Мировая война лишь обострила до надрыва те противоречия и предрассудки, которыми дышала целая эпоха. Социал-дарвинистскими мотивами полна массовая культура тех лет, они встречаются в литературных произведениях самых талантливых писателей. Достаточно назвать имя Герберта Уэллса, биолога по образованию, который был, что называется, вполне «в теме». Вспомним его «Войну миров», где борьба марсиан с людьми преподносится как схватка высшей и низшей рас. Высшая – это марсиане (поясняю для тех, кто никогда не читал роман или успел его забыть). А в «Машине времени» Уэллс ставит смелый мысленный эксперимент в области социал-дарвинизма.

Представьте, далекое-предалекое будущее… Стрелка на циферблате машины показывает 802701 г. нашей эры. Восемь тысяч веков неуклонного прогресса. Блаженный мир без тревог и забот. Люди забыли, что такое болезнетворные микробы. Земля не рождает ни сорняков, ни плесени, даже комары и мошки не докучают, повывелись. В этом земном раю обитает раса элоев – тщедушных и почти ко всему безучастных, практически невменяемых. Их растительная жизнь – результат очень долгого социального отбора, которому подверглись высшие, материально обеспеченные слои общества. Достаток их и сгубил. Устами своего героя, Путешественника во времени, Уэллс произносит целую проповедь о вредных последствиях благополучия:

Общество элоев сильно смахивает на компанию тихих помешанных, наслаждающихся безмятежным покоем в саду сумасшедшего дома. Но по ночам их настигает кромешный животный страх. После заката из-под земли выползают отвратительного вида существа, пожирающие беззащитных элоев, «прекрасных ничтожеств». Это морлоки, тоже продукт социальной эволюции, потомки рабочих индустриальной эпохи, заточенные в своих подземельях и деградировавшие до звероподобного состояния, до светобоязни. Нарисованная Уэллсом картина пессимистична до жути. Трудно быть морлоком, но и элоем не легче. А третьего не дано. Таков закат человечества, «золотой век», обернувшийся социал-дарвинистской антиутопией.

Считать социал-дарвинизм особой научной теорией, такой же, как ламаркизм или дарвинизм, нельзя. Это слово-зонтик, под которым укрывались многочисленные частные концепции, иногда настолько разные, что их приверженцы не подавали друг другу руки при встрече. Немецкий исследователь Маркус Фогт определяет социал-дарвинизм как смесь науки, лженауки и политической пропаганды. По его мнению, социал-дарвинизм не являлся наукой уже потому, что практически все его виды и подвиды взывали к «бессознательным эмоциям и иррациональной мотивации», творили «мифические образы»{238}. Всех их объединяло только одно – ссылки на дарвинизм и «законы природы». Обычно выделяют расистскую, либеральную, националистическую, империалистическую и социалистическую версии социал-дарвинизма. Познакомимся с ними поближе.

Первыми в списке идут расисты. Ну, об этих ребятах сказано уже достаточно, и больше не хочется. С либеральным социал-дарвинизмом тоже все относительно понятно. Его сторонники ратуют за свободную конкуренцию в обществе, невмешательство государства, и пусть победит достойнейший. Наиболее последовательно либеральный социал-дарвинизм развивался в США, где до сих пор сохраняет определенное влияние. В самых крайних своих формах он противостоял не только естественному для человека чувству справедливости, но и теориям радикального равенства в стиле незабвенного Полиграф Полиграфыча: «Взять все, да и поделить!» Американцы, впрочем, вдохновлялись не только Дарвином. Большое влияние на них оказывал кальвинизм. Эта протестантская конфессия полагает, что жизненный успех, в первую очередь финансовое преуспевание, есть самый верный признак богоизбранности. Кого Бог возлюбил, того Он наделяет богатством и успехом в жизненной борьбе. Бедняк, несчастливец и лузер обречены не только на нищету в этой жизни, но и на вечное проклятие в жизни будущей. Всевышний их отверг по одному Ему известным соображениям. В этом, как доказывал великий социолог Макс Вебер, коренится характерный для многих протестантских стран «дух капитализма», в котором не ограниченное никакими нормами стяжательство становится самоцелью, почти что сакральной обязанностью человека в этом бренном мире. Эндрю Карнеги, американский промышленник и филантроп, так и назвал изданный в 1900 г. сборник своих эссе – «Евангелие от богатства».

