Вереницы «студебеккеров» непрерывным потоком везли изгнанников на железнодорожные станции и перегружали в холодные товарные вагоны, обычно используемые для перевозки скота. С целью сокращения расходов организаторы «великого» переселения народов в дощатые двухосные вагоны вместимостью до тридцати человек загружали по сорок пять, а в некоторые – трудно даже представить – до ста пятидесяти. И это на площади менее восемнадцати квадратных метров!

– В вагоне, где оказались мои родители, не было даже нар, – вспоминал Виктор Иванович. – Правда, когда вайнахи чуть не подняли бунт, переселенцам выдали доски. По четырнадцать штук на вагон. Чтобы их приладить, нужны были инструменты – их не дали. Мать не могла вспомнить почему. То ли отговорились, что нет или не положено. То ли пообещали, что скоро выдадут, но состав отправился раньше.

Сто восемьдесят эшелонов, до отказа набитых растерянными, ничего не понимающими горцами, мчались, не уступая дороги даже воинским составам, в дальние морозные степи Киргизии и Казахстана.

В «телячий» вагон, в котором ехали родители Хамзата, свет попадал только вместе с холодным ветром через щели в досках, которыми были обшиты стенки. Вскоре стало понятно, что темнота сбережет их хотя бы от лишнего стыда. Дело в том, что в качестве отхожего места была лишь дыра в полу, не огороженная от остального вагона. И это им еще повезло. В некоторых вагонах не было и дыры. Переселенцам приходилось справлять свои нужды на пол в одном из углов.

– Не могу даже представить, что перенесли тогда наши женщины, – горестно вздохнул Виктор Иванович. – Мусульманка не может себе позволить справлять нужду при всех. Замужним женщинам, наверное, было легче преодолеть стыдливость. А для молодых девушек это иногда становилось концом всего. Однажды, когда я был школьником, случайно услышал разговор матери с соседкой – они вспоминали соседкину дочь. Во время депортации та была красавицей на выданье; на третий день пути умерла от разрыва мочевого пузыря.

Еще одним страшным испытанием стали жажда и голод. Мать Хамзата успела захватить с собой немного лепешек и мешочек с початками кукурузы. Столь же скудные запасы, которые можно растянуть лишь на несколько дней, были и у остальных. Кто мог подумать, что нужно было брать с собой еще и воду? Когда на второй день во время долгой остановки солдаты открыли дверь вагона, отец Хамзата и другие переселенцы ринулись наружу с имевшейся посудой, чтобы набрать снега.

Раздалась автоматная очередь в воздух. Стоявший на платформе офицер закричал:

– Отошедшие от вагона на пять метров будут расстреляны на месте!

Горцам ничего не оставалось, кроме как набирать в посуду утоптанный сапогами снег, надеясь, что грязь останется на дне, когда он растает.

Виктор Иванович замолчал. И у меня невольно вырвался неосторожный вопрос:

– Некоторые источники утверждают, что для переселенцев на станциях были организованы пункты питания. Неужели этого не было?

– Почему не было? – мой собеседник иронично прищурился. – Я читал так называемую «Инструкцию по конвоированию спецпереселенцев»[15]. Там говорилось: чуть не на каждой станции их должно было ждать горячее питание.

Виктор Иванович в который раз закурил и вновь долго вглядывался в меня, оценивая мою реакцию. А потом продолжил:

– Разумеется, пункты питания были. Моя семья провела в пути почти месяц. Никто не остался бы в живых с той малостью, которую удалось взять с собой. Но чуть не половина вагона умерла в дороге – в том числе и от голода. Гладко на бумаге. Тех пунктов питания было раз, два и обчелся.

В переполненных «телячьих» вагонах, без света и воды, почти месяц следовали они в никуда… Среди переселенцев начался тиф – лечения никакого, шла война… Во время коротких стоянок, на глухих безлюдных разъездах, в почерневшем от паровозной копоти снегу возле поезда хоронили они умерших близких – уход от вагона дальше пяти метров…

Мрачные мужчины, подавленные женщины, голосящие дети; в углах – горки замерзших фекалий и обледеневшая моча. Холодно, ни воды, ни еды. Есть уже несколько мертвых тел – их вынесут на ближайшей остановке. Если вынесут. Если не вынесут, мертвые поедут дальше, вместе с еще живыми, в новые земли, в Великую Степь.

