Место пожара до сих пор было ограждено желтой лентой, но рядом никого. Выгоревшие почти на восемьдесят процентов несколько этажей. На одном из которых я и застрял.

Перед глазами стояли картинки того дня. Было ощущение, что огонь жалит меня по новой, кусает спину и торопится поглотить. Вместе с этим ощущением боли и заживо плавящегося тела, страх пробирался под кожу. На моем теле достаточно ожогов, я знаю, что это за чувство. И сейчас оно было ярким. Но я сумел избавиться от этого наваждения.

Обошел по краю здание, дойдя до того самого окна, куда я так и не смог добраться.

Глаза стали сканировать остальные окна, менее поврежденные и мозг заработал в ином русле. Я начал видеть пути, которые сразу не распознал и чем больше думал об этом, тем сильнее начинал злиться.

Мне стоило увидеть все это сразу… Мне стоило просто посмотреть по сторонам.

Руки затряслись от гнева, бурлящего в крови.

Что, если бы пошел не я спасать ребенка? Что, если я не просто не спас, а виновный в этой гибели?

Телефон стал разрываться от входящего звонка, который я до этого и не слышал.

Вытащил и, заметив имя Милы, не решился поднять трубку. Не хочу говорить с ней в таком состоянии.

Отошел к лавочкам, которые располагаются прямо перед зданием, и сел, чтобы отдохнула нога, да и спина тоже. Сколько прошло времени с момента, как я выпал из реальности, без понятия. Даже не помню, во сколько я сюда приехал.

Вызвав такси, я поехал на этот раз домой, где меня встретила жена, стоило открыть дверь.

– Герман? – Мила выскочила в прихожую и потрясенно посмотрела на меня.

Оглядела так, будто была уверена, что со мной должно было что-то случиться.

– Господи, – бросилась на шею и сжала в своих руках. – Где ты был?

– Со мной все в порядке. Успокойся.

– Я надеюсь, – услышал, как она всхлипывает, и поцеловал в щеку, отодвигаясь.

Заглядываю в ее глаза и ощущаю вину.

– Я правда в порядке, не стоило так беспокоиться, Мил.

Ее мягкие руки, на которых виднеется не смытая краска после работы, берут мое лицо. А глаза смотрят с огромной любовью.

– Ты не можешь так со мной поступать, Герман. Прошу тебя, не делай так больше, – слезы в ее глазах отражают свет лампы, горящей в коридоре.

Карие глаза, кажутся песочными и потерянными.

– Не буду. Клянусь, – губами касаюсь ее губ. – Прости.

– Хорошо, – шепчет в ответ и тянет за собой.

Помогает снять куртку, потому что все еще холодно на улице в этом апреле.

– Голоден?

– Ужасно.

– Отлично. У меня уже готово мясо.

– А где, Оксанка? – замечаю тишину в квартире и оглядываюсь.

– У Лены. Отпросилась недавно.

– Которая одноклассница?

– Да.

– Ясно, – сажусь за обеденный стол и наблюдаю, как Мила суетится с поздним обедом. – Как на работе дела?

Спрашиваю, желая заполнить этот момент ее голосом.

Что в моей жене присутствует и не меркнет, так это ее тяга к живописи и искусству.

Если у нее день рождения или праздник, связанный с дарением подарков, то она постоянно просит одно и то же. Главное, чтобы это было вплотную с ее любимым делом взаимосвязано.

Ухожу в свои мысли. Слушаю ее веселый голос, но затем все сменяется неожиданным вопросом.

– Так где ты был?

– На работу съездил. Встретился с психологом.

Замолкаю, не знаю почему. Мила останавливается у стола с тарелкой в руках и внимательно смотрит, явно понимая, что я молчу не просто так.

– Прошу, поговори со мной, родной, – гладит мое плечо, и я решаю, что она должна понять меня.

– Я ездил на место пожара, – сдаюсь и тру ладонями лицо.

– Что? Господи… зачем?

Ее вопрос заставляет резко открыть глаза.

– Я… Ты не понимаешь. Я должен…

– Герман, я прошу тебя, не нужно себя винить. Не нужно…

– Мила, хватит, – перебиваю ее, встав из-за стола. – Не надо лезть… Ты не понимаешь, что я испытываю.

