— А уж как я благодарен тебе… Слушай, ты же на последней рейс в Куракино опоздаешь, — всполошился я, бросив случайный взгляд на настенные часы.

— Ой, и правда! Рейсовый через 15 минут отъезжает, не успею!

Мы оказались в некоем замешательстве. Выход из ситуации был один, и я его озвучил:

— Давай-ка оставайся у меня на ночь, а утром с первым же и уедешь. Или тебе на смену?

— Да нет, я вообще-то в отпуске до Нового года. Как раз подгадала для поездок в Пензу.

— Тогда и говорить не о чем. Жди меня здесь, я освобожусь через двадцать минут, и пойдём ко мне.

— А это прилично?

— Евдокия! — притворно нахмурился я.

— Хорошо, — покорно закивала она, — буду тебя ждать здесь.

Вечером мы сидели на кухне, ужинали макаронами с сосисками, пили чай с печеньями, сушками и карамельками, и разговаривали. Евдокия рассказывала, что в Куракино меня помнят, кто-то поругивает за повесившегося Филимонова, но большинство поминают добрым словом.

— А ты меня вспоминал?

— Ну как же, почти каждый день вспоминаю, — почти не соврал я.

Надо ли говорить, что вечер закончился одной постелью на двоих. Учитывая, что моя партнёрша вполне могла «залететь», я похвалил себя за то, что по возвращении в Сердобск из Куракино на всякий пожарный запасся презервативами, пусть и отечественными. Так что до половины первого ночи, когда мы наконец угомонились, ни я, ни Евдокия ни в чём себе не отказывали.

Утром я проводил её к первому рейсовому, и уже с автовокзала отправился на работу, вспоминая прощальный поцелуй Евдокии у автобуса. Ох и жарким он получился… Наверное, Петро с супругой гадают, чьи это стоны до них доносились ночью через стенку. Надеюсь, у них — а особенно у Натальи — хватит такта не задавать подобные вопросы.

Ну а чего я боюсь-то, в конце концов⁈ Я человек взрослый, не женатый, кого хочу — того и вожу. Даже было бы странно, живи я затворником. Другое дело, что меня гуляющим с девушкой под ручку никто не видел, так ведь, с другой стороны, декабрь на дворе, не самое лучшее время года для прогулок. Не сказать, что в этом году зима выдалась очень уж холодной, но иной раз не особо-то и погуляешь.

Как выяснилось позже, эта история имела несколько неожиданные и не совсем приятные для меня последствия. На работе в этот день я слегка подзадержался, а когда вышел из больницы — буквально нос к носу столкнулся с Шустовой.

— О, привет, Ольга! Тебя проводить?

Она смерила меня многозначительным взглядом.

— Да ты уж сегодня проводил одну.

Неожиданно! Я на какое-то мгновение растерялся, не зная, что ответить, чем Шустова и воспользовалась.

— Лида, секретарша моя, тебя с утра на автовокзале видела. Провожала в Пензу сестру, а тут, говорит, гляжу, наш интерн с какой-то молодкой целуется у автобуса на Куракино. Я так и поняла, что это твоя куракинская любовь, ты же там два месяца на замене в амбулатории сидел. А я-то, дура старая, навыдумывала себе…

Она грустно усмехнулась. Вот уж действительно, дура. Только не старая, так как женщина она в самом соку. А вот бред несёт, как обиженная соплюшка.

— Ольга, послушай, — с серьёзным видом начал я. — Никакая ты не старая дура, до старой тебе ещё жить и жить. Хотя говоришь глупости. А если начистоту… Ты потрясающая женщина, в постели вообще огонь… Поверь, это не преувеличение, а всего лишь констатация факта. Но я ведь не клялся хранить верность тебе одной. Согласись, очевидный факт, что наши отношения могут продолжаться до той поры, пока я не разберусь с интернатурой. Я уеду, а ты останешься здесь, и не факт, что мы ещё когда-нибудь встретимся. Да даже если и встретимся, то к тому времени я уже буду, скорее всего, семейным человеком. Кто знает, может, и ты найдёшь себе спутника жизни. Поэтому не стоит так серьёзно воспринимать все эти вокзальные поцелуи. Тем более что с Евдокией — это ту молодую женщину так звать… Просто она опоздала вчера на последний рейс, и ей негде было переночевать. А теперь мы вряд ли когда-нибудь ещё увидимся. Это всё, что я хотел тебе сказать.

