На горе, на горушке стоит колоколенка,

А с нее по полюшку лупит пулемет,

И лежит на полюшке сапогами к солнышку

С растакой-то матерью наш геройский взвод.

Мария на крыльцо вышла и вздохнула. Опять Ваня эту песню поет. Пел он её как у дверей «Парижа» Ахмедку убили. Напился тогда в дым и пел. Вроде и не близким другом ему татарин был, а переживал он тогда очень, вину за собой чувствовал…

Качает Ивана ветром, а могилу он всё равно копает. Умерла Прасковья. Ванька сам ещё от болезни своей не оправился, матерится, зубами скрипит, а копает. Винит себя братик, что заразу эту в дом принёс…

Почему в начале двадцатого века песня эта над заснеженной Хлыновкой слышна? Попаданцу она в его старом времени очень нравилась. Вот так. Почему не может, мягко скажем, не хорошему человеку хорошая песня нравится? Может. Вот он её сюда и принёс. Не на продажу, а только для личного употребления…

Мы землицу лапаем скуренными пальцами,

Пули, как воробушки, плещутся в пыли…

Митрия Горохова да сержанта Мохова

Эти вот воробушки взяли да нашли.

Полушубок братик скинул, жарко ему. Простынет опять по холоду-то. Много ли ему теперь надо. Только-только сам с постели встал, ходить едва начал… Вот, опять лопату в сторону, а сам за бутылку. Прямо из горлышка глонул, рукавом занюхал, стоит, прикуривает. Хоть бы оделся…

– Ванечка, полушубок накинь! – Мария Ваньке Воробьеву со ступенек прокричала.

Мужик повернулся. Глазами дикими на сестру посмотрел.

– В дом иди. Нечего тут над душой стоять. Ничего мне не будет, – как капли свинца слова на землю мерзлую упали.

Мария даже на ступеньку выше поднялась. Не в себе Ванька. Думает, что из-за него Прасковья померла. Пить бы хоть перестал. Опять плохо ему будет.

Ванька докурил. В снег окурок бросил. Обычно такое за ним не водилось. Снова лопату взял и долбить землю принялся. Параллельно якобы пел, скорее слова со злостью и горечью выдыхивал…

Тут старшой Крупенников говорит мне тоненько,

Чтоб я принял смертушку за честной народ,

Чтоб на колоколенке захлебнулся кровушкой

Рас такой – раз этакий этот сукин кот.

Померла Прасковья. Ванька и сестры Александра и Евдокия выкарабкались, Мария тут не в малой степени помогла. Вовремя она со своим военно-санитарным поездом в Вятку с ранеными и больными вернулась. Ухаживала за свалившимися родными сколько сил было. В повалку они лежали, воды подать было некому.

До Ахтырского кладбища не добраться – своя лошадка ещё до Ванькиной поездки в Англию на фронт мобилизована, нанять некого – все по домам от эпидемии спасаются, да и улицы города так занесло, что с Больше-Хлыновской не выберешься. К колодцу одна только тропиночка от домов и протоптана, да и та едва-едва видна – болеет народ, редко кто за водой идти сил набраться может…

Вот и копает Иван сейчас могилу в дальнем углу огорода. Поближе к речке и рощице на её берегу. Всё веселее будет Прасковье там лежать.

Я к своей винтовочке крепко штык прилаживал,

За сапог засовывал старенький наган.

«Славу» третьей степени да медаль отважную

С левой клал сторонушки глубоко в карман.

Снег разметал быстро. Потом ломом поработал. Хорошо, земля не глубоко промерзла, а то болезнь все силы как будто выкачала. Так обессилел, что воробей сейчас с ног свалит.

Самогонка только и спасает. Глонул немного и дальше копать. Вся уж спина мокрая давно стала, а копать надо. Больше некому. Сестры ещё еле ноги волочат, только Мария немного держится, но и она устала сильно. Говорит, что в прошлом месяце чем-то подобным переболела. Так понимать – имеется у неё к этой заразе сейчас иммунитет.

Для испанки вроде рановато. В старом мире она уж после революции где-то была. Может тут она раньше пришла? Мария то вон говорит, что на фронте, как она уезжала с ранеными, почти уж и не воевали, болело много солдатиков.

