– Иди за мной.

Они вышли из черного помещения, пошли по правому ходу и оказались в квадратной комнате, пол, потолок и стены которой были из белоснежного песка. Еж и горбун встали в центре. Еж отряхнулся, спелые яблоки слетели с его колючек и упали на песок. Он встал на задние лапы и повернулся мордой к горбуну.

– Разрежь кинжалом Дракона мою грудь и живот, – сказал еж, – пойдет кровь, наполни ею чашу.

– Но ведь я убью тебя, а ты мне должен добыть разрыв-траву.

– Мы не в могиле, – напомнил еж, – мы в колыбели.

Горбун ударил ежа кинжалом в горло, разрезал грудь и живот. Из его брюха вывалились внутренности и полилась кровь. Горбун поспешно подставил чашу. Из груди ежа появились человеческие ладони, схватились за края разрезанной плоти и раздвинули в стороны. Тело ежа разделилось на две части и упало на песчаный пол, как ветхая одежда. На песке стоял невысокий человек с длинным носом.

– Ты кто? – спросил горбун.

– Твой должник, – ответил человек и шевельнул длинным носом. – Выпей ежиную кровь из чаши, но не всю, оставь на дне один глоток.

Горбун приложился к чаше.

– Произнеси вслух свое желание. Скажи, что хочешь получить разрыв-траву.

– Хочу получить разрыв-траву, – сказал горбун.

– Вылей на песок остатки крови.

Горбун повиновался. Кровь впиталась в песок. Появился тонкий зеленый стебель и развел в стороны длинные листья. Его бутон распустился черным цветком.

– Твое желание исполнилось. Я больше тебе не должен.

– Благодарю тебя, – сказал горбун.

– Будь добр, отдели ежиную кожу от мяса. Она мне нужна.

– Может быть тебе сделать это самому, если она тебе действительно нужна, – сказал горбун. – Я плохо управляюсь с ножом и могу ее случайно повредить.

– Мне нельзя прикасаться к металлу. Потрать немного времени и помоги мне.

– Хорошо. Я постараюсь.

Горбун поставил чашу и, присев на корточки, осторожно отделил ежиную кожу с иголками от мяса. Человек с длинным носом взял ежиную кожу и набросил на себя. Она мгновенно срослась с кожей длинноносого и перед горбуном снова стоял еж, только волосы на его морде, груди и животе были не седыми, а черными.

– Ты помолодел, – сказал горбун. – Теперь я знаю тайну твоего долголетия.

– Ты мне помог, отделив кожу от мяса, и я дам тебе совет.

– Какой совет?

– Не используй разрыв-траву для открытия замков и дверей. Возьми кувшин крепкого красного вина, привезенного из земли тавров, положи ее туда и залей горлышко кувшина ярым воском. Через сорок дней открой его и дай выпить вино тому, у кого хочешь выведать правду. Разрыв-трава порвет цепь лжи.

– Спасибо тебе, еж… – задумчиво сказал горбун. – А не может ли разрыв-трава заставить полюбить?

– Нет, – ответил еж. – Даже невидимому Богу это не под силу.

– Караге под силу. Она может приготовить приворотное зелье, заставляющее любить.

– Это не то, – ответил еж. – Настоящая любовь может быть только добровольной, иначе – это насилие. Но если ты неразборчив, обратись к Караге, раз ей это по силам.

– Не могу. У нее попросить не могу. Ты слышал о ней?

– Кто же не знает Карагу… Она всем известна. Ее ты любишь?

Горбун кивнул головой, поджал губы и опустил глаза в землю.

– Не знаю, чем тебе помочь в этом деле, – сказал еж. – Угораздило же тебя…

– Нахожусь у нее в услужении двадцать лет. Храню ее самую страшную тайну. Но так и не заслужил благосклонности. Смотрит на меня холодно. Сколько раз я порывался уйти от Караги, но не могу. Убить бы ее… но тогда и мне не жить.

– Угораздило же тебя…

– Мне нужно идти, – сказал горбун. – Карага ждет меня. Прощай еж.

– Будь добр, отнеси чашу и кинжал на место.

– Хорошо.

Горбун вышел из пещеры, взял лося за длинную бороду и повел к подножью холма.

– Смотри, не засни за баранкой, – сказал пожилой гладковыбритый мужчина.

– Я и не думал… – ответил двадцатилетний парень, рассеяно смотрящий на ночную дорогу, бегущую под колесами самоходной паровой повозки.