Националистический социал-дарвинизм считает высшей целью выживание и благополучие нации, которую видит как «коллективное народное тело», борющееся за выживание с другими подобными «телами». Нацию надо спасать от вырождения, выкорчевывая малоценных и вредных субъектов – алкоголиков, душевнобольных, «врожденных преступников» (а затем и инакомыслящих, не понимающих, что интересы нации превыше всего, и жалко лепечущих о правах личности и гуманизме). Сами по себе такие «коллективные тела» не способны ни мыслить, ни чувствовать, ни желать. Все это делают за них конкретные люди – идеологи, «фюреры», демагоги, – присвоившие себе право говорить от их имени. Чем это заканчивалось в истории, нам прекрасно известно. Если либералы мечтают, чтобы государство как можно меньше вмешивалось в естественное течение дел, то их националистически мыслящие оппоненты воспевают железную руку власти. Во избежание грозящего нации вырождения, она не должна останавливаться перед применением смертной казни и стерилизации, даже перед вторжением в дела любовные и семейные. Мысль, кстати, очень древняя, восходящая как минимум к Платону – еще одному «социал-дарвинисту до Дарвина» (см. главу 6).

Империалистический социал-дарвинизм особенно процветал в конце позапрошлого века, когда европейские державы увлеченно соперничали за раздел еще не захваченных земель на других континентах, которых оставалось все меньше и меньше. Право европейцев на мировое господство обосновывалось очень просто. Их богатство и техническая оснащенность являются верными признаками исторического превосходства (или богоизбранности). Европейцы побеждают и проникают повсюду, завоевывая весь мир, кроме некоторых тропических уголков с особо нездоровым климатом. Успех колониальных захватов виделся как еще одно подтверждение правоты дарвиновского взгляда на мир. Даже внутриевропейские войны якобы его подтверждают. К примеру, Франко-прусская война, в которой французы потерпели унизительное поражение, расценивалась как проявление превосходства «тевтонской» расы над «кельтской»{239}.

Остаются «левые» социал-дарвинисты. Им тоже импонировало учение о борьбе за существование, которую они с готовностью отождествили с классовой борьбой. В живой природе борются особи разных видов, а в человеческом обществе – классы: крестьяне и феодалы, пролетарии и «буржуины» и так далее. Обе формы борьбы ведут к прогрессу. Так думали многие сторонники марксизма – учения, в котором классовая борьба считается одним из важнейших двигателей истории.

Маркс и Энгельс познакомились с теорией Дарвина спустя несколько месяцев после опубликования «Происхождения видов». В целом книгу они одобрили. Маркс сразу понял, что дарвинизм дает естественно-научное обоснование классовой борьбе{240}. Он послал Дарвину первый том своего «Капитала» с очень уважительной дарственной надписью. Этот экземпляр дошел до наших дней. Судя по его состоянию, Дарвин творение Маркса так и не осилил. Из 822 страниц тома были разрезаны только первые 102, и на полях нет рукописных заметок, которыми пестрят интересовавшие Дарвина книги{241}. В ответном письме Дарвин вежливо поблагодарил Маркса, прибавив, что в экономических вопросах не разбирается. Слукавил, конечно. Работая над своей теорией, он очень внимательно читал сочинения по политической экономии – Мальтуса, Адама Смита и других авторов. Видимо, марксизм ему, как либералу, не пришелся по вкусу. Или же он просто с трудом читал по-немецки?