О чем думала эта девушка, почему пришла к нему? Почему именно сегодня? Скажет ли она об этом семейству? Или этим многочисленным бородатым горцам, до отказа заполнившим скромную гостиницу? Шарипу вспомнился окровавленный нож в руке Наджии.

Кухонный нож – что за чушь? В этом доме сейчас, наверное, уже десятки булатных клинков. И в руках не кухарки, а настоящих воинов, суровых и опытных абреков. Может, она сама и прислала дочь? Наджия смотрела на него теперь совсем по-другому, очень по-женски, и ее томный взгляд при этом странно затуманивался. Но зачем тогда надо было присылать Сакину? Не поймешь этих сельских жителей.

Утром Марсель спросил: правда ли, что Иисус принял смерть, чтобы спасти всех людей? И кавказцев тоже?

У Шарипа не было твердых познаний в теологии, да и сам он не особо верил в Христа, тем более – в Аллаха… В данном случае надо было просто подтвердить то, что написано «от Матфея».

– Да, это верно, он спас нас. Если бы не он, мы все горели бы в аду.

– Что же это такое – ад?

– Страшное подземное царство, там грешников поджаривают на медленном огне. И это продолжается вечно.

– Он спас всех-всех, и тех, кто его распинал, тоже?

С высот свергались небесные хляби…

Очень не хотелось в который раз рассказывать о том, что произошло с Христом в Гефсиманском саду и как иудеи решили казнить его. А также о двух разбойниках, распятых на соседних крестах. Шарип решил не вдаваться в длинные разговоры и просто ответил: «Да!» – хотя это «да» и прозвучало довольно неуверенно. После завтрака опять собралось много бородатых мужчин, и Марсель попросил еще раз прочесть им последние главы.

Шарип готовил очередной отчет, который надо будет представить руководству по возвращении. Весь день снаружи стучали молотки, и почему-то у него было неспокойно на душе. Вечером ему в коридоре встретился Марсель, и Шарип сказал, что дождя уже почти нет и вода спадает. Он думал о том, что пора уже отправляться в Нежный и заняться теми делами, ради которых его сюда послали. В голове он перебирал имена авторитетных учителей и их мюридов[10], с которыми необходимо встретиться. Отвечая собственным мыслям, он произнес вслух: «Осталось совсем немного!» Марсель задумчиво повторил: «Осталось немного». Шарип шел к выходу, Марсель с сыновьями – за ним. Они встали на колени, коснулись лбом глиняного пола и попросили благословить их.

Дальше произошло непонятное. Все трое вскочили, стали кричать, бранить Шарипа, плевать ему в лицо и выталкивать во двор. Почему-то Сакина и ее мать оказались рядом, обе плакали. «Теперь я уверен, что девочку ко мне прислала Наджия», – подумал он.

Снаружи был слышен гул толпы. Дверь открылась, и в темный коридор ворвались столбы солнечного света. На другом конце двора – сарай без крыши. Из сорванных ветром стропил сколочено распятие. «Вот она, моя новая жизнь, – подумал Шарип. – Все повторяется в истории. На этот раз – как трагикомедия».

Горный хребет хранит тайны своего народа. В голубоватом воздухе пыль веков.

Камила пришла с сыном в музей центра хроноисследований.

Десятилетний Шарип подносил к каждому клинку терадозиметр. Уровень терагерцевого излучения клинков был близок к нулю. Это означало, что в стали уже нет больше скрытой энергии разрушения.

– В этом центре работал твой отец, – сказала Камила. – Он изучал энергетику стальных клинков. Никто не может объяснить нам, что он сделал. Но он сделал это. Никто теперь не скажет, что с ним случилось во время выполнения миссии. Я знаю только то, что мы больше его не увидим. Зато он оставил мне тебя.

«Я найду его, мама!» – подумал упрямый мальчик, но ничего не сказал.

Циферблат механических часов сменяется электронным, но время не обманешь, оно идет также, как десять веков тому назад.

Шарипу уже двадцать. Он вернулся с раскопок внутри церкви Георгия Победоносца, возведенной в начале двадцатого века недалеко от Старого-Юрта на месте бывшей станицы Червленной. Принес Камиле икону. Сквозь слой потемневшего, растрескавшегося лака можно было разглядеть изображение неизвестного святого, распятого на кресте. Лицо его светилось. Камила узнала мужа. Тело, руки, ноги, шея были пробиты и утыканы десятками ножей.