– Это Марта тебя так заездила?

– Эльза. Марта поехала к маме на три дня.

– Доведут тебя, Ганс, бабы до цугундера. Помяни мое слово. Вспомнишь потом старину Фридриха, но будет поздно.

– Давай помолчим. В голове туман и обрывки воспоминаний.

– Нельзя молчать, заснешь. За разговором и время пролетит быстрее, и дорога будет безопаснее. Эх, молодежь! В мое время мы старших слушались. Как родители скажут, так и будет. А сейчас у вас одни гульбища на уме. Вот чем тебя Марта не устраивает? Симпатичная девчонка, твоя ровесница. Готовит хорошо. На прошлых выходных на твое день рождение она знатное овощное рагу состряпала. Мне очень понравилось.

– Тебе бы только пожрать.

– А тебе что? Вот чем тебя Марта не устраивает?

– Я люблю свободу и разнообразие.

– Зачем тогда женился?

– Залетела она. Я не уверен, что от меня, но жениться пришлось. К врачу посылал, а она ни в какую. Женись, да женись, а то заявление напишу, что изнасиловал.

– Так и сказала? Вот дура баба! Теперь развестись, наверное, хочешь?

– К ребенку привык. Хотя он на нее похож, моего ничего нет, но привык.

– Эх, жизнь… только держись. Нет, что ни говори, а в мое время было иначе. И танцы эти ваши современные, одно дергание. Ни красоты, ни грации. А песни? Бормочут себе что-то под нос, ничего не понятно. Одно слово – современное искусство.

– Смени тему, Фридрих. Ты же не старый еще, а как столетний дед рассуждаешь.

– Ты мне все-таки ответь на вопрос, зачем баб перебираешь? Что найти пытаешься?

– Идеал. Но тебе не понять.

– Чего? Идеальная баба? Да такого отродясь не бывало. Вспомни про первых людей, что Ева учудила. Яблоко откусила еще и мужу подсунула, на, мол, попробуй. Нет, все они одинаковые. Остановись на одной и живи с ней. От добра, так сказать, не родятся апельсинки. У меня их знаешь сколько было?

– Сколько?

– Ты не умничай, на дорогу лучше посматривай, брусчатка кончилась. Сейчас колдобина на колдобине пойдет. Спицы повылетают.

– Ты воздух в свое ружье закачал?

– Конечно! – Фридрих любовно погладил пневматическое ружье большого калибра, лежавшее у него на коленях.

– А в мое? Или опять только в свое?

– Оружие – это интимная вещь. Свое чисть и закачивай воздухом сам. Ты же не просишь меня обслуживать свою жену, сам, небось, трубу ей чистишь.

– Скажешь тоже. Ружье – это просто железяка.

– Э, нет, у него душа есть. Каждое оружие от другого отличается. Вот возьми мое и твое ружья. Они только по внешнему виду похожи, а по сути, по своей стальной душе – разные.

– Я за повозкой слежу, если надо чиню, баранку кручу, а ты не хочешь мне помочь в такой мелочи – заправить баллон воздухом.

– У тебя должность такая. Ты водителем устроился? Устроился. Хотел играть с большой игрушкой, а теперь плачешь. И потом… две тысячи раз качнуть ручным насосом, это не шутка. Хотя бы эти сволочи ученые придумали какую-нибудь хреновину, чтобы воздух в баллоны закачивать с помощью механики, а мы все по-старинке. Бред какой-то.

– Я слышал, в войска многозарядные ружья поступили. Десятизарядные, если не врут.

– До нас все доходит по остаточному принципу. На гражданку старье спихивают.

– Ты запасные баллоны взял для моего ружья? – спросил Ганс.

– Баллоны… – Фридрих скорчил рожу. – Почему во множественном числе? Тебе один запасной и мне один.

– А если нападение? Эти бородатые вконец берега потеряли. Зачем их пускают в таких количествах. Беженцы, говорят, помочь нужно. Ты видел этих беженцев? Смотреть страшно.

– Ты молодой, а я помню те времена, когда их на нашей земле не было.

– Скоро холмы пойдут, гляди в оба, – сказал Ганс, зыркая по сторонам.

– Ну ты, килька не оперившаяся, – беззлобно проворчал Фридрих, – не учи отца маму любить.

Справа на холмах раскинулся палаточный лагерь беженцев из Южных земель. Его было видно за несколько миль по высоким кострам.