— Полез бы, — признал я, подумав, что и пацаны бы меня непременно поддержали. Но развивать эту тему не стал. — Значит, Яр просто тебя прикрыл?

— Ага.

— И что он теперь?

— Дельце одно готовит. Провернём — все наши долги закроем и ещё останется.

Я покачал головой.

— А с чего ты вообще так ему доверяешь? В дом привёл, за стол посадил. Теперь это…

Лука поморщился, но всё же юлить не стал.

— Да попросили за него, — пояснил он. — Я ему на Заречной стороне устроиться помогаю, мне помогают перебраться на Пристань. Баш на баш.

— Кто попросил? — заинтересовался я, не дождался ответа и надавил: — Слушай, Лука, ты ведь его мне в наследство оставишь, я должен знать!

Старший долго молчал, потом нехотя сказал:

— Гусак.

Я не сдержался и сплюнул под ноги. Когда Гусак жил в Гнилом доме, мы с ним были на ножах — не загреми он в своё время на каторгу, я бы его точно зарезал. Ну или он меня. Скорее даже так.

— Яр не с Гусаком! — объявил Лука. — Гусака самого об одолжении попросили. За это ручаюсь.

— А с теми ухарями тебя, случаем, не Гусак свёл? — спросил я вдруг неожиданно даже для себя самого.

Лука насторожился.

— Ты к чему это?

— К тому, что Пыжика из реки выловили.

— Откуда знаешь⁈

— Сорока на хвосте принесла! — заявил я и перешёл в наступление. — Ты с кем связался, Лука? За Пыжика награду в полсотни монет дают, я своими глазами разыскной лист видел! И только не говори, что он сам с кем-то спутался! Не поверю!

Приготовился к жёсткой отповеди, но — нет, ничего отрицать Лука не стал, лишь развёл руками.

— Серый, да там дельце пустяковое было! Просто за одним домом приглядеть и маякнуть, когда там никого не будет. За такое не убивают!

— За такое и в розыск не объявляют! И награду в пятьдесят целковых не сулят!

Лука вздохнул и облизнул тонкий белый шрам на верхней губе.

— Слушай, Серый… Ну чего ты мне кишки мотаешь? Дельце чище чистого обстряпали — заказчик на радостях Пыжику монет отсыпал, тот и ускакал куда-то вприпрыжку!

— Это тебе сам заказчик сказал?

— Нет, Жилыч. В тот раз он меня подрядил, а сам с кем столковался — не знаю.

С кем, с кем! Да с теми ухарями и столковался! Неспроста же они с нами именно через Жилыча рассчитываться решили!

Я кивнул, мысленно со своей догадкой соглашаясь. Пыжика вполне могли зарезать из-за того, что он засветился у обворованного дома — поэтому ухари и не послали следить за жилищем звездочёта очередного босяка, а придумали ход с чистильщиком обуви. Хотя это, конечно, вилами на воде писано. Пыжик и по собственной дурости мог не перед теми людьми деньгами светануть. У нас и за стоптанные башмаки убивают, чего уж там.

— Ты идёшь? — поторопил меня Лука.

— Да. Переоденусь только.

Когда минут через пять я спустился с чердака, то сразу подозвал успокоившегося Цыпу и обвёл взглядом мелюзгу.

— Я пойду! — вызвалась Мелкая.

Девчонке было десять, но стригли её коротко, в штанах и рубахе от мальчишки она нисколько не отличалась, а соображала куда как лучше наших малолетних балбесов.

— Хорошо, — кивнул я. — Ходу!

Но одних нас не отпустили, Лука позвал Сивого с Гнётом и сказал:

— Мы где-нибудь на соседней улице постоим. Хват, остаёшься за старшего.

— Ну да, ну да! — улыбнулась Рыжуля и многозначительно помахала увесистым черпаком. Хват даже поёжился.

К «Хромой кобыле» — игорному дому, кабаку и борделю, занимавшему двухэтажный особняк с мансардой, мы подошли уже в густых сумерках. Мы — это я, Цыпа и Мелкая. Пацаны отстали за квартал. Там же я подобрал крепкую короткую штакетину.

Над входом в «Хромую кобылу» горел фонарь, но улица уже погрузилась в темноту. Если днём здесь было не протолкнуться от всяческой сомнительной публики, выпивох и желавших подзаработать босяков, то теперь разве что парочка припозднившихся прохожих на глаза попалась, да ещё кто-то на соседнем перекрёстке тёрся. То ли жульё какое пьянчуг обобрать намеревалось, то ли местным босякам больше заняться было нечем.

