Кто-то выступил с прочувствованным спичем, посвященным кавказским винам – сулакаури, саперави. Оратор сказал, что, согласно библейской легенде, Ной сошел на гору Арарат и первым делом посадил виноградную лозу, положив начало традиции виноделия на Кавказе.

Принесли гитару, и брат спел на русском песню абрека Урусхана и несколько куплетов на осетинском о ножевой драке в заведении на улице Фирдаус. Потом пили кофе, курили сигары. Было уже слишком поздно, о возвращении домой не могло быть и речи. Я решил осмотреть дом. Выпил без всякого удовольствия бокал шампанского и, когда уходил, слышал, как Ваха предложил Абдул-Меджиду партию в покер один на один. Все были против, Абдул-Меджид тоже не хотел, но Ваха почему-то настаивал на своем и настоял в конце концов.

Таинственно мерцали звезды высоко в горах…

Я заблудился в незнакомом и сумрачном особняке – в доме освещена была только столовая. Наконец на меня наткнулся хозяин. Не знаю, что заставило его сделать это, наверное, тщеславие коллекционера, но он подвел меня к застекленному шкафу. При свете лампы я увидел блеск ножей, побывавших во многих переделках. Хозяин открыл створки и рассказал мне историю каждого из них.

Место и время – разное, а результат всегда один. Я поинтересовался, нет ли среди них ножа Зелимхана Ахматукаева, слывшего в ту пору образцом абрека. Он ответил, что знает прославленный нож Зелимхана, этого клинка у него, к сожалению, нет. Но есть другой, не хуже, очень похожий на тот, с изогнутой крестовиной.

Внезапно мы услышали возбужденные голоса и крики. Хозяин мгновенно закрыл шкаф и бросился в сторону столовой, я – за ним.

Ваха вопил, что партнер жульничает. Он был заметно пьян, бранился – не выбирая слов, обидно и непристойно. Рослый Абдул-Меджид будто проснулся и небрежно толкнул хлипкого Ваху, тот упал и заорал, что вызывает обидчика на дуэль. Все смеялись, думая, что это шутка. Ваха встал и сказал как отрезал: «Драться, и немедленно!»

Звезды сорвались, как куры с насеста…

Не помню, кто открыл шкаф. Ваха Дуев выбрал клинок подлиннее, с изогнутой крестовиной, Абдул же взял не глядя нож с деревянной ручкой и резьбой в виде волка. «Выбрать лучший клинок, – сказал кто-то из присутствующих, – вполне в характере Дуева, он предпочитает играть наверняка». Рука Вахи дрогнула, когда он брал нож. То же самое произошло на мгновение позже и с Абдулом, и многие это заметили.

Все вышли на улицу, в холодную, сырую ночь, никто еще не знал о том, что затевается, – в шутку это или всерьез. Я был не в себе – то ли от выпитого вина, то ли от запретного желания своими глазами увидеть поединок. Похоже, что остальные участники сцены тоже не осознавали происходящего – всю компанию опрокинуло неодолимым потоком и несло теперь к чему-то неотвратимому, что уже кем-то прописано и однозначно предопределено магическими письменами. Мы все не слишком-то верили обвинениям Вахи, считая, что дело в давней вражде семей, подогретой вином… Разве мусульманам разрешено спиртное?

Противники шли рядом и настороженно наблюдали друг за другом.

– Вот здесь и сойдемся, – негромко сказал Абдул-Меджид.

Кто-то пытался их остановить:

– Бросьте вы эти железные игрушки, давайте врукопашную!

Но бойцы уже схватились. Поначалу они двигались неловко – будто боялись пораниться, наносили удары неумело. Потом опасность преобразила обоих – это были уже не юноши, а зрелые мужи: Ваха спокоен, Абдул – равнодушен. Раньше я думал, что бой – это бешеное мелькание и скрежет стали. Нет, время будто остановилось, и я мог разглядеть каждый ход, будто это была неторопливая шахматная партия. Они подставляли ударам локти, и вскоре их рукава потемнели от крови. Бой был неравным, потому что нож Вахи был значительно длиннее. Генерал, хозяин дома, закричал:

– Да разнимите же их, эти мальчишки убьют друг друга! – но никто не двинулся с места.

Абдул-Меджид пытался сократить расстояние, чтобы достать противника. Он рванулся вперед, нож Вахи тем временем остался неподвижен и вошел в грудь Абдула. Тот вытянулся на траве и выдохнул:

– Как это странно, будто я сплю.

Больше он ничего не сказал, не шелохнулся, и глаза его остались открытыми. Ваха, казалось, не ожидал, что это может закончиться смертью.

