Только вот глаза цепкие, колючие. И улыбка на губах неприятная, хищная. За версту видно — пройдоха и ушлый делец. Не человек, а акула бизнеса.

— Папа, — цежу я сквозь зубы, едва кивая в знак приветствия. — Спасибо, что принял.

Он картинным жестом всплескивает руками, растягивая губы еще шире:

— Ну что ты, сынок! Как я мог не принять родную кровиночку? Да еще и с такой очаровательной спутницей!

И многозначительно стреляет глазами в сторону Маши. Та моментально краснеет и опускает взгляд. Ну все, достал!

— Это Маша, моя девушка, — сухо представляю я, делая ударение на последнем слове. — И мы пришли по делу. Нужно поговорить. Наедине.

Отец прищуривается, но кивает. Разворачивается и идет вглубь дома, кивком предлагая следовать за собой. Я беру Машу за руку и тащу за ним, чувствуя, как колотится сердце. Не время для расшаркиваний и светских бесед. Время решать вопросы.

Мы заходим в кабинет — внушительных размеров комнату, уставленную дорогой мебелью. В камине потрескивают поленья, на стенах висят какие-то абстрактные картины. Отец усаживается за массивный стол, жестом предлагает нам располагаться напротив.

— Ну что ж, Максим, — складывает он руки на груди, откидываясь на спинку кресла. — Я весь внимание. Что за срочное дело привело тебя ко мне после стольких лет игнора?

Я стискиваю зубы, чувствуя, как кулаки чешутся от желания врезать по этой сытой роже. Но сдерживаюсь. Рано. Надо разыграть свои козыри.

— Помощь твоя нужна, — говорю как можно спокойнее. И на его вопросительно вздернутую бровь поясняю:

— Нас с Машей пытаются убить. Людей Игнатьева наняли, чтобы устранить. А все из-за бизнеса, чтоб его. Теперь в бегах, скрываемся. Даже легавые отморозились помогать.

На лице отца не дергается ни один мускул. Но я слишком хорошо его знаю. По глазам вижу — напрягся, гад. Почуял, что дело пахнет керосином.

— И чего ты от меня хочешь? — спрашивает он, барабаня пальцами по столешнице. — Денег? Адвокатов? Крышу от ментовки?

Я криво ухмыляюсь. Ну конечно. Чего еще ждать от продажного папаши.

— Защиты хочу, — чеканю, глядя ему прямо в глаза. — Чтобы ты со своими связями приструнил Игнатьева. Прижал к ногтю, заставил отвалить. У тебя ведь все схвачено, да? Депутаты, чиновники, прокуроры всякие. Вот и подсуетись. Спаси шкуру своего непутевого сынка.

Отец несколько секунд молчит, буравя меня тяжелым взглядом. Потом усмехается и качает головой:

— А ты все такой же, Максим. Гордый, неуступчивый. Не привык просить, да? Даже когда припекло.

— Пока не припекло — нет, не привык, — огрызаюсь я. — Сам справлялся. Это ты у нас спец по решению вопросов. Особенно если они бабками пахнут.

— Не тебе меня судить! — вдруг взрывается он, грохнув кулаком по столу. Мы с Машей синхронно вздрагиваем. — Ты понятия не имеешь, через что мне пришлось пройти, чтобы всего этого добиться! Сопляк неблагодарный!

Я вскакиваю на ноги, сжимая кулаки:

— А ты думал, я благодарить тебя буду? За что? За то, что бросил нас с матерью? За то, что променял семью на бабки и власть? Да пошел ты!

— Стоп! — раздается вдруг звонкий окрик. Мы с отцом ошарашенно замолкаем, поворачиваясь к Маше.

Она стоит, побледнев, прямая как палка. Но глаза сверкают решимостью.

— Хватит ругаться! — четко произносит она. — Сейчас не время и не место. Максим пришел за помощью, и вы должны ему помочь. Вы его отец, черт побери! И если в вас есть хоть капля человечности — сделайте то, о чем он просит!

На несколько мгновений в кабинете повисает звенящая тишина. Мы с отцом растерянно пялимся на Машу, будто впервые ее видим. Вот это да. Какие мы, оказывается, с ней похожие. Один характер на двоих.

И знаете что? Именно в эту секунду я окончательно понимаю — люблю. Без памяти, до чертиков. И плевать мне, чем там кончится это противостояние с Игнатьевым. Маша — вот главное, что у меня есть. И я за нее любому глотку перегрызу.

А отец… Ну что отец. Хочет искупить вину — пусть искупает. Мне не жалко.

