Из письма советского школьника, отправленного 14 февраля 1991 г.: “На прошлой неделе я стоял в ужасной очереди за мясом. Вы знаете, сколько я там стоял? Мне страшно Вам сказать, но я стоял там 5,5 часа. У нас были очереди (как вы знаете), но они не были такими большими, и мы не стояли в них за всем. Но теперь у нас очереди за всем, начиная от мяса и ботинок и кончая спичками и солью. Мы стоим за рисом, за сахаром, за маслом… И это бесконечный перечень… Раньше я никогда не плакал – у меня сильный характер, но сейчас я плачу часто. Мы стали похожи на животных. Если бы вы видели наших диких, сумасшедших и голодных людей в ужасных, диких очередях, вы были бы в шоке. Каждая страна помогает нам. Мы уже попросили открыто о помощи и охотно приняли ее. Мы забыли об одном хорошем слове – гордость. Мне стыдно за мою страну”[560]. Подобного рода травмы, пережитые в детстве, не проходят, как правило, бесследно. Не хотелось бы верить, что автор этих строк сегодня мечтает о восстановлении имперского величия.

На этом фоне положение в нефтяной отрасли, с валютой и финансами продолжает ухудшаться. Из письма в Кабинет Министров СССР: “В целях стабилизации работы нефтяной и газовой промышленности уменьшены ставки налога на экспорт по нефти до 10 % и по газу – до 5 % против установленной ставки 40 %, с направлением средств в отраслевые фонды стабилизации. […] В результате дополнительные вложения в нефтяную и газовую промышленность оцениваются в 15 млрд руб. (нефтяную – 7,7 млрд руб. и газовую – 7,3 млрд руб.), в том числе за счет снижения налога на прибыль – 2,1 млрд руб. и снижения доходов от экспорта на 12,9 млрд рублей. Таким образом, в результате приведенных факторов дефицит финансового баланса государства увеличится на 65,3 млрд руб., в том числе по Союзному бюджету на 29,6 млрд рублей. Кроме того, реализация мер по повышению уровня оплаты труда и решение других социальных вопросов коллективов предприятий угольной промышленности потребует выделения в 1991 году из Союзного бюджета дополнительных ассигнований в сумме 5,0 млрд рублей. […] По отчетным данным, за январь – март т. г. доходов в Союзный бюджет поступило 19,9 млрд руб. против расчетной суммы 55,0 млрд рублей. Расходы за этот же период составили 47,0 млрд руб. при плане 60,9 млрд рублей. Превышение расходов над доходами составило 27,1 млрд рублей. Серьезное отставание складывается с выполнением плана поступлений доходов от внешнеэкономической деятельности. За 1 квартал т. г. поступило 4,4 млрд руб. при расчете по утвержденному бюджету – 17 млрд рублей. […] В I квартале т. г. снизились против расчетов внешнеторговые цены на товары топливно-энергетической группы (цена на нефть в настоящее время находится на уровне 60 руб. за тонну против 105 руб., учтенных в плане), в связи с чем сократились поступления налога на экспорт на 0,4 млрд рублей. […] Недопоступления в бюджет доходов по полученным банковским и коммерческим кредитам на 2,5 млрд руб. объясняется в основном использованием Внешэкономбанком СССР запланированных сумм банковских кредитов на погашение просроченной валютной задолженности СССР по импорту 1990 года и сокращением импорта в счет коммерческих кредитов из-за сомнений иностранных кредиторов в своевременности их оплаты советскими заказчиками”[561].

Правительство пытается найти выход из кризисной ситуации, предложить хоть какой-нибудь набор мер, дающих надежду стабилизировать положение, которое к этому времени уже называют чрезвычайным. Заместитель министра экономики СССР В. А. Дурасов 20 июня 1991 г. – в Кабинет Министров СССР: «… Возникает необходимость в сложившихся чрезвычайных условиях принятия дополнительных мер. Рассмотрены два варианта выхода из создавшегося положения. Первый вариант основывается на осуществлении жестких неэкономических методов ограничения денежных доходов населения. К их числу относятся: 1) Сокращение расходов бюджета на социальные программы. […] Для сокращения совокупного дефицита бюджетной системы до предусмотренного на текущий год уровня (с учетом изменения масштаба цен – около 100 млрд рублей) требуется приостановить реализацию социальных программ на 30–35 млрд рублей. 2) Заморозить заработную плату во всех сферах по состоянию на 1 июля текущего года. Это позволило бы ограничить рост денежных доходов населения примерно на 100 млрд рублей. Кроме того, необходимо в максимально возможной степени сократить затраты централизованных средств на капитальное строительство со всеми вытекающими последствиями для экономического развития народного хозяйства. Указанный вариант возможен в теоретическом плане. Однако в сложившейся социально-политической обстановке он вряд ли может быть реализован. В нынешних условиях более обоснованным представляется второй вариант, основанный на признании неизбежности инфляционных процессов, их сознательном использовании в целях достижения макроэкономической стабилизации и защите от инфляции лишь ограниченного круга населения с фиксированным доходом, имея в виду, что работники сферы материального производства должны возмещать потери от роста цен главным образом за счет увеличения выпуска продукции и реализации ее на рынке товаров. Суть этого варианта состоит в последовательной, начиная с июля текущего года, либерализации всех цен с тем, чтобы к началу 1992 года сохранить фиксированные и регулируемые цены лишь на ограниченный перечень топливно-сырьевых ресурсов, тарифы на массовые перевозки грузов, а розничные цены – на товары, составляющие основу потребительского бюджета”[562].

Пойти по предлагаемому второму пути мешают политические риски. Из заметок современника о забастовках весны 1991 г. в шахтерских регионах: “На улицах пикеты и патрули: крепкие рабочие парни в белых рубашках. Идеальный порядок, преступности в городе нет. Официальные власти не у дел, добровольно сдали свои полномочия тем, кого вчера еще не пускали на порог своих кабинетов. Кировск, Снежное, Шахтерск, Торез, Донецк… Это была не забастовка – революция…”[563]

Некоторые члены союзного правительства понимали смертельные риски, связанные с отказом от необходимых, но непопулярных мер. В. Бакатин в беседе с М. Ненашевым: “… Если попытаться охарактеризовать то чувство, которое владело нашими лидерами весной 1990 года, другого слова, как трусость, я не могу подобрать. И Горбачев, и Рыжков боялись перехода к рыночным отношениям, боялись от незнания, от непонимания того, что это неизбежно, а задержка, топтание на месте опасны, ибо усиливают процессы дестабилизации экономики, противостояние центра и республик”[564]. Но в практические действия подобные обсуждения не переходили.

Советское руководство вновь оказывается на пороге того же выбора, который стоял перед ним в 1985–1986 гг. Но ситуация ухудшилась – у страны неуправляемый внешний долг, валютные резервы тают, потребительский рынок в катастрофическом состоянии, политическая стабильность подорвана, прокатилась череда межнациональных конфликтов. Не готовые принимать необходимые для спасения финансовой ситуации решения, советские лидеры обсуждают программы реформ. Они либо по экономическим, либо по политическим причинам нереальны, практического влияния на развитие ситуации в стране не оказывают.

То, чего нельзя избежать, раньше или позже происходит. Со второй половины 1990 г. СССР, исчерпавший валютные резервы, не имеющий возможности привлекать внешние кредиты, вынужден резко сокращать импорт. В 1991 г. его объемы упали с 82,1 до 44,7 млрд инвалютных рублей. Динамика импорта по отдельным важнейшим для народного хозяйства СССР позициям в первом полугодии 1991 г. приведена в табл. 7. 1.