Смотрю на нее строгим взглядом, подбирая такой же тон. Я не хочу грубить жене, но если она не собирается меня слушать и слышать, то мы не будем и вовсе говорить на эту тему.

– Я понимаю, может быть не до конца, но Герман, тебе нужно прекратить истязать себя за то, в чем ты был не властен, – ее руки тянутся ко мне в попытке сгладить острые углы, но я уже не властен в своих мыслях.

– Твои слова и подтверждают, что ты ни черта не понимаешь, – ухожу из кухни с пропавшим аппетитом и скрываюсь в спальне.

Мила

Меня пригвождает к полу его отстраненность, злоба и что-то черное, что источала его аура, пока Герман стоял передо мной.

Тон голоса, что больно ранил каждым словом. Затем шаги через всю квартиру и громкий хлопок дверью.

Мой муж… сейчас мало походил на человека, которого я знала еще пару недель назад.

Но все что я могла сейчас сделать это оставить его в покое.

Как бы мне ни хотелось пойти и выслушать, обнять и просто быть рядом, этого не хотел он. И я не знала, как правильно справляться с этой его болью и виной, что засели в сердце моего Германа.

Но в одном я была уверена, сдаваться я не стану, как и ему не позволю.

Оставлять обед на столе я не стала. Поэтому убрала обратно.

Прошлась по квартире, тихо ступая на носочках практически. Посмотрела на часы, что показывали лишь три часа дня.

Дочь будет у подруги долго. Герман тоже нескоро выйдет и будет готов говорить со мной, поэтому я ухожу в небольшую комнату, которую оборудовала для своего творчества. Ставлю холст на специальную подставку. Любимые кисти уже ждут своего момента. Палитра. Валик. Краска.

В голове рождается небольшая буря. Я выхватываю из нее элементы и объединяю их в одно.

Убираю лишнее. Создаю дополнительные цвета. А когда понимаю, что это то самое. То чуткое и важное, что я ощущаю и хочу низвергнуть, то беру валик и заполняю полотно оттенком зеленого мха с примесью красного моря.

Это не однородная основа. Она бугрится от слоя краски. Идет наплывами и сплетается в темном танце. Убрав в сторону первый инструмент, я смотрю на черный цвет.

Раньше в своих работах я бы не допустила таких оттенков. Но сегодня я нуждалась в этой тьме.

Глаза вновь закрылись. А когда картинка повторилась, мои руки вновь принялись создавать образы на холсте.

Рисовать что-то, это особый транс. Особый вид слияния с болью или радостью, с любовью и страстью. Это выход всего, что ты желаешь донести и прожить полностью за раз, даже если при этом твоя рука нарисовала простую линию или же смешивая цвета, вышла обыкновенная клякса для других. Для тебя это будет иметь смысл и это самое главное.

Когда я заканчиваю, у меня кончаются силы, даже просто стоять на ногах и потому я ложусь на пол, оставив кисточку на столике, и смотрю вверх.

Картина под углом и многие линии образов искажены, но я вижу… Я все вижу.

Черное пламя на темнеющей траве предстает в образе человека. Оно тянет в свои объятия боли молодую женщину, перехватив обеими руками за талию, стоя за ее спиной. Сама она тоже словно испачкана сажей. Черные волосы развеваются на ветру и слегка подпалены.

Я ставлю точку в своих образах и мыслях, закрываю глаза и просто умиротворенная эмоционально, остаюсь на полу.

Мне кажется, успеваю задремать, потому что голос мужа, который зовет меня, разрываясь на весь дом, заставляет подскочить от испуга.

– Мила, – снова кричит он и я выбегаю сломя голову, всерьез испугавшись.

– Что? В чем дело, я рисовала, потом легла и, кажется, уснула, – мы сталкиваемся с ним в коридоре между моей мастерской и кухней.

Мой высокий муж выглядит сурово, его брови хмурые и тянутся к переносице, мне это не нравится.

– В чем дело? Ты издеваешься? Хочешь нас всех тут убить? – его слова приводят в полнейший ступор, снова все запутывая.

– Ты о чем? Что такое-то, объясни для начала, – не тушуюсь.

Он кивает и, схватив меня за предплечье, тянет на кухню, при этом забывая, что мне может быть больно, потому что это так и есть. И в данный момент я не об эмоциональной боли от нашего последнего разговора или даже тона его голоса сейчас. Он сдавливает мою руку очень сильно.