Мы настолько привыкаем к каким-то событиям, что не замечаем их. Был период в моей жизни, когда я очень часто летала. Двадцать четыре перелета за год. И все дорожно-перелетные детали я просто не замечала. Один перелет похож на другой. Этот отличался только тем, что нам достались места в первом ряду. Может быть, потому что я впервые проходила регистрацию через сектор обслуживания инвалидов.

– Привет, – обратилась к моей дочери стюардесса, которая устроилась в кресле бортпроводников напротив нас. – Как тебя зовут?

– Ее зовут Алиса, – ответила я вместо дочери, – она не разговаривает.

– Ой, извините, – ей стало неловко, и она попыталась исправить ситуацию. – А сколько ей лет?

– Одиннадцать.

– Ну, ничего. Может быть, все наладится.

– Может быть.

– Ну что, Алиса, будем знакомы, а я тетя Юля, – она помахала Алисе рукой, и та замахала в ответ.

– Добрый день, дамы и господа. С вами говорит капитан воздушного судна Пустовалов Игорь Борисович. Приветствую вас на борту самолета авиакомпании «Навал-Эйр». Мы совершаем рейс по маршруту Москва – Актау протяженностью тысяча шестьсот пятьдесят восемь километров. Время в пути составляет три часа пять минут. Расчетное время прибытия в аэропорт города Актау – восемнадцать часов десять минут. Желаю приятного полета.

– Ну что, Алиса, полетели? – спросила стюардесса Юля. Алиса от восторга замахала руками и засмеялась.

Третье кресло было свободно, и я пересела, чтобы дочке досталось больше места для игр. Я мечтала, как приеду домой и рухну в кровать. Свою кровать. Такую знакомую и комфортную. И усну.

Весь полет Алиса играла с рекламными журналами, которые ей принесла стюардесса, и что-то напевала себе под нос. Она любила петь и пела всегда и везде. Только если очень плохо себя чувствовала, она не пела.

Говорят, у слабовидящих детей бывают компенсации. Может, пение и было той самой компенсацией, а может, это просто симптом аутизма.

Ей было три месяца, когда я заметила эту особенность. Я смотрела вокальное шоу и услышала, как она подпевает. Сначала я думала, мне показалось. Я выключила звук, она замолчала. Потом включила, и через какое-то время она снова стала подпевать. Я включала песни разных исполнителей, но реакции такой не было.

Она реагировала только на живой голос, и я стала ей петь сама. Мне она не подпевала, но после того, как я замолкала, она воспроизводила всю мелодию. Моя знакомая, которая работала учителем по вокалу, сказала:

– У твоей дочери хороший слух, музыкальная память, и она умеет интонировать.

А в два года она вдруг стала реагировать на голос Киркорова. Так мы и прошли все лечение в онкологии под его песни.

Для окружающих было странно, что такой маленький ребенок поет. Но это был ее способ общаться с миром. А еще я заметила, что она больше понимает, если я ей пою. У меня был целый арсенал песен-прибауток. До лет семи она только вокализировала, а потом стала понемногу говорить и петь словами.

Алиса попросила попить, а потом опять запела и зашелестела журналами. Я никогда не могла спать в самолетах, сколько ни пыталась, хоть и еле сидела от усталости. Нам принесли обед. Алиса в дороге почти ничего не ела, да и дома ела мало. Одна и та же выборочная еда, причем приготовленная только мной: макароны с сыром, жареная картошка, и именно с омлетом, творог девятипроцентной жирности одной и той же фирмы. Иногда могла поесть яблоки. Вот и все меню.

– Наш самолет начинает посадку. Пожалуйста, пристегните привязные ремни, – объявила стюардесса.

Мы начали снижаться. Я посмотрела в окно иллюминатора и увидела знакомые степи.

«Скоро будем дома», – подумала я и вздохнула.

Вдруг самолет издал звук, похожий на треск, и весь корпус покрылся трещинами. Кто-то закричал:

– Мы падаем!

Я всегда думала, что если что-то должно случиться, то я это почувствую. Я слышала про матерей, которые начинали волноваться за детей и позже узнавали, что с ними что-то случилось. У кого-то было предчувствие перед тем, как с ним самим что-то произойдет. У меня не было никакого предчувствия. Я устала и просто хотела домой.