– Моему братику было три месяца, – вздохнул Виктор Иванович, – когда мама оказалась с ним в том эшелоне. От горечи тревог и переживаний у нее пропало молоко. Пыталась кормить ребенка хлебной тюрей, но малыш скончался. А когда конвойные в очередной раз обыскивали вагон, нашли мертвое тельце, выкинули на обочину – с горцами обращались как со скотом. Мама умоляла, чтобы дали хоть прикрыть его снегом, – сказали: нет времени. Поезд трогался, чтобы продолжить путь. Отец рванулся, чтобы безоружным наброситься на них. К счастью, братья навалились на него и удержали. А то бы и его, застреленного, бросили там же.

Что значит для вайнахов оставить тело родного человека непогребенным? Кое-что об этом я узнал из воспоминаний ингушского писателя Иссы Кодзоева, родившегося в тридцать восьмом в Ангуште и также оказавшегося участником и свидетелем тех событий.

Родителям Хамзата повезло, что они оказались в одном вагоне. Но порою членов семей увозили разными поездами. Кодзоев рассказал об ингушской женщине, которую вместе с ее пожилым свекром запихнули в отходящий состав, разлучив с остальной семьей. Год они странствовали по неприветливой чужбине, надеясь разыскать родных. Свекор скончался от голода, но похоронить его женщина так и не смогла: ни в одном селе местные не дали ей лопату.

Тогда ингушка решила: воля Аллаха такова, чтобы ее свекор был погребен с должным уважением. Обернула чехлом из материи его иссохшее тело, положила на маленькие санки – решила идти, пока не дойдет до вайнахов. Встретила двоих чеченцев, ехавших на санях в бычьей упряжи. Ингушку усадили рядом, чехол с неизвестным грузом положили в сани, поделились скудной пищей. На второй день пути узнали ее историю. «Почему ты сразу не сказала? – спросили. – Разве мы не вайнахи?» – «Пусть Аллах избавит вас от несчастий, – ответила женщина и заплакала. – Не хотела омрачать вас, и без того несчастных, рассказом еще и о моем горе».

На третий день добрались до места. Весть о твердой духом вайнашке разлетелась по окрестным селам. На траурную церемонию собрались сотни горцев – немолодые уже чеченцы проходили пешком по пятьдесят-шестьдесят километров, чтобы высказать соболезнования мужественной ингушке. Вокруг нее оказалось много новых друзей. Умершего старика схоронили на новом чеченском кладбище – спи спокойно!

Но вот вайнахи прибыли в казахскую степь… Родителей Виктора Исаева поселили в казахском селе у Иртыша. Там проживали всего две семьи казахов, остальные – разных национальностей: чеченцы, ингуши, две молдавские семьи – их еще в тридцатые годы выселили как кулаков, три семьи белорусов, украинцы и даже один курд, корейцы, много немцев, семей десять. Немцы оказались в ужасном положении: шла война с Германией, местное население относилось к ним как к фашистам.

От непривычного холода и ветра лица вайнахов покрывались болячками, которые подолгу кровоточили и не заживали. Лекарств не было, и аптек, естественно, тоже.

– Некоторые мои родные, оказавшиеся в других селах, вспоминали, что их каждое утро еще до рассвета выгоняли на изнурительные работы, – рассказывал Виктор Иванович. – Но так было не везде. Местные совхозы не справлялись с огромным потоком переселенцев. У моих родителей в первые годы не было ни работы, ни пропитания. Они жили в землянке, как и многие из вайнахов. Чтобы прокормить себя и детей, люди искали пищу в полях, супы варили даже из ремней.

Обувь, которая была у горцев, не годилась для морозных казахстанских зим и быстро изнашивалась. То же и с одеждой… Дети весь день сидели дома под кусками ткани – им нечего было надеть. Женщины и мужчины носили мешки, в которых вырезались отверстия для рук и ног. Если удавалось разжиться бараньей шкурой, то изготовляли шапки и зимнюю одежду, а когда могли раздобыть подходящую кожу, то и новую обувь шили сами.