«Так ты же сама хотела услышать историю о Кровавой Ноге. Вот теперь сиди и слушай!»

«Я думала, в ней будет больше накручено!»

«Мари-Софи тряхнула головой: пока она вспоминала историю Кровавой Ноги, улица сузилась еще больше. О чем она думала? Ей совсем не хотелось застрять на этом месте, на этой странице журнала, ей хотелось перелистнуть, перелистнуть, перелистнуть, но, как она ни старалась, голос доброй соседской женщины так и не сумел пробиться к ней сквозь толщу времени. Ей нужно выбраться с этой улочки, из этого рассказа о Кровавой Ноге, прежде чем он закончится и она останется здесь навсегда; расстояние между сторонами улочки уже стало таким маленьким, что большеголовый и стриженая проститутка – а это была именно проститутка, Мари-Софи теперь это ясно видела – стояли бок о бок напротив нее.

– Мне нужно идти! – г олос девушки срывался от подступавших к горлу рыданий. – М не здесь не место! – они смотрели сквозь нее. – Я не такая, как вы!

Кто-то сзади положил ей на плечо руку:

– Мы это знаем!

Глубокий голос заставил волосы на затылке Мари-Софи встать дыбом. Говоривший выступил вперед. Это был мужчина средних лет, ростом с карлика, в белоснежном костюме, сиреневой рубашке, с расписанным вручную шелковым галстуком на шее и в мокасинах из крокодиловой кожи. В руках он держал пуделя и смахивал с крашенных в розовый цвет собачьих кудряшек воображаемую перхоть.

У девушки перехватило дыхание: это был сам Черный Макс!

– Но, может, мы все-таки сначала закончим нашу историю? – он легонько постучал по кончику своего носа украшенным перстнями мизинцем. – А потом уж будешь делать, что захочешь…

Предводитель уголовников прищурил глаз.

Вот видишь? Каждый имеет право на то, чтобы его история была рассказана до конца!

Когда директор Нацбанка доложил королю преступного мира, что детоубийца найден, Черный Макс выпучил глаза, вскочил на массажном столе и стоял там, широко расставив ноги, с возбужденным членом, потрясая в воздухе сжатым кулаком, и завопил во всей своей неприкрытой наготе:

– Когда-то я был ребенком, и это было прекрасно! Меня ласкали и целовали, меня купали и посыпали присыпкой мой зад, меня баловали и хвалили, по праздникам мне давали в руки флажок и шлепали по попе до тех пор, пока это не стало мне нравиться! Дети и друзья детей всего мира, я перед вами в долгу!

А долги свои король подземного мира платил исправно. Беспризорник завязал разговор со «священником» и тянул время, попросив научить его детскому псалму «О, Иисус, лучший из братьев». И хотя эти стихи разрывали Морицу Вайсу сердце, он так боялся раскрыть истинную причину того, зачем пришел в парк, что не осмелился отказать паршивцу, и устроил урок воскресной школы прямо там, не сходя с места.

Поэтому можно сказать, что детоубийца Мориц Вайс Кровавая Нога почувствовал облегчение, когда лазутчики Черного Макса подкрались сзади и прижали к его физиономии пропитанную хлороформом тряпку – в этот момент он с мальчишкой на пá́ру допевал второй куплет псалма в девяносто третий раз.

Лазутчики незаметно выволокли его из парка и, связав, как свинью, бросили в вонючем закутке городской канализационной системы. Там он должен был дожидаться, пока Черный Макс обдумывал свой приговор.

Черный Макс подмигнул Мари-Софи, оказавшись уже где-то между ее грудей – фасады домов сблизились настолько, что пудель ерзал у самого ее живота. Конец истории и конец улицы теперь были близки.

– И как ты думаешь, что я тогда сделал? – улыбнулся Черный Макс.

– Это ее не касается!

Девушка дернулась, почувствовав, как теплое дыхание Кровавой Ноги просочилось сквозь материю платья и остыло на ее бедре. Голова в дверном проеме прошипела:

– Это решать Максимилиану Шварцу!

А стриженая треснула калеку по лысине.

– Газеты опустили одну деталь, ты ведь знаешь об этом?