Она подняла под резким порывом ветра, бросившего в нас горсть снежной крупы, меховой воротник пальто, и пристально посмотрела мне в глаза.

— Возможно, ты и прав, — сказала она. — Да, скорее всего прав. Вот только мы, женщины, когда дело касается личных чувств, часто забываем про логику, у нас превалируют чувства, эмоции. Мы собственницы, такими уж создала нас природа… Ладно, пойду. Дочка завтра утром приезжает, буду сейчас пирог печь. Тот самый.

Она кривовато улыбнулась, варежкой смахнула с моего плеча снег.

— Тебе в понедельник принесу, с чаем попьёшь. А в следующие выходные я буду одна… Если будет желание — заходи. Только предупреди заранее.

Она ушла, а я глядел вслед тающей в снежных вихрях фигурке и думал о том, что и в самом деле женщины и мужчины — это как два берега одной реки. Во всяком случае, сейчас, хотя на Западе уже поднимает голову ЛГБТ-повестка, размывающая границы между полами. И всё это через двадцать лет хлынет и в нашу страну. А может, и не хлынет. У Рэя Брэдбери одна лишь раздавленная бабочка изменила ход истории. Я же успел столько сделать такого, чего не делал в прошлой жизни, что ждать можно чего угодно. Скольких уже людей спас от смерти, которые в прежнем варианте истории должны были умереть. И сколько ещё они наворотят, будучи спасёнными. Хорошего или плохого — тут и не угадаешь. Иной раз, знай наперёд, кем вырастет, к примеру, ребенок, ещё не раз подумал бы, стоит ли его спасать. А то спасёшь — а он маньяком вырастет, а она путаной, сеющей ВИЧ-инфекцию.

В понедельник на стене ординаторской вывесили график дежурств врачей по отделению до 1 января 1977 года. Почему-то я не удивился, увидев, что в ночь с 31 декабря на 1 января выпало дежурить мне. Придётся матери письмо написать, что приеду вечером 1 января. 2 января выпадает на воскресенье, законный выходной.

Любопытно, кто из медсестёр, у которых был свой график, дежурит в новогоднюю ночь? Оказалось, что Надежда — очень серьёзная и ответственная молодая женщина. Ещё и замужняя, мама сына-первоклассника. В общем, образцово-показательная жена и мать, так что между нами в эту ночь точно ничего быть не может. Да я и раньше не пытался к ней подкатывать, чувствуя, что у меня не будет ни алейшего шанса. А жаль, женщина она симпатичная.

Ольга не обманула, принесла нехилый такой кусок пирога, точно такого же, с земляничным вареньем, что мы ели в прошлый раз. Напомнила про пятницу. На этой неделе дежурю со среды на четверг, так что вполне попадаю. Но обещать не стал, мол, с моей работой ничего загадывать наперёд нельзя.

Однако ничего экстраординарного не случилось, и в пятницу вечером я постучался в знакомую, обитую дерматином дверь. То, что Ольга дома, я уже знал по свету в окнах её квартиры.

На этот раз на ней был узорчатый халат, запахнутый и затянутый красным пояском.

— Гостей принимаете? — процитировал я Куравлёва из фильма «Афоня».

— Заходи уж, — явно притворно нахмурилась она, — а то холоду напустишь в квартиру. И ботинки обстучи у порога.

Я топнул пару раз, стряхивая остатки снега, переступил порог и, даже не снимая пальто, притянул её к себе. Она смотрела на меня снизу вверх, и в её глазах горело такое желание, что она, уверен, даже слова против не сказала бы, возьми я её прямо здесь, в узком коридорчике прихожей. Но мы дотерпели до дивана в зале… А потом она кормила меня ужином, после которого мы снова оказались в постели. И так до полуночи, пока она не выпила из меня все соки. Наверное, я из неё тоже выпил немало, потому что вырубились мы с ней практически одновременно.

А 28 декабря вечером в почтовом ящике обнаружил извещение. Следовало прийти на почту и получить денежный перевод. Ни отправитель, ни сумма указаны не были. Странно… Уж если мама — то, наверное, предупредила бы. Отправился после работы, благо что почта работала до 20.00.

— Здравствуйте, мне перевод нужно получить, — сказал я, протягивая в окошечко извещение. — Только не знаю, от кого.