Но, сидя там, я понял, что абсолютно ничего не понимаю.

Потому что я сидел в суровой белой больничной палате с отвратительными сиреневыми акцентами на стенах, стульях и предметах искусства, раннее утреннее солнце ослепительно ярко светило в окна, держа на руках нашего ребенка.

Кензи была ужасной пациенткой.

Она кричала, бросала вещи, плакала и угрожала самодельной вазэктомией без анестезии.

Прошло долгих восемнадцать часов, но в конце концов она родила нам нашего первенца, и после того, как ей наложили швы, она провалилась в измученный сон после того, как почти час кормила и держала на руках нашу дочь.

Да, нашу дочь.

Это была главная причина, по которой страх тисками сжимал мое сердце и внутренности.

Неправильно было надеяться на то, что кто-то из полов превзойдет другого, но я надеялся на сына.

Почему, спросите вы?

Не потому, что это была какая-то отстойная женоненавистническая причина, как будто я хотел бросать мяч сыну. Я мог бы бросить мяч дочери так же хорошо, как и сыну.

Видите ли, есть раны, которые никогда не заживают.

У меня была только одна.

И это была моя сестра.

Это было то, что случилось с ней, когда я должен был присматривать за ней.

Невозможно загладить эту вину.

Невозможно смириться с жестокостью и потерей.

И, черт возьми, я никак не мог допустить, чтобы это случилось снова.

Поэтому я надеялся на сына, зная, что шансы на подобную судьбу для него будут значительно меньше.

Это было иррационально. Я знал это. Моя жизнь сейчас была совсем не похожа на ту, что была тогда. Я не жил в трущобах. Я не суетился, чтобы свести концы с концами, и не бросал своих близких, чтобы связаться с говнюками. Я мог позаботиться о любой дочери так же, как заботился о Кензи, угрожая кровавой, мучительной смертью, если они посигналят ей.

— Однажды она скажет тебе, что у нее свидание, и ты захочешь достать пистолет, направить его ему в промежность и сказать, что если он обидит твою девочку, ты сделаешь из него евнуха, — раздался голос Джины из дверного проема, ее голова склонилась набок, улыбка была теплой.

— Похоже на правду, — согласился я, сохраняя низкий голос, все еще не слишком комфортно чувствуя себя рядом с детьми и, возможно, немного беспокоясь о том, что произойдет, если я разбужу ее своим глубоким голосом, и она начнет кричать.

— Хотела бы я сказать тебе, что волнения напрасны, — добавила она, придвигаясь и касаясь ноги Кензи через простыни. — Но я не хочу тебе лгать. Не один из этих парней отправит твою малышку домой с ранами в сердце. Я также хочу сказать тебе, что станет легче. Но никогда не становится. Каждый раз тебе будет хотеться броситься туда и оторвать яйца этому ублюдку, — сказала она, и я почувствовал, что усмехаюсь, полностью понимая это. — Я воспитала своих девочек независимыми, ценящими себя больше, чем чью-то принадлежность. Но все хотят найти любовь, и они обязательно обжигаются на этом пути. Кто-то обижает твоего ребенка, он обижает и тебя.

— Я знаю ее всего час или около того, но уже вижу это, — признался я.

— Все, что ты можешь сделать, это вырастить ее сильной, уверенной в себе и знающей себе цену. Это не остановит ее от того, чтобы влюбиться не в того парня, но это остановит ее от того, чтобы мириться с тем, что ей не нравится, или связываться с парнями, которые, как она знает, плохие. И, в конце концов, все эти ночи, когда вы плакали, заедая ведрами мороженое, будут стоить того, когда вы увидите, что ваша малышка наконец-то нашла того самого мужчину, который ей нужен. Сейчас это не похоже на правду, кажется, что никто никогда не будет достойным, но когда-нибудь это произойдет, и весь этот стресс, когда они были младше, будет стоить того.

— Итак, ты хочешь сказать, что я тебе нравлюсь, да? — поддразнил я, когда она подвинулась в мою сторону, чтобы посмотреть вниз на круглое лицо с массой темных волос. Ее глаза не были открыты достаточно долго, чтобы определить, достались ли ей зеленые глаза Кензи и всей ее семьи или мои карие.

