– Скорей всего, ты отчасти прав, Алёша. Но мысленно им приказали говорить и думать, что они из Сан-Франциско. Конечно же, они и, на самом деле, муж и жена. Получается, что это у них свадебное путешествие. Их подняли то ли ангелы, то ли бесы из гробов. Они погибли в один день. В Америке всё очень просто и… демократично. Их расстрелял какой-то малолетний чудак из пистолета. Так ему захотелось. Демократия, сам понимаешь.

– Откуда вы всё знаете?

– Не знаю, но ведаю. Вижу! Я запросто считываю информацию даже с новых тел… любых существ. Значит, опредёлённая группа меняющихся элементалов во всех жизнях следует за мной. Получается, что это надо Мирозданию. Возможно, какие-то представители очень развитых цивилизаций считывают всю информацию обо мне, анализирует… А в человеческой оболочке, как и в любом другом предмете, может быть то, что и представить себе невозможно…

– Значит, и я – бывший труп.

– Не совсем так. Точнее, всё совсем не так. Я расскажу, кто ты, Алексей, и откуда, но при вашей соседке, при той наивной и милой девушке, которая часто приходит к тебе в гости здесь, на «Дриаде».

– Но ведь это же Маргарита! Вы всё перепутали, Виктор Захарович.

– Терпение! Скорей всего, в других мирах она – Маргарита, а в этом – даже сосем и не Эльза Мильхман.

Взгляд у Таволгина был жёстким, даже больше, чем проницательным.

Спорить с чудаковатым стариком уже не имело никакого смысла. Поэтому Сафаров только и сказал:

– А мне вот нечего вспомнить, кроме того, что я работаю на одном из столичных заводов. Конечно же, помню пустырь в новом микрорайоне. Но это на нашей Земле-Один.

– Разве этого мало? У тебя появится возможность вспомнить даже то, чего, по твоим представлениям, никогда не происходило… Уверяю, Алексей, у тебя будет и полноценная жизнь, и близкая сердцу девушка, и любовь к ней появится, и привязанность. Здесь ты и Маргарита стали совсем другими, более раскрепощёнными и общительными.

– Может быть, это и так.

– Вы вернётесь на пустырь в новом московском микрорайоне совсем другими. Надеюсь, что мы пусть не сразу, но окажемся там, откуда сюда явились.

– Мы попали в суету сует, и она меня не тяготит. Беспокоит только неизвестность и бессмысленность нашего нахождения здесь.

– Повторяю! Всё имеет смысл.

– Странно только то, что раньше Маргарита для меня была, всего лишь, соседкой и не такой уж частой собеседницей.

– А сейчас?

– Сейчас она для меня близкий и родной человек. Мне даже кажется, что нам

суждено быть всегда вместе.

– Хорошо, если всё так и произойдёт. Чаще всего, многое от нас и не зависит.

Старик стал уверять, что Сафаров пусть и молод, но уже рассуждает, как зрелый мужчина. Это похвально. Но так и должно быть, ведь он давно уже не юноша. Двадцать семь лет – не так уж и мало.

Таволгин даже счёл нужным, обязательным сказать молодому человеку, подчеркнуть, что в его возрасте пессимизм не уместен. Надо надеяться на лучшие варианты в жизни, готовить их, формировать. Иначе и быть не должно. У каждого есть возможность корректировать, изменять то, что уготовано судьбой. Ведь изменения даже самого высшего плана являются его частью. Но мало желать, следует и действовать.

– Честно скажу, я начинаю глубоко страдать, – признался Сафаров,– не потому, что вы несёте околесицу. Мне плохо по той простой причине, что я, действительно, многое о себе не помню. Не могу вспомнить.

– Может быть, это к лучшему. Ты ведь допускаешь, что твоя прошлая жизнь была не совсем… что ли, похожа на человеческую. Тебя оберегают от того, Алексей, чтобы ты не сошёл с ума. Высшие Силы так поступают.

– А вас не оберегают, Виктор Захарович? Вы запросто рассказываете мне о том, чего с вами не происходило и не могло происходить.

