Один из организаторов ГКЧП, руководитель советского военно-промышленного комплекса О. Бакланов в январе 1991 г. пишет М. Горбачеву: “Состояние народного хозяйства в настоящее время оценивается как кризисное. […] Кроме того, страна все в большей степени попадает в зависимость от импорта материально-технических ресурсов из капиталистических стран. По оценке Госснаба СССР, в 1991 году в стране физически недостает сырьевых ресурсов для нормального функционирования народного хозяйства примерно на 9 млрд рублей, которые в основном закупались за рубежом. […] Положение с закупками ресурсов осложняется значительной валютной задолженностью страны инофирмам за поставленное сырье, материалы, продовольственные и промышленные товары в 1990 году. В связи с тем, что из-за отсутствия сырьевых ресурсов уже в конце 1990 года началось сокращение производства многих видов продукции, в том числе и товаров народного потребления, в первом квартале с. г. ожидается массовая остановка цехов, производств и предприятий. Только в легкой промышленности может остановиться более 400, или треть из имеющихся, фабрик, без работы окажутся около одного миллиона человек. Обостряется ситуация в связи с возможной остановкой в ближайшее время производства на объединениях ЗИЛ, “Ростсельмаш”, Черновицком резинообувном заводе, чебоксарских заводах “Контур” и электроламповом, Алтайском тракторном заводе, Восточном горно-обогатительном комбинате Днепропетровской области, Московском заводе “Станколит” и многих других предприятиях”[630].

Все это организаторам путча было хорошо известно. О. Лацис цитирует материалы справки, подготовленной КГБ СССР во время, близкое к осуществлению путча: “Программа капитального строительства 1991 года оказалась полностью разбалансированной. По имеющимся прогнозным оценкам, ввод в действие основных фондов в 1991 году уменьшится по сравнению с прошлым годом на 30–35 %, ввод жилых домов – на 20–22 %, других объектов социальной сферы – от 15 до 70 %. Для обеспечения бесперебойной работы авиапредприятий по плану МГА необходимо поставить 1 миллион 938 тысяч тонн авиакеросина и 53 тысячи тонн авиабензина. На конец августа завезено всего лишь 1 миллион 5 тысяч тонн авиакеросина и 28 тысяч тонн авиабензина, т. е. чуть более половины. Начавшееся в 1988 году сокращение поголовья животных на фермах колхозов, совхозов и межхозяйственных предприятий в настоящее время все более нарастает. […] МОСКВА. Определенные сложности отмечаются в энергетике. На отдельных ТЭЦ износ оборудования достигает 70 %. Запасы мазута составляют 50–80 %. Городская система теплоэнергоснабжения функционирует на пределе технических возможностей. Тяжелое положение складывается на потребительском рынке. Поставки мясо-молочной продукции в торговую сеть города в среднем достигают не более 80 % от уровня прошлого года. Поставки продовольствия в город обеспечиваются на 60–70 %, а его запасы имеются лишь на 15 дней. […] Сложное положение складывается в энергетике. Все ТЭЦ работают с колес. Необходимые запасы угля и мазута составляют лишь 50 % от потребного количества. Снабжение продуктами питания осуществляется с перебоями. У 30 % населения не реализованы талоны за июнь, июль, август на сахар, животное масло, мясную продукцию. Особую озабоченность вызывает обеспечение населения хлебопродуктами. Установлена норма – 250 граммов в день на человека. (Н. А. САВЕНКОВ. Начальник управления КГБ СССР. 2 сентября 1991 года.) Подписавший документ Н. Савенков руководил управлением КГБ СССР, в ведении которого находилась экономическая безопасность”[631].

Бюджетный дефицит в III квартале 1991 г. быстро приближался к 30 % ВВП[632]. Это означало, что ситуация на потребительском рынке будет оставаться катастрофической. Без устранения структурных диспропорций, снижения оборонных расходов, дотаций селу, капитальных вложений дальнейшее повышение цен будет лишь воспроизводить дефицит потребительских товаров на более высоком уровне. За все это должен будет отвечать непопулярный и нелегитимный режим. Если учесть то, что будет происходить на этом фоне в Прибалтике, Грузии, Армении, Западной Украине, его судьбу предугадать несложно.

Один из близких помощников М. Горбачева В. Медведев во время августовских событий сказал участнику заговора В. Болдину: “Пиночетовский вариант с щедрой иностранной помощью не пройдет; напротив, внутренние беспорядки и неизбежное перекрытие каналов внешнеэкономической помощи быстро приведут экономику к катастрофе. Переворот не только не ослабит центробежные тенденции в Союзе, а, напротив, вызовет неминуемый развал Союза, ибо республики не захотят ходить под такой властью”[633].

Председатель Кабинета Министров СССР В. Павлов, лучше других участников заговора представлявший валютно-финансовое положение страны, вечером 18 августа принял такое количество алкоголя, что его свалил тяжелый гипертонический криз. О чем глава последнего советского правительства в это время думал, узнать невозможно. Не исключаю, что он хорошо понимал политэкономические основы обреченности переворота[634].

После событий 19–21 августа 1991 г. гибель империи стала не просто неизбежной – она произошла. Вопрос был лишь в том, насколько тяжелыми будут экономические и политические последствия ее краха для населения страны.

Разумеется, советские власти могли бесконечно ссылаться на проведенный 17 марта референдум по вопросу о сохранении СССР[635], доказывать, что проведенный 1 декабря на Украине референдум, на который пришли 84 % жителей республики, а 90,3 % из них высказалось за независимость второй по величине союзной республики, противоречит союзному законодательству. К реальному политическому процессу все это уже отношения не имело. Когда рушатся империи, их судьба не решается на плебисцитах. Еще за пару недель до голосования 17 марта М. Соколов справедливо отмечал: “С точки зрения формально-правовой, некорректный референдум не может породить юридических последствий, с точки зрения практической он не дает Горбачеву ни одной лишней надежной дивизии… Готовность (или неготовность) Горбачева к решительным действиям зависит от менее эфемерных факторов, чем бессмысленный ответ граждан СССР на бессмысленный вопрос. Есть более значащие факторы: озлобленность населения, надежность войска…”[636] То, что к декабрю 1991 г., ко времени формальной констатации распада Союза, никаких надежных войск в распоряжении союзного руководства не было, современникам происходивших событий было очевидно.

Первое следствие провала путча – демонстрация неспособности союзных властей применять силу для обеспечения контроля над территорией. К концу августа 1991 г. то, что ни один танк, ни одна рота не двинется по приказу союзного руководства, чтобы защитить действующие власти и обеспечить общественный порядок, было данностью[637].

Это не ново для распадающихся империй. Опыт Австро-Венгрии, Югославии убедительно показывает, с какими трудностями сталкиваются государственные органы, когда легитимность центральной власти подорвана, лояльность офицеров и солдат разрывается между новыми национальными образованиями, из которых они родом, метрополией и властями тех частей империи, где они дислоцированы. Как правило, результат один – военные теряют способность что-либо делать.

И союзные, и республиканские власти осенью 1991 г. не имели возможности контролировать вооруженные силы. События в Чечне в ноябре 1991 г. это наглядно продемонстрировали. Попытка российских властей ввести войска, обеспечить режим чрезвычайного положения провалилась, в частности, и потому, что союзные власти были готовы дать военным повод бездействовать. Когда государство утрачивает не только монополию на силу, но даже способность ее применять, оно перестает быть государством в собственном смысле этого слова.