Мари-Софи не хотела знать и затрясла головой, но Черный Макс притворился, что не понял ее протеста:

– Сначала его раздели догола. Мне хотелось заиметь фотографию негодяя в одежде Адама. И что, ты думаешь, при этом обнаружилось? Этот гад собрал газетные вырезки о самом себе и состряпал из них нижнее белье. Зверюга в прямом смысле весь шуршал, когда убивал бедных крох! Ага, подумал я, раз уж ты так привязан к этим новостям, то вряд ли тебе достаточно просто носить их поближе к своей коже. И что я тогда сделал?

Черный Макс послал бюсту девушки торжествующий взгляд, а та, закрыв глаза, попыталась подумать о чем-нибудь хорошем.

– Я приказал всю пачку вырезок запихать ему в зад!

Проститутки захихикали, пудель тявкнул, Мориц Вайс завыл.

– После процедуры его снова одели в его овечью шкуру, мои парни отвели его назад в парк, оттяпали ему ноги и повесили их над ним на дереве. Там-то по анонимной наводке поздно ночью и нашла его полиция.

– Мертвым! Не забудь это! – лицо Кровавой Ноги уже вдавилось в бедро девушки, и он выплевывал слова через уголок рта. – Вы убили меня, чертовы ублюдки!

Черный Макс протиснул ногу между девушкой и детоубийцей и наступил на опухший обрубок – там, где раньше была его левая нога. Тот громко взвыл:

– Я имел право на справедливый суд!

– Как и те детишки? – прошипело в дверном проеме.

– Как и те детишки? – эхом отозвалась короткая стрижка.

Атмосфера на улице накалялась, и, конечно же, Мари-Софи стала бы свидетельницей второй экзекуции – проститутки народ находчивый, они умели действовать в стесненных условиях – если бы Максимилиан Шварц, больше известный как Черный Макс, не сделал им знак замолчать.

Желтые глаза берлинского криминального лорда подернулись пеленой грусти и усталости от жизни. Он задумчиво погладил пуделя, а затем, подняв взгляд к небу и легко ухватившись за узел галстука, тихо произнес:

– Разве не все мы имеем право на справедливый суд?

Черный Макс не стал дожидаться ответа. Он ослабил галстук, расстегнул пуговицу воротника – и в глаза девушке бросился зияющий разрез на его шее. Его голос превратился в насмешливый хрип:

– Я требую суда для меня и моей собаки!

Черный Макс вознес над головой пуделя: поперек него отпечатался глубокий след от автомобильного колеса.

– Я требую суда! – с головы в дверном проеме съехал парик, под ним открылся проломленный череп, в проломе влажно поблескивал мозг.

– И я тоже! – к ороткая стрижка задрала вверх платье, открыв истыканный ножом живот.

– Можно, и мне с вами? – высунулся из окна над ними беспризорник с отвалившимся носом, размахивая гениталиями.

– И мне? Меня изнасиловали… – п рошептала Мари-Софи, уже начиная предполагать, что проведет с этими людьми остаток вечности.

Мориц Вайс оглушительно взвизгнул:

– Изнасиловали? Да тебе повезло! Ты на меня посмотри!

Короткая стрижка одним взмахом руки влепила ему затрещину и погладила девушку по щеке:

– Нет, милая, тебе здесь не место! Максимилиан сказал, что ты можешь уйти.

Черный Макс кивнул. История закончилась. Стороны проулка сомкнулись.

На какое-то мгновение Мари-Софи ощутила себя цветком лилии, засушенным между страницами книги.

Мари-Софи осталась одна. Черный Макс и Мориц Вайс исчезли вместе с проститутками и беспризорником. Девушка вдохнула полной грудью: проулок стал прекрасным бульваром, ведущим к большой площади, на ее противоположной стороне возвышался великолепный отель Gasthof Vrieslander».

«Мари-Софи двинулась через площадь по направлению к Gasthof Vrieslander. Она надеялась, что никого там не встретит, что никто не заметит ее прихода, что все будут слишком заняты увиливанием от своих обязанностей, пока нет хозяина и инхаберины. Ей хотелось невидимкой проскользнуть в свою комнату, запереть за собой дверь, а потом вымыться и наплакаться под включенным на полную душем – чтобы никто ничего не услышал. Она очень надеялась, что хозяин с супругой еще не вернулись из своего яичного рейда: инхаберина могла повести себя как взбунтовавшаяся шлюха, а высоконравственности хозяина можно было доверять не больше, чем блудливому священнику.