— Я люблю тебя, Тиг, — сказала она, качая головой. И это был, возможно, первый раз в моей жизни, когда я услышал эти слова от матери, пусть и матери Кензи. Раньше мне даже в голову не приходило, насколько это хреново. Я, конечно, никогда не думал, что мне нужно услышать эти слова, но по мере того, как они оседали, казалось, просачиваясь в мою кожу и согревая мой организм, я видел, как много они для меня значат. — И поверь мне, наблюдать за тем, как Кенз проходит через всех этих идиотов в их смехотворно дорогих костюмах с их взглядами, постоянно смотрящими на свои телефоны, потому что работа была для них важнее, чем она, все это стоило того, чтобы увидеть, как она нашла тебя. Теперь мне нужно беспокоиться только о Риз.

— У Риз хорошая голова на плечах.

— Да, но проблема в том, что она все время сидит и не живет своей жизнью. Видишь ли, мы все по-разному портим наших детей, намеренно или нет. Даже с самыми лучшими намерениями в душе, мы позволяем нашим действиям, словам и примеру формировать их по-разному. Кензи решила довести независимость до крайности, но это было нормально, потому что это сделало ее непоколебимой. Ни один мужчина не мог выбить ее из колеи. Риз, я думаю, увлеклась книгами, потому что в ее жизни было много проблем с деньгами после того, как ее отец навсегда ушел из нашей жизни, а затем ее брат оказался вовлечен в деятельность «Третьей улицы», и Кенз взбунтовалась. Ее истории позволяли ей убегать и переживать приключения в безопасной обстановке. Часть меня беспокоится, что она никогда не будет смотреть вверх достаточно долго, даже чтобы заметить, что реальный мужчина из плоти и крови может быть таким же интересным для исследования.

Я не собирался рассказывать ей, что всего два дня назад до меня дошли слухи о Риз. И хотя она не собиралась заводить отношения с Броком, как я когда-то предлагал Кенз, мужчина, идущий по ее пятам, был именно тем, кто, как я говорил, ей нужен — экстравертный, но добросердечный, тот, кто будет любить ее застенчивость, но при этом постепенно выводить ее из зоны комфорта, помогать ей расти.

Джина скоро узнает об этом.

Одобрит она его или нет — вопрос спорный.

А вот ее братья будут недовольны.

Но у меня закрадывалось подозрение, что, в конце концов, он проявит себя, и Джина сможет спокойно дышать и знать, что ее девочки в безопасности и счастливы.

— Итак, у нас уже есть имя или она так же нелепо относится к этому, как и к имени своего первого хомячка?

— Ария. Это значит «лев», — добавил я, улыбаясь ей. — Она хотела дать ей свирепое имя.

— Это моя Кензи.

И моя тоже. Моя тоже.

Кензи

7 лет спустя

— Ария, перестань дергать ее за волосы, — позвала я, мой тон звучал немного скучающе. Это было потому, что мне уже в десятый раз приходилось говорить моей упрямой пятилетней девочке, чтобы она прекратила это делать. Подождите, пять с половиной. Эта половина была очень, очень важна для нее.

Ария была только в меня. Этого нельзя было отрицать. Она была десятью галлонами проблем в пяти галлонном ведре. Она была самоуверенной, откровенной и склонной к нередким истерикам. Она также была очень похожа на меня — такие же ноги, то же лицо, те же зеленые глаза. Ее кожа была примерно на один оттенок темнее, а волосы немного более кудрявые.

С другой стороны, ее трехлетняя сестра, Брия, была полностью в Тига. Она была спокойной, тихой, задумчивой, милой, доброй и принимающей. Она также унаследовала его глаза. Ее волосы были черными и скорее волнистыми, чем кудрявыми. И мы понятия не имели, откуда это взялось, но у нее были короткие конечности, и нам было интересно посмотреть, вырастет ли она.

Она была невероятно терпима к требованиям старшей сестры-диктатора в игре и даже не беспокоилась, когда та дергала ее за волосы. Именно поэтому я не могла отвести от них глаз ни на минуту, иначе Арии, скорее всего, сошло бы с рук то, чего я не хотела.