Когда Ванька в Архангельск вернулся, то никаких разговоров про эпидемию ещё не было. В Петрограде тоже, да и был то он там одну ночь, ни с кем и словом не перемолвился. В поезде одни только разговоры про убийство Распутина шли. Покашливали, правда, некоторые пассажиры, а затем всех и везде как накрыло.

Или скрывали болезнь, цензура работала и прочие предназначенные для этого службы? На самом то фронте, по словам Марии, про болезнь знали. Рассказывала она, что у немцев сначала это началось, замерли их окопы, а потом уж и наши заболели. Ещё разговор докторов в поезде она слышала, что и в других государствах болеют…

Не «испанка» теперь зараза эта будет, наверное, называться, а «немка». Так как с немецкой армии хворь пошла. Ну, или ещё как. Хрен редьки не слаще…

Мне чинарик подали, мне сухарик бросили,

Сам старшой Крупенников фляжку опростал.

Я её испробовал, вспомнил маму родную

Да по полю ровному быстро побежал.

Ветерок то прохватывает. Ну, примем ещё для сугреву…

Ванька снова отпил из бутылки. Немного там уже осталось. Допить да докапывать. Гроба тоже нет. Так уж Прасковью завернем, пусть на нас не обижается – сделали, что смогли…

Все мы живем в мире вирусов. До нас они были и после тоже будут.

Пока человек не появился – животных они в своих интересах использовали, а затем уж и за нас принялись.

Может и динозавров они с белого света сжили? Тоже не плохая версия. По крайней мере, до настоящего времени полностью не опровергнутая…

Птиц всяких-разных, летучих мышей, свиней вирусы гриппа и сейчас стороной не обходят. В организмы лошадок внедряются. В 1732 году в Англии так лошади гриппом болели, что по два-три ведра в день гнойного отделяемого из своих легких наружу выкашливали. В Америке с 1871 по 1872 год гриппом переболели девять из каждых десяти лошадей, а опять же в той Британии в пандемию гриппа 1889 – 1890 годов из-за этой хвори у лошадей весь гужевой транспорт в стране не работал. Во как было.

Первое описание гриппа у человека приписывают Гиппократу. Он де просветил нас насчет «перинфского кашля». Когда голова болит, мышцы ломит, обильный пот, высокая температура, ну и кашель – само-собой. Только Гиппократ – это один из красивых мифов древней Эллады и его сборник – совокупность работ ряда авторов из разных стран и времен. Сборник имени Гиппократа – так правильно название его переводится, а кто уж про грипп написал – это история умалчивает.

Тит Ливий, Диодор – кто только про эту болезнь не писал. В средневековых медицинских трактатах, как только эту болезнь не называли – и «итальянская лихорадка», и «крестьянская лихорадка» …

В начале пятнадцатого века гриппом переболела почти вся Европа, в одном Париже хворали более ста тысяч человек.

В 1580 году даже проследили путь распространения инфекции – появилась она в Азии, затем через Константинополь перебралась в Европу, а оттуда уже и в Новый Свет.

В 1743 году болезнь стали называть «инфлюэнца», то есть заболевание из-за внешнего влияния. Почти тогда же её обозначили и как «грипп».

Свирепствовала пандемия гриппа и в восемнадцатом столетии. Началась она в Китае, а затем через Тобольск и Астрахань перекинулась на Поволжье, захватила Москву, Санкт-Петербург, Европу… В России болезнь называли китайской, а европейцы – русской.

В самом конце девятнадцатого века пандемия этого же заболевания исходной точкой имела Бухару, затем запылала вся Россия, Париж, Лиссабон, Нью-Йорк… В феврале 1890 года уже болели Индия, Китай, Япония и Австралия.

В мире попаданца вирус «испанки» циркулировал с начала двадцатого века, а сама самая смертоносная эпидемия в истории человечества началась в 1918 году. Сколько народу померло – точно не подсчитано. Кто пишет, что двадцать, кто – сорок-пятьдесят, а кто и даже сто миллионов человек.

Мировая война нанесла огромный ущерб медицинским, санитарным и противоэпидемическим службам многих стран. Ну, там, где они были, а кое-где в то время в этом отношении, и конь не валялся.