– Как знать. Но не будем говорить о печальном. Ты не понял меня. Я имею в виду совсем иное.

– Но мне сейчас хочется выбраться отсюда и стать самим собой, – откровенно сказал Алексей. – Мы должны добраться до того мира и места, в котором и должны находиться. Но сейчас, как никогда, хочется жить и жить!

– Когда именно так и происходит, то ты существуешь не напрасно… в данной оболочке. Самые мощные конструкторы-элементалы создают добрую иллюзию постоянства. Не всегда всё красиво во многих мирах. Но это и не так важно.

– Я чувствую… какую-то несвободу, полную зависимость от странных обстоятельств.

– Вот именно. Я с тобой согласен, Алексей. Поэтому я тоже пришёл к мнению, что нам для начала стоит попробовать бежать с проклятого судна под названием «Дриада». Хотя десять минут назад я считал иначе. Я понял окончательно, почему так происходит. Мы – результат чьего-то эксперимента. Но ведь мы существуем не для того, чтобы считаться чьими-то рабами или подопытными крысами.

Алексей вопросительно посмотрел на Таволгина. Неужели, на самом деле, всё так плохо? Ведь, возможно, он, Сафаров просто поддался мощному внушению старого и доброго человека, который возомнил себя профессором, и тот теперь крутит его слабым сознанием так, как ему желается. Беззлобно, просто так.

Скорей всего, он, именно, и экспериментирует, а не кто-то другой.

– Тревога на душе. Здесь кому и как повезёт, – сказал Сафаров. – Одному суждено неплохо и содержательно жить, а кому и волком выть. Надо бежать отсюда. Я согласен. Но ведь мы кому-то должны прийти на помощь. Вы же говорили об этом там, на пустыре. Как быть с этим?

– Мы должны совершить побег только для того, чтобы обдумать свои дальнейшие шаги. Сейчас мы находимся под явным и опасным влиянием. В таком положении от нас мало пользы.

– Наверное, так.

– Почему-то мне пришли на ум такие вот замечательные строки. «Я помню чудное мгновенье. Передо мной явилась ты, как мимолётное виденье, как гений дивной красоты». Помнишь? Нет? Понятно, помнишь. Это Пушкин. К сожалению, я не был знаком с Александром Сергеевичем, – пояснил Таволгин. – Я в образе профессора Таволгина жил чуть попозже его. Теперь я опять, как бы, геронтолог… Кем только мне ни приходилось появляться на свет. А Пушкин ведь совсем не такой, каким его изображают… Это я чувствую. Он не всегда и не везде был в себе уверен. Сомневался.

– Только круглый дурак никогда и ни в чём не сомневается, а себя считает верхом совершенства. Да ведь и здесь, всего лишь, поэзия, – Алексей был определённо настроен скептически. – А в реальной жизни всё совсем иначе. Не знаю. Но мне, именно, так кажется.

Выдающий себя за профессора Таволгин откровенно засмеялся. Они, явно, не совсем друг друга понимали.

Погода над океанским простором начала портиться. Усилились порывы ветра, влажного, но пока ещё обжигающего, горячего. Приближался, если не шторм, то что-то, на него похожее. Сафаров и Таволгин решили провести время за шахматами в каюте профессора. Рядом с ними была и Маргарита-Эльза. Она во время игры почти не проронила ни слова.

Щеглова пыталась вспомнить, что-то важное, едва уловимое в сознании. У неё ничего не получалось.

Проснулся Таволгин ранним утром. Наскоро умывшись, он поднялся на палубу. Здесь, похоже, происходило что-то странное. «Дриада», слегка покачиваясь, стояла посреди безбрежного океана. И это встревожило пассажиров. Они с волнением останавливали матросов и представителей командирского состава судна. Задавали им на чисто русском языке один и тот же вопрос: «Что происходит?». Но моряки загадочно улыбались, разводили руками.

Низкорослый, но плотный и жилистый японец обхватил руками одного из матросов и что-то торопливо и сбивчиво говорил ему. Разобрать было сложно. Здоровенный матрос пытался вырваться из его стальных объятий, но получил несколько чувствительных ударов ребром ладони в область живота.