— Ладно, — наконец произносит он, устало потирая переносицу. — Черт с тобой, помогу. Только ты пообещай, что это в последний раз. И что мы после этого больше не увидимся. Идет?

Я молча протягиваю руку через стол.

Он так же молча ее пожимает.

36

Следующие несколько дней проходят как в тумане. Мы с Максимом поселились в гостевом домике на территории поместья его отца. Роскошные апартаменты, море удобств — все, чтобы скрасить заточение. Потому что именно этим мы по факту и занимаемся — сидим взаперти и ждем развязки.

Андрей Палыч со своими людьми взялся за разруливание ситуации. Каждый день к нему приезжают какие-то серьезные господа — юристы, чиновники, даже парочка генералов. О чем они совещаются за закрытыми дверями, мы с Максимом не знаем. Нас это особо и не касается. Главное, чтобы результат был.

А пока мы с Максом потихоньку приходим в себя. Отсыпаемся, отъедаемся, залечиваем раны — душевные и физические. Гуляем по саду, разговариваем обо всем на свете. Потихоньку узнаем друг друга.

Надо сказать, в этой золотой клетке у нас это получается лучше, чем за все время бегства и приключений. Словно здесь, вдали от треволнений внешнего мира, мы наконец можем спокойно разобраться в себе. В том, что между нами происходит.

А происходит, судя по всему, нечто важное. Я все чаще ловлю на себе долгие, задумчивые взгляды Макса. Чувствую, как он незаметно касается моей руки, плеча, волос. Будто случайно, невзначай. Но я-то понимаю, что это не случайность. Максим… оттаивает что ли. Смягчается, проникается ко мне.

Мы подолгу сидим у камина в гостиной, потягивая вино и листая старые альбомы. Макс рассказывает о своем детстве, о доме, в котором вырос. Но никогда — об отце. Эта тема для него табу, болезненная мозоль. Стоит мне хотя бы вскользь упомянуть Андрея Палыча, как Макс мрачнеет и замыкается.

Зато о маме говорит охотно и с теплотой. Она стала для него всем — и родителем, и другом, и опорой по жизни. Неудивительно, что Макс так трепетно к ней относится. Мне даже немного завидно — вот бы и мне такие отношения с мамой… Но не срослось.

В общем, потихоньку притираемся друг к другу. Хотя временами накрывает отчаяние — когда же это все закончится? Когда мы сможем вздохнуть спокойно, не опасаясь за свою жизнь? Максим в такие моменты только стискивает зубы и обнимает меня крепче.

37

Максим

Утро выдалось на редкость погожим и солнечным. Я неспешно брел по дорожкам сада, вдыхая свежий воздух и наслаждаясь теплом. После всех этих беготни и нервотрепки такие минуты покоя на вес золота. Жаль только, что Маша еще спит. Уж я бы с ней прогулялся с удовольствием. За эти дни она стала мне настолько близка, что гулять в одиночестве совсем не в кайф.

Да, признаю, я по уши втрескался. Как мальчишка, ей-богу. Сам от себя такого не ожидал. Думал, придуриваюсь, играю роль по обстоятельствам. А оно вон как обернулось. Поди ж ты.

И ладно бы только влечение, страсть. Так нет. Я окончательно и бесповоротно растворился в этой девчонке. В ее смехе, в ее недовольном сопении по утрам, в ее ехидных шуточках и остром язычке. Да что там, готов сутками наблюдать, как она машет руками, когда увлеченно что-то рассказывает. Как прикусывает губу, силясь вспомнить нужное слово. Как задумчиво накручивает прядь волос на палец.

Все, капец. Приплыли, Воронцов. Ты попал. Причем по самые помидоры. И ладно бы только ты — так ведь еще и Машу втянул. Не по своей воле, конечно. Но какая теперь разница? Вон она, сидит с тобой безвылазно, носа не высовывает. А могла бы давно слинять, плюнуть на все и жить своей жизнью. Но нет ведь. Осталась.

Я со вздохом усаживаюсь на скамейку, запрокидываю голову к небу. Эх, засранец ты, Максим. Втрескался как школота, а признаться боишься. Даже самому себе. Все какие-то "но" ищешь, отговорки. А ведь по факту — трус. Сидишь тут с Машей бок о бок, а сказать о главном духу не хватает.

Да, я люблю ее. Сильно. Может, даже сильнее, чем следовало бы по всем канонам жанра. И плевать, чем кончится это противостояние с Игнатьевым. Победим мы или проиграем — Машу я не отпущу. Слишком поздно. Увяз, утонул в ней с головой.