Но бабушка уже отвлеклась, языком причмокнула:
– Непростой у него характер, ох, и непростой… скверный… Любит, я тебе скажу, жилы-то потянуть, – в этом я была с ней совершенно согласна, – а матери нервы трепал, знаешь как… ой-ой… Намучилась она с ним в свое время, очень намучилась, а сама-то несчастная женщина…
– Расскажи, бабушка, – попросила я, чувствуя, что мне вот-вот приоткроется какая-то тайна. Как знать, может, я смогу использовать эти знания против Кита?
– Дело-то с аварии началось… Отец его разбился под городом. Да… Ехал, значит, домой спешил… но что-то там не чисто было. Ванька, то есть электрик с первого этажа, рассказывал, в машине какие-то неполадки вроде нашли… вот. Но дело-то прошлое, закрыли его давно, а значит, и доказать ничего не смогли. Я так рассудила. Но были и такие, кто обвинял в этом сына.
Я так и застыла с ложкой супа в руках, а бабушка продолжала вспоминать:
– А он еще и дровишек подкинул, жару поддал. Да не где-нибудь, а прямо на похоронах Дмитрия Андреевича. Так… Ему тогда двенадцать только исполнилось, как и тебе. Отпевание, значит, идет, и все встали чинно, кружком, серьезные… помалкивают. Свечки в церкви горят, много свечек было… да в руках еще каждый держал… вот тут-то первая заминка и вышла. Мать ему в руки свечку зажженную сует, а он – ни в какую. Принялись его уговаривать, даже священник подошел, слово замолвил, а он уперся и молчит, а руки-то за спину убрал. Да. Вот ведь твердолобый какой мальчишка был… так и не взял он, свечку-то… Ну, ладно, успокоились, значит, продолжают… А холодно – жуть, двери-то нараспашку. И народ у дверей – поглазеть пришел, а как без этого. Даже журналисты из центра приехали, наготове, ждут окончания службы, чтобы на кладбище-то организованно ехать, похороны да потом поминки снимать. А батюшка за упокой души усопшего знай себе, молится…
Я вдруг ясно себе представила все это, и мне на секунду даже стало жалко Кита. Мои родители живы-здоровы, и мне не понять, каково ему было в тот день. Но я сразу отогнала от себя эти нелепые мысли. Это у меня просто воображение разыгралось. К тому же, Кит ведь меня никогда не жалел.
– Дело уже к прощанию с покойным идет… и все столпились у гроба, а мальчик этот вдруг развернулся и ушел. Вот так! – бабушка махнула рукой, как кнутом протянула, – просто взял и ушел! Прошел сквозь толпу, как нож сквозь масло, люди так и расступились. А за ограду вышел, да ка-ак припустит вниз по улице, да все в сторону леса! Всем только ахнуть и осталось… Растили себе дитятку, лелеяли, и на тебе, получили по лбу, когда не ждали… А мать ему вдогонку только руками-то и всплеснула… а на самой лица нет. Вот тогда и поговаривать начали, нечисто там что-то… Вот такой случай был. Ну, не станет же человек на ровном месте бежать от ладана?
Я сама не заметила, как оказалась на стороне Кита.
– Да мало ли что могло случиться, бабушка. Может, он просто не выдержал всей этой атмосферы. А мог бы и в обморок хлопнуться прямо там… Двенадцать лет… он ведь еще ребенком был.
Бабушка со мной согласилась.
– Я тоже так думала. Может, просто впечатлительный он малый, отца очень любил, переживает тяжело… Переживать ведь по-всякому можно. Поплачет-поплачет, горе-то и отпустит. Вот только домой он в тот вечер так не вернулся.
– Как это?
Я перенесла тарелки в мойку и теперь зажигала газ на плите, собираясь разогреть чайник.
– А вот так. И на следующий день он не пришел. Вот тогда все и забили тревогу. А тут еще, как пошептали, метель разыгралась нешуточная, дело-то под новый год было: елки, украшения, огоньки… да куда там… А зима в тот год лютая была, ох, и студеная, и морозная, не чета нынешней… Его потом долго искали, мать чуть с ума не сошла, пока лес прочесывали. У людей праздник, но наши собрались да и пошли. А что делать? А ну, за неделю и мужа, и сына единственного потерять… не приведи, милосердный. Уж совсем было отчаялись, следы-то сразу заметало, стоило спиной повернуться. Но потом все-таки нашли его… нашли, у самого Нежинского водопада… вот как раз там он и был… да. Три денечка блукал по лесу-то. Знаешь, Ксюша, а ты ведь была недавно с экскурсией теми местами. Во-он оно как в стороне от города. И как только добрался мальчишка своими ногами? Что называется, за дурной головой и ногам покоя нет.
