– Клод Сантклауд, – ответил тот и пожал руку хозяину кабинета, – рад с вами познакомиться, мистер Фридман. Видимо, вам я должен быть благодарен за моё неожиданное спасение?

– Некоторым образом. – Джентльмен, назвавшийся советником Ави Фридманом, усмехнулся, впрочем, вполне добродушно. – Молодой человек, где вы, по-вашему, сейчас находитесь? Не смущайтесь, мне просто интересно ваше восприятие.

Клод огляделся по сторонам – эта привычка настолько въелась, что он делал это инстинктивно, даже не замечая, потом пожал плечами и сказал:

– Я думаю, что это один из тех корпоративных кластеров, о которых столько страшилок ходит в Бостоне. Про них говорят, что там окопались осколки тех старых, несправедливых Соединённых Штатов, до которых ритуально грозятся добраться и окончательно разделаться с тех пор, как я себя помню, постоянно откладывая это на следующий год.

Ави вновь усмехнулся, оценив ироничную манеру собеседника, и спросил:

– И почему этого не происходит, как вам кажется?

– Слишком мало информации для анализа. Только догадки. – Клод развёл руками. – Например, потому, что федералам для оболванивания толп отчаянно нужен образ врага?

– Что ж, неплохо, неплохо… Когда я вошёл, вы знакомились с книгой, если это можно так назвать, почему вы выбрали именно её?

– Наугад.

– И угадали, молодой человек, угадали… Это очень яркий образчик их пропаганды, внимательному наблюдателю он скажет многое о природе сегодняшней власти в Вашингтоне. Эта история Полли Фроста – калька. Всё, что происходило в нашей стране в последние десятилетия, однажды уже происходило. История, знаете ли, циклична. В прошлом веке в советской России. Вы слышали, что делалось там после 1917-го года?

– Если честно, то очень смутно. Я ходил в афроцентричную школу имени Розы Паркс[38], поэтому больше знаю о негритюде и Государственности Зула, у нас даже некоторые уроки шли на эбониксе, – он слабо улыбнулся, – мои знания о мировой истории очень мозаичны – лишь то, что довелось прочитать самому, а я больше интересовался нашей историей…

– Вкратце, то же самое, что и у нас сейчас. – Ави деловито потёр ладони, – Равнение на отстающих, на низы. Русским понадобилось сто лет, чтобы одуматься. Потом у них резко произошло обновление, а мы провалились в бездну. Теперь мы поменялись местами, их двадцатый век отразился в нашем двадцать первом, как в зеркале. Посмотрите на эти картины, – советник Фридман указал на стену, увешанную небольшими цветными зарисовками, похожими на скетчи из зала суда, – это иллюстрации из журнала Time талантливого русского художника Ивана Владимирова, на них изображена революция в России и её последствия, несчастным свидетелем которых ему довелось побывать. Они висели у старика Гувера в кабинете. Обратите внимание на во-он того, курносого в странной шапке со звездой, это сквозной персонаж всех картин этой серии. Мне кажется, для художника он олицетворял такой собирательный образ коллективного голодранца. Гувер держал их на виду, чтобы не забывать, что бывает, когда власть оказывается слаба, а чернь берёт верх.

– Вы хотите сказать, что вы как-то связаны с ФБР? – Клод нахмурился.

– Нет, мистер Сантклауд, эта нынешняя ФБР не имеет никакого отношения ни к детищу Гувера, ни к той структуре, что я представляю. Не путайте вино и сосуд – бутылка значения не имеет, важно содержание, а вино можно перелить в случае необходимости. Если позволите, прежде чем ответить на ваши вопросы, я немного потеоретизирую, отвлечённо. – После кивка Клода Ави Фридман улыбнулся, раскрыл массивный деревянный глобус, оказавшийся баром, наполнил пару стаканов на два пальца виски и один придвинул гостю, а второй тут же осушил сам.