Есть такие даты, которые вы помните всю жизнь: рождение, смерть, свадьба. Я помню дату, когда мы попали с дочерью в детскую онкологию. Думаю, не забуду ее никогда. Этот день также сильно впился в мою память.

Всего несколько секунд, и я уже стою на земле. В своем городе. Рядом стюардесса и пилот. И больше никого.

«Наверное, это сон», – первое, о чем подумала я. Это было самое банальное, но логичное объяснение. Я просто уснула в самолете, и мне снится, что я оказалась в своем городе.

Сны я видела часто. Яркие, красивые, реалистичные, с интересными сюжетами. Но некоторые сны отличались от обычных. В них все было как наяву. Они снились редко. Один-два раза в год.

Эти сны я называла «сон, который не сон». Это не сны-предсказания, скорее сны-осознания. Как-то я увидела один из таких снов, когда мы с дочкой лежали в онкологии.

Я стояла в темноте. Единственный источник света был справа от меня. Там стояли в несколько рядов стеклянные колбы. Они едва светились и напомнили мне лампы для швейных машин: овальные и неяркие. Первое образование у меня – швея, и именно эта ассоциация пришла мне в голову.

Присмотревшись, я увидела, что в этих лампах-колбах стоят люди. Из одной лампы, как из телефонной будки, вышел человек и направился в мою сторону. Как только он вышел, лампа погасла. Я узнала его. Это был мой знакомый. Он умер пару лет назад.

Он спросил, зачем я пришла. Я объяснила, что моя дочь тяжело больна и мне нужна помощь. Он ответил:

– Вот у тебя дочь болеет, и ты, наверное, нервничаешь и переживаешь за нее?

Я сказала, что это так.

– У нас тут нет и этого. Посмотри на нас, все, что мы можем, это вот так стоять.

Когда я проснулась, то поняла, что странно было просить помощи у мертвых. У тех, кто работает лампочкой. Но во сне мне эта идея показалась гениальной. Ко мне пришло осознание. Мы имеем ценный дар – ощущать наши эмоции. Да, у меня был стресс. Да, мне было страшно. Но мы обе живы, и я была благодарна этому человеку за то, что он мне напомнил об этом.

Сейчас я подумала, что это один из тех снов, которые не сны. Другого объяснения у меня не было.

– Где мой дом? – вскрикнула стюардесса. – Тут прямо на перекрестке стоит мой дом. Куда все пропало?

Мы стояли возле стадиона. В этом районе я прожила почти тридцать лет. Пять лет назад мы переехали в другую часть города. Раньше напротив микрорайона был пустырь, но после нашего переезда тут началась массовая стройка, и ко времени нашей поездки весь пустырь застроили новыми домами и зданиями. То, что я увидела, не укладывалось у меня в голове. На том месте, где построили целый район, сейчас был все тот же пустырь.

«Может, мы вернулись в прошлое», – подумалось мне, и эта мысль тоже показалась мне весьма логичной.

– Странно, где все люди? Мы что, здесь одни? – спросил пилот.

Я посмотрела по сторонам: ни машин, ни людей. Повернулась в сторону бизнес-центра. Его построили в виде корабля, а жители прозвали утюгом. Так бывает: строили корабль, а получился утюг.

«Конец рабочего дня, там расположены коммунальные службы города. Хоть там-то должны быть люди», – подумала я.

Солнечные дни, как и ветреные, у нас почти весь год. Может идти дождь и светить солнце, изредка может идти снег и светить солнце. Не знаю, совпадение это или нет, но на улице было очень пасмурно и ветра не было.

– Вам придется проехать с нами, – услышали мы.

К нам подошли двое мужчин. Оба в серых комбинезонах. В одной руке они держали прозрачные защитные щиты, в другой что-то похожее на оружие.

– Кто вы и что вам надо? – спросил пилот.

– Пройдемте с нами. Вам все объяснят, – сказал один из них.

– С нами – это с кем?

– Вам все объяснят, – процедил он сквозь зубы.