Наверное, тех самых, что больше уже не представляли опасности для современников молодого Шарипа и его матери и просто пылились в шкафах мало кому теперь интересного музея хроноисследований.

Владимир Иванович Меклин весьма трепетно относился к своему здоровью, в особенности – к состоянию зубов. К своим пятидесяти восьми он сохранил собственные зубы, но один из них был на грани – качался, несколько сколов, пломба выпала, эмаль потемнела, врач из районной поликлиники заявил, что лечить бесполезно, и рекомендовал его решительное удаление.

Зубы следует удалять осенью, чтобы ни о чем не жалеть. Осенью все умирает или с жизнью прощается.

Первое удаление – Владимир Иванович посчитал, что этому мероприятию следует уделить самое серьезное внимание. Он обратился к своему соученику по институту Бобу Стоцкому. Боб старше его на два года, поменял на импланты зубы обеих челюстей, да и вообще, по жизни куда как опытный и весьма пронырливый, попадал в сотни переделок и в конце концов всегда выходил сухим из воды.

– Вырвать зуб – дело несложное! Смотри только, Володька, чтобы инфекция не распространилась потом на все остальное, – авторитетно заявил ему Боб, сверкнув идеальными керамическими зубами. – Вырвешь один, а потеряешь сразу все.

Владимир Иванович представил себя беззубым – впалые щеки, розовые десны – и загрустил.

– Я лечусь в поликлинике при Первом меде, у Абрама Соломоновича, – ответил ему Меклин. – Сам знаешь: евреи – врачи от бога!

– Если Абрам Соломонович столь чудный врач, почему ж он не смог сохранить твой зуб, почему зуб стал шататься, почему нельзя было поставить новую пломбу?

Во что это тебе обходится? Бесплатно? Ну, мой друг, не хочу тебя обидеть, но ты не настолько богат, чтобы лечить зубы в дешевой поликлинике.

Зубы кому хочешь испортят настроение. Слово «стоматология» вызвало в памяти поликлинику на Удельной, где он лечился школьником, папа покупал ему коржик с орешками, который можно было съесть только через два часа.

– Я ходил на консультацию в дорогую стоматологию – «Шмеди» на Невском, попал к самому Бадри Пче-лидзе, он тоже сказал: «Надо рвать!»

– Ну так иди к Чхеидзе!

– К Пчелидзе… Он мне не понравился: все время рассказывал, как ему важно сбросить сорок кило и сколько времени проводит в тренажерном зале… И руки у него мохнатые, а пальцы толстые, как сосиски…

– Во-во! Знаю я Чхеидзе: из-за этого спортзала у него руки дрожат и в глазах двоится. А может, не от спортзала, а от чего другого? Дело серьезное – не надо бы тебе идти таким путем. У меня тоже все начиналось с самого первого зуба и вот, видишь, каков результат!

Чернышевский нервно перевернулся в гробу.

– Что же делать? – растерянно спросил Владимир Иванович.

– Могу рекомендовать хороший кабинет. Там работают свои люди, у них особые отношения с клиентами. И кстати, там совсем недорого.

– Скажи название, по инету посмотрю условия, тарифы, заодно и отзывы посетителей.

– Ничего не получится, – ответил Боб. – Их нет в справочниках и поисковиках. Принимают только по личным рекомендациям. Разве я не могу помочь однокашнику? Вот телефон – запишись на прием, скажи от Бориса Ильича – Стоцкого все знают.

Зубы – дело тонкое!

Октябрьским утром, проведя в душной электричке три с половиной часа, Владимир Иванович сошел в Тихвине, старинном провинциальном городке, в котором и располагалась эта таинственная стоматологическая клиника без названия. Он надеялся, что здесь работают первоклассные специалисты, иначе Стоцкий не рекомендовал бы.

Меклин чувствовал легкое волнение, першение в горле и даже озноб. Он издали увидел клинику – узнал по фотографии, которую дал Стоцкий: широкая лестница крыльца, перила – металл со стеклом, по бокам – пандусы для въезда инвалидов и современные светильники, справа и слева от входа – зеленые стенки из аккуратно подрезанных туй.