– Разумеется нет. – Старик переступил с ноги на ногу и бросил на девочку брезгливый взгляд. – В моё время детям не разрешали играть с творениями богини.

– Может, Лике нужно учиться? – предположил Лорал. – Почему бы не дать ей возможность показать своё умение и подождать сколько будет нужно?

– Никто не будет стоять и ждать, пока ваша дочь сотворит что-нибудь со шкатулкой Со́рона!

– Старого отца города? – воскликнула Лика, не сдержавшись. Дора шикнула на дочь.

– Традиционно на испытание приносят шкатулку умершего представителя знати, – нехотя пояснил отец Баст. – Дар переходит наследникам. Считается, что так безопаснее.

– Не во всех ветвях, отец Баст, – поправил Лорал, – в седьмой ветви испытание проводят на нерушимой или сломанной шкатулке.

– Ерунда и выдумки познавателей, – отмахнулся отец Баст.

– Но есть способ быстрее и проще. Лика может дать имя одной из сирот, – предложил Лорал. Он подмигнул Лике. – Это докажет её способности бесценной и исключит сомнения.

– Разве женщины могут давать имена под ветвями? – изумилась Дора.

– Бесценные могут, – подтвердил отец Лорал.

Дора прижала дочь к себе. Матар ободряюще приобнял жену в ожидании решения хранителей веры.

Отец Баст нахмурился – морщины на его лбу сложились, как страницы старой книги.

– Что ж, пусть будет так, – отец Баст кашлянул, будто слова дались ему с трудом. – Дитя всё равно получило бы имя от кого-то из хранителей. Вряд ли смена именователя сильно повлияет на судьбу ребёнка. И это лучше, чем открывать шкатулку Сорона.

Лика просияла. Дать имя ведь было намного проще, чем открыть шкатулку! Дети постоянно придумывали друг другу прозвища, вроде Лепестка или Задиры. Мальчики воображали себя отцами и именовали игрушечных сыновей, а девочки чаще сочиняли истории о том, как уплывут за Шёлковое море и нарекут деток.

Поэтому, стоя на площади перед толпой прихожан, Лика не робела. Отец Баст привёл девочку из приюта, которой посчастливилось приглянуться бездетной семье. И на днях ей должны были дать имя хранители, но, раз уж так совпало, теперь это могла сделать Лика.

Сирота глазела на Лику и, кажется, не верила, что всё происходит по-настоящему.

– Ты правда бесценная? – спросила она бесцветным голосом. На фоне наречённых безымянный ребёнок выглядел серой тенью.

– Кажется, да, – запнулась Лика.

– А ты дашь мне хорошее имя?

– Очень хорошее!

– Девочки, посерьёзнее, – прикрикнул на них отец Баст.

– Ладно. – Лика убрала волосы за уши, глянула на родителей в толпе и помахала им рукой, вызвав несколько умилённых возгласов. – Я дам тебе имя…

– Я назову тебя! – сурово поправил отец Баст.

– Простите. Я назову тебя… Илона! Ты – Илона.

Лика хотела добавить, что имя означало «светлая» и что она выбрала его из-за светлых волос девочки, но голос заглушили аплодисменты и радостные крики.

Илона засмеялась. Имя изменило её облик невидимой волшебной вуалью, сделав наречённой. Отец Баст покачал головой и нехотя кивнул Лоралу. Матар и Дора выбежали к Лике и подхватили её на руки.

Отец Лорал объявил Лику первой бесценной Илассета.

Власть третьей ветви несколько поколений находилась в руках одной семьи. Богиня сначала приняла клятву Со́рона. Затем власть перешла его брату Самуи́лу, а после – сыновьям Сорона: сначала Сте́фану, потом Сэтье́ну. Каждый правил максимально отпущенный Двуликой срок – пятнадцать лет. Но Самуил и Сэтьен не оставили наследников, поэтому следующим принцем ветви стал первенец Стефана – Се́нрих.

Его лицо не знало гримасы стыда, потому что за всю жизнь он не совершил ни одного низкого поступка. Спустя всего лишь несколько лет после коронации, когда принцу исполнилось семнадцать, историки назвали Сенриха достойнейшим принцем Ародана. Народ любил правителя. Все ветви считались с Сенрихом, и даже на Расколотом континенте говорили о добром и мудром принце, который к тому же сам открыл шкатулку. Его даром был белолистный дуб, который теперь рос у храма богини. Среди прихожан даже ходила легенда, что дерево исполняет желания.