— Ждите! — распорядился я, а сам поднялся на крыльцо, заглянул в дверь и обратился к скучавшему у входа вышибале: — На пару слов, уважаемый!

Тот смерил меня насмешливым взглядом, хрустнул костяшками и вышел на улицу.

— Ну?

— Мы под Баженом ходим… — начал было я, но меня немедленно перебили:

— Да знаю я! Чего хотел?

Я указал на Цыпу.

— Малец у вас на посылках крутится. Обидели его.

Вышибала посмотрел на мальчишку, перевёл взгляд на меня и спросил:

— Где обидели?

Цыпа немедленно указал на ближайший переулок, глухой и тёмный.

— Туда затащить хотел! — выпалил он и зачастил: — Ухо вывелнул и глаз подбил! И алтын с деньгой…

— Умолкни! — потребовал вышибала и обратился ко мне: — Мы — здесь. Переулок — там. До того, что в нём творится, мне дела нет. Усёк?

— Значит, если мы в том переулке…

— Нет-нет-нет! — покачал толстым пальцем вышибала. — Наших гостей обижать нельзя! Вот когда прокутит все денежки и уйдёт, делайте с ним что хотите. Но — на свой страх и риск.

Отшили меня яснее некуда, и я решил зайти с другой стороны.

— А на кой ждать, пока он всё спустит? А если пойдёт в другое место гулять? Нам не кошелёк его нужен, нам расквитаться надо. Кошелёк себе оставляйте.

В глазах громилы появился интерес.

— Даже так?

— Алтын и деньга! — пискнул Цыпа.

Я указал на него и подтвердил:

— С вас алтын и деньга! Больше нам в любом случае не достанется, даже если Бажену нажалуемся. Он отступные себе за труды оставит, только время зря потеряем.

— И кошель не возьмёте? — усмехнулся вышибала.

— Я чужого не беру. Это все знают.

Громила хохотнул.

— Тебя, блаженный, и вправду все знают! А они? — указал он на мелких. — Тоже чужого не берут?

— А они со мной.

Вышибала какое-то время пялился на меня, затем прищёлкнул пальцами.

— Цыпа, подойди! Покажи-ка мне того злыдня.

Малец мигом взбежал на крыльцо и прямо от двери указал на худощавого типа, собачившегося с буфетчиком. Лица я не разглядел, зато сразу приметил сдвинутую на затылок матросскую шапочку с помпоном.

— Уверен? — уточнил вышибала.

— Да он это! — пискнул Цыпа. — Гадом буду, если не он!

Громила потрепал мальца по макушке и выставил за дверь.

— Жди! — сказал он мне и куда-то утопал.

Мы на всеобщем обозрении маячить не стали и спустились с крыльца. Пусть нужники и располагались на заднем дворе, но мало ли кого на улицу вынесет? Пьяные вечно чудят, и далеко не всегда по-доброму, а здесь, поговаривали, гости ещё и дурман-траву покуривают. Пьяный и обкурившийся — вообще мрак.

Впрочем, очень скоро вышибала вернулся в компании молодчика не столь мощного сложения, зато куда более резкого.

— Сейчас выведем матросика освежиться, — взял тот быка за рога, — как он окажется в переулке — твоя забота, но перед кабаком его бить не моги! На улице его не трогайте! Усёк?

— Усёк, — кивнул я. — Не трону.

— И чтоб без смертоубийства.

— Само собой.

— Кошель нам принесёшь.

— Не-не-не! — пошёл я в отказ. — Кошель мы вообще трогать не будем. Земля чужая, нам тут разбойничать не с руки. Вырубить — вырубим. На этом всё. Дальше вы сами.

Вышибалы переглянулись, живчик кивнул.

— Идёт!

Они скрылись внутри, и я заподозрил, что подвыпивший матросик попросту всех достал, вот от него и решили избавиться.

Мелкая осталась на улице, а мы с Цыпой зашли в пропахший мочой и чем похуже проход между высоченным забором и стеной соседнего дома.

— Встань подальше! — сказал мальчишке и со штакетиной в руке укрылся в глубокой дверной нише чёрного хода, стал ждать.

Вскоре от «Хромой кобылы» донеслись пьяные крики и ругань, но долго перебранка не продлилась, очень быстро наступила тишина. Следом тоненько захихикала Мелкая, в переулке стало самую малость темнее, послышались шаги, а дальше девчонка ойкнула от боли, и я не стал больше тянуть и шагнул из ниши с заранее занесённой для удара штакетиной. Глаза давно успели привыкнуть к полумраку, вот и врезал точнёхонько по затылку матросика резким боковым махом; помпон ему не помог.