Он плакал, как ребенок, и, склонившись над мертвым, умолял простить его. Будто все, что произошло, ужасное и бессмысленное, случилось помимо его желания. А я ведь желал, именно желал быть свидетелем, и вот я увидел, что хотел. Но смотреть на это было выше моих сил. Впоследствии поединок был представлен как благородная дуэль – на шпагах или на саблях, точно не знаю.

Прошли годы, и мне не раз хотелось довериться кому-то из друзей. Но гораздо заманчивее было молчать – владение тайной возвышает над повседневностью. Совсем недавно случайный разговор неожиданно подтолкнул меня нарушить тайну поединка. Отставной полицейский ротмистр рассказал мне о поножовщинах, постоянно происходивших в долине Терека. «Этот народ, – заметил он, – не гнушается ничем, лишь бы взять верх и одолеть противника. Драчуны от природы, удаль напоказ. Но до братьев Магомедовых и Даты Туташхия об открытых поединках здесь почти не слышали». Вот тогда-то я и рассказал ему, что был свидетелем одной из таких схваток двадцатилетней давности.

Ротмистр выслушал мой рассказ очень внимательно и спросил, уверен ли я в том, что Абдул и тот, второй, как его там – Ваха, что ли? – не вполне владели ножом. Они ведь горцы и могли научиться этому искусству в своих поместьях.

Я ответил, что Ваха и Абдул совсем не военные, они только что вернулись из столичного университета, молодые люди в той компании прекрасно знали их, а также друг друга, и то, что произошло, оказалось для всех полной неожиданностью.

Ротмистр рассказал мне, чем прославились два ножа с изогнутой крестовиной – Кири Хучбастова и Зелимхана. Я сразу вспомнил о разговоре с генералом Чермоевым. Потом он сказал о том, что ножи с деревянной ручкой и изображением волка… Их ведь сотни. В окрестностях имения Чермоева в те годы бродил известный забияка и задира Ахмед Хучбаров. Тот начал в двенадцать лет, у него был именно такой нож. Нож короткий, его легко было спрятать. Но этот нож всегда приносил ему удачу. Кири Хучбастов и Ахмед Хучбаров ненавидели друг друга. Возможно, потому, что их постоянно путали. Долго искали встречи друг с другом, но так и не сошлись. Один умер от шальной пули, другой – от тифа в больнице.

Жизнь и смерть на Кавказе неотделимы друг от друга.

Больше я не говорил с ротмистром. В ночь поединка я видел клинок, вошедший в плоть, и неподвижно лежащее тело – это было лишь завершением другой, еще более давней истории. Не Ваха убил Абдула, в ту ночь сражались не люди. Клинки тихо спали рядом, в одном шкафу. Спали, пока их не разбудили. Ножи шевельнулись, и все увидели, как задрожали руки Вахи и Абдула. Эти клинки знали толк в сражениях, потому и бились как должно. Они долго искали друг друга на горных дорогах Кавказа, а встретились, когда их прежние хозяева-абреки уже истлели и превратились в прах. Оружие переживает людей. В булатной стали накопились и спят жестокость и человеческая злоба. Закончилась ли их история? Не доведется ли им встречаться вновь и вновь – до тех пор, пока не завершится история человечества?

Но история началась здесь и будет жить вечно, как небо и звезды.

Слова подполковника многое объяснили Шарипу. Но остался вопрос: кто разорвет цепочку убийств, кто сумеет снять власть древнего заклятия, висящего над его талантливым и мудрым народом и оружием, изготовленным искусными руками горцев?

Камила приготовила мужу на завтрак сыскал-чурек[7], домашний козий творог и калмыцкий чай. Они жили в этнозаповеднике на окраине Старого-Юрта. Муж любил перед каждым новым заданием провести несколько дней в этом тур лучном доме с плоской крышей. Так, как жили вайнахи в горных аулах двести лет назад. Здесь не было ни электричества, ни водопровода с канализацией, ни газа, ни отопления. Никаких информационных сетей, никаких чипов, встроенных во все что можно, в том числе – в животных и людей. Никто из друзей не знал, что они здесь, никто не станет их навещать, никто не побеспокоит. Завтра ее любимый опять улетит на хронолете в тот же Старый-Юрт, но на два века раньше. Это не просто полет, это миссия. Он должен прервать порочную цепь событий. Иначе она продолжится здесь, в этой их жизни. Камила не знала, что предпримет Шарип, удастся ли ему выполнить задание, понимала только, что это будет непросто. Но от выполнения его миссии зависит их настоящее.