Замерев, я смотрела прямо перед собой. В старенькой кафельной стенке над раковиной я успела разглядеть каждый скол, каждую мелкую выщерблину. Теперь мне стало понятно, почему Кит был таким напряженным в день экскурсии. Наверное, в мыслях он снова переживал весь этот ужас, заново проходил весь этот долгий путь. А я, глупая, радовалась, раз он меня не цепляет. Все дело в месте… Что он тогда мне сказал? Зима – мой попутчик… Выходит, для него это не просто красивое выражение.
Бабушка, сидевшая ко мне спиной, раскаяния на моем лице не увидела, и хорошо, что не увидела.
– Да уж, лечили его потом, долго лечили этого мальчишку. Мать по врачам все таскала, по специалистам разным, а потом и по заграницам отправилась: не столковались, значит, с местными эскулапами. Да только поговаривали, врачи те другого толка были… ну, знаешь, те, что мозги вправляют. Тяжело переживал, да… А как вернулись, так дом их сразу-то и сгорел, старый дом, они давно его продали, но все же… Что там произошло, никто не видел, да только люди с новой силой заговорили, ох, и заговорили… разное предполагали, а сколько там на самом деле правды, уж и не просеять, может, и вовсе случайное совпадение, кто знает… Но то, что тяжело переживал сынок, это точно. Дмитрий Андреевич ведь хороший был мужик, хороший. Я тебе так скажу, народ нет-нет, а вспомнит его добрым словом. А что толкового мужика не вспомнить? Он нам и фонари поставил на проспекте, и сквер облагородил, и попрошаек с улиц погнал… Сметливый мужик был, хозяйственный… Была бы от него польза городу, точно тебе говорю. Он ведь в мэры баллотировался. Да вот, не успел…
На столе давно уже остывал чай, но я была не здесь, не за этим столом, и даже не в этом городе. Мне снова двенадцать, и я в Москве, на Красной Площади, в тот год мне удалось побывать сразу на двух сказочных новогодних представлениях, потом я еще долго хвастала этим перед приятелями.
А когда наступила полночь, был стол с мандаринами и оливье, и били куранты, а под нарядной кудрявой елкой меня дожидались подарки, в ту ночь я получила много подарков. А наутро упросила папу покатать меня на санках, наверное, тогда я в последний раз и каталась, совсем уже большая стала… и пушистый снег ложился на теплый полушубок, сыпал за ворот, и я смеялась, как заливисто и беззаботно я тогда могла смеяться. И на местном катке мы в тот год с родителями побывали, тогда я впервые и встала на коньки. Да, это было счастливое время для меня, вот только…
Кит тем временем бродил во мраке по заснеженному лесу. Бродил один, в метель, потерянный, пытаясь найти дорогу к дому, отыскать глазами хоть один крошечный огонек в той непроницаемой мгле, что его окружала. А ветер путал следы, снег слепил ему глаза, отчаяние отнимало силы, советовало сдаться, присесть, отдохнуть. Может быть, он так и сделал?
Наверное, ему там было очень страшно. Где он останавливался на ночлег? У кого искал защиты? А если бы ему повстречался дикий зверь? Да я бы и одной ночи не смогла продержаться в зимнем морозном лесу. А он провел там целых три дня. Один против всего мира. И как это удалось ему, этому бесстрашному отчаянному мальчишке? А лес его принял. И не тронул, не погубил…
На следующий день я шла знакомыми коридорами, когда впереди увидела Кита. Он стоял в своем привычном окружении на площадке лестничного пролета, смеялся вместе со всеми и внимания на меня, как обычно, совсем не обращал. А мне вдруг нестерпимо захотелось просто подойти к нему, и крепко-крепко, по-дружески обнять, и не отпускать его, что бы он ни сказал, и убедить его, что все будет хорошо, что все обязательно будет хорошо. Может быть, он нуждается в этом?
Я сама испугалась своих мыслей, напомнив себе, это же Кит – тот, кого я собираюсь обнять. Да он же поднимет меня на смех, щедро макнет носом в грязь, и не поморщится, даже если сам в ту грязь глубже меня окунется. Это же просто Кит… Ему не нужна ни жалость, ни мое дружеское участие. Ему вообще никто не нужен, он любит только себя. Только себя самого.