Если бы можно было попросить Двуликую, Стефан умолял бы её позволить Сенриху править вечно.

Теперь же Стефан молился о другом чуде.

Он стоял под открытым вечерним небом, будто так богиня лучше его слышала. За спиной раздались тихие шаги. Мягкие руки легли на плечи, но Стефан брезгливо повёл ими.

– Не сейчас, моя рейна.

Стефан искоса глянул на жену и тут же отвернулся. Смотреть на её остекленевший, неживой взгляд было невыносимо. Пусть ищет утешения в детях, как и полагается матери. Хотя бы не льёт больше слёзы. Сутки, проведённые взаперти, пошли ей на пользу.

Эле́зарет вернулась в гостиную, к сыновьям. Младший ползал по ковру, играя с тенями, которые для него складывал из пальцев брат.

– Прекрати, – коротко велел Стефан.

Белобрысый мальчишка тут же спрятал руки за спину и стыдливо опустил голову. Младший, потеряв из виду тень, насупился и попытался приподнять ковёр: видимо, рассчитывал найти неведомую игрушку там.

Стефан покачал головой. Безымянный ребёнок беспокоил и раздражал своим поведением. Игрушки он складывал в ровные линии и истерил, стоило сдвинуть хоть одну. Причину же маленький принц объяснить не мог: к четырём годам мальчик так и не заговорил и даже не научился смотреть матери в глаза.

Двери в комнату Сенриха отворились, и в гостиную зашёл анатом. Элезарет подорвалась с места, но Стефан опередил её.

– Как он?

– Принц Сенрих идёт на поправку, – бодро начал анатом, – синюшность уменьшилась, дыхание…

– Что с моим сыном? – пискнула Элезарет из-за спины.

Стефан сжал губы и поправил:

– С принцем третьей ветви.

– Плохая кровь в сердце, – отчеканил анатом.

– Что это за болезнь? Несколько лет назад Сенрих провалился под лёд и чуть не утонул, – Стефан бросил гневный взгляд на среднего сына, – это могло как-то повлиять?

– Я так не думаю. Хотя я не осматривал принца после этого, э-э-э, происшествия, – неуверенно сказал анатом, – полагаю, мой предшественник делал принцу Сенриху кровопускание, что крайне осуждается в научном сообществе. Я рекомендую покой и приём кровоочищающих отваров. Через десять дней принцу можно будет совершать прогулки.

– Это наследственное? – спросил Стефан. – Как у Сорона?

– Нет, плохая кровь появляется из-за зависти недругов, поэтому ею часто страдают представители правящих семей. А покойный Сорон умер от кровоизлияния в мозг. Надеюсь, вы не верите в сказки про проклятие Сорона? То, что он помешался на шкатулке, никак не влияет на вас или ваших детей.

Стефан покосился на младшего сына, который бездумно таращился в потолок, и спросил:

– Сенрих сможет поехать на съезд принцев зимой?

– Стефан! – возмутилась Элезарет, но он сделал вид, что не услышал.

Анатом смутился и нерешительно произнёс:

– Такой долгий и трудный путь… Я не уверен, что это безопасно.

– Сможет? Или нет?

Нижняя губа анатома задрожала.

– Мы узнаем через десять дней. Всё зависит от того, как пройдёт лечение. Принцу всего семнадцать; я думаю, что всё обойдётся.

Стефан с усилием выдохнул и качнул головой. Анатом чуть ли не побежал к выходу, нелепо семеня худыми ножками.

– Никогда не перебивай меня.

Элезарет потупила взгляд и села в кресло. Сыновья, почувствовав настроение отца, сгрудились вокруг неё.

Стефан вышел на террасу. На площади перед храмом собралась толпа. Громкий голос отца Лорала эхом разносился по округе.

– Сегодня знаменательный день! Илассет благословлён Двуликой! Внимайте и возрадуйтесь: в городе родилась бесценная! Имя её Лика Пейран!

Толпа возликовала, будто это заявление означало приглашение в вечный мир.

«Бесценная в Илассете. Чу́дно. И Сенрих поправится. Какой хороший день!»