– В начале этого столетия произошла эрозия нормы. Не только у нас, во всём мире. Интернет-эпоха предоставила возможность каждому вывалить своё непроцеженное и, обязательно, уникальное и единственно верное мнение на всеобщее обозрение. И тут же стало очень тесно от скопища миллионов кинжальных мнений. До этой эпохи всем было куда проще считать себя большинством, средним классом, эталоном нормы и, одновременно, точкой отсчёта. А тут оказалось, что нормы не существует, а люди отличаются друг от друга сильнее, чем бабочки от носорога. Неожиданно многие поняли, что изнутри они отличаются от остальных ещё больше чем снаружи. Система координат посыпалась, выросло ожесточение, ведь каждый продолжал считать нормой именно себя. Общество захлестнула лавина из миллиардов слов, dDos – атака умов, где профаны брались судить обо всём на свете и их простые объяснения чрезвычайно сложных явлений, практически всегда ошибочные, разумеется, становились общим мнением. В людях очень много от леммингов… Постепенно все бабочки и носороги мутировали в этих грызунов. Подозреваю, что вы, как и многие, даже не догадываетесь, какова сила слова – казалось бы, просто набор букв или звуков. Причём эта сила зачастую иррациональна и необъяснима с материалистической точки зрения. Например, как вам такая версия. Почему Coca-Cola всегда побеждала Pepsi? Так вот одно из объяснений, которое мне нравится более всего, – потому что Coca-Cola – это вкус свободы, а Pepsi – всего лишь победы. Свобода – ощущение длящееся, а вкус победы однократен и проходящ. Его можно продлить искусственно, но аудитория всегда чувствует фальшь и реагирует соответственно. Всего лишь слова, казалось бы. Кто-то скажет – словесная эквилибристика или словоблудие. Но как фундамент у здания, правильно подобранные слова закладывают основы любого явления, в том числе и общества, и влияют самым непосредственным образом на всю нашу жизнь. Я не понимаю, как это действует. Какая-то магия. Я просто принимаю это, как догму. И вот аккумулированные слова леммингов-профанов, упрощённых версий Homo sapiens, протаранили этот фундамент, что заложили когда-то отцы-основатели. Но они лишь массовка, а за их спинами опытнейшие манипуляторы, сделавшие их своим оружием…

– Конспирология? – Клод слегка прищурил один глаз. – Закулиса, тайные ордена, рептилоиды и прочая муть? – Он хлопнул ладонями по столу. – Я этого наелся ещё в школе, государственные медиа с утра до вечера этим кормят, предлагаете принимать всё это дерьмо на веру?

– Отнюдь, мистер Сантклауд. Вы молоды, вам всего тридцать, при этом вы достаточно давно живёте на свете, чтобы думать, что вы знаете его структуру. Но вы видите лишь сцену кукольного театра, но не тех, кто за ней на самом деле определяет картину нашего мира. Старые пауки очень живучи. А лицо нашей реальности сегодня определяют люди, родившиеся минимум на полстолетия раньше вас, для них и я почти такой же юнец, как и вы – не обижайтесь, мистер Сантклауд, в моих словах нет попытки умалить вас. Возможно, вы слышали некоторые их имена и думаете, что они сошли со сцены в начале века, а они всего лишь перешли на следующий уровень и теперь диктуют облик сцене из-за кулис. Но большинство серьёзных людей, принимающих определяющие решения, глубоко непубличны. Кстати, мистер Гувер держал всю страну мёртвой хваткой ещё лет двадцать даже после того, как отправился в гроб. Внешний вид сегодняшних Соединённых Штатов определяется решениями шестидесятых-семидесятых годов прошлого века, а наша задача исправить те ошибки, но результат будет виден лишь лет через пятьдесят. Потому, если хотите его увидеть – заботьтесь о здоровье. Серьёзные дела начинаются после семидесяти…, впрочем, на сегодня, пожалуй, достаточно, вы утомились с дороги, но мы обязательно продолжим нашу беседу. Вот ознакомьтесь на досуге, – мистер Фридман протянул Клоду пластиковую папку, – чтобы вы сориентировались быстрее и смелее задавали вопросы. Кое-что распечатал для вас. Мы работаем над ознакомительной брошюрой, но пока ещё это разрозненные сырые тексты. Может быть, вы нам с этим и поможете, кто знает? Изучите материал, и если у вас будут идеи по описанию текущей ситуации в Бостоне, то это будет хорошей основой для следующей, уже деловой встречи.