Павлу, конечно, будет легче, коли он появится, уж как и откуда — время подскажет. Но он станет обращаться к единомышленникам, к христианам, а пока и слова-то такого не существует, не говоря уж о движении…

И тут открылись ворота крепости, оттуда вышел пеший отряд воинов, вооруженных не только мечами, но и пиками. А следом шли, вернее, плелись трое осужденных, таща на себе тяжелые деревянные, грубо обструганные кресты. Все трое были людьми не слабыми, в обычное время такая ноша не показалась бы им слишком тяжкой, но сейчас…

Спортивный гуру Петра, некогда учивший его премудростям рукопашных боев, секретам виртуозного владения собственным телом, умению поднимать непосильные обычному человеку веса, любил повторять; сначала убери из головы все плохое, а потом берись за вес. Или — подступай к противнику. Или — садись в растяжку… «Берись за вес» — это сейчас самый близкий пример. Плевать Петру на зилотов, но что до Иешуа, то вряд ли он в силах «убрать из головы все плохое». Слишком много его накопилось, плохого, — и в голове, в душе, а крест тяжел и неудобен и путь длинен. И еще эти римские сволочи по кретинической злобной традиции исхлестали осужденных бичами, исполосовали тела, а Иешуа сверх того нацепили на голову нечто вроде венца, скрученного из местного колючего терновника, который зовется арамейским и длинные кривые шипы которого до крови расцарапали лоб.

Кстати, о пути. Петр назвал привычное имя — «Голгофа», а что это значило, не ведал. Не знал он в Иерусалиме или в окрестностях такого места, никогда не слыхал о нем, а камень, часть которого спрятана за стеклянной стеной в современном Петру Иерусалиме, в Храме Гроба Господнего, вряд ли пригоден для того, чтобы вбивать в него пусть снизу-заостренный, но деревянный и громоздкий вертикальный брус креста. Вспомнил; есть круглый невысокий холм сразу за западной стеной города, неподалеку от башен Иродового дворца. Не он ли считается финалом крестного пути?.. Голгофа — искаженное арамейское слово «гулгулта», вольный перевод на русский — темечко, верхняя часть черепа. Выстроил мысленно маршрут по своему Иерусалиму, по его узким улочкам, заполненным туристами и торговцами всякой сувенирной дребеденью, наложил туристский маршрут, называемый «Виа Долороза» на легко представляемую схему сегодняшнего города. Да, похоже, что именно этот холм назовут Голгофой, все сходится. Сейчас там — обыкновенная городская свалка, одна из многих. Не самое удачное место для смерти…

И сам себя остановил: а почему не удачное? Именно здесь и должен принять мученическую смерть человек, который был избран Богом для самой великой и одновременно удивительно ясной, даже простой цели: открыть миру и людям возможность жить с верой в то, что есть способ сделать жизнь лучше, самому стать чище, детей воспитать в добре… Если и спустя две тысячи лет, когда точное понятие «знаю» в любой области человеческого существования вытеснило зыбкое «верю», вера эта, подаренная Христом, по-прежнему сильна и могущественна. Сруби ветку — и я там, подними камень — и ты найдешь меня под ним… Почему я, думал Петр, должен молиться Христу, изображенному на золотом распятии, украшенном драгоценными камнями, стоящем в богатом храме среди икон в золотых ризах? Он был — нет, пока точнее слово «будет» — распят на свалке, посреди людского, шумного моря, среди нищих и убогих, отчаявшихся и уверовавших, среди тех, ради которых он жил, служил и пошел на смерть.

Высокопарно, но — факт. Он жил среди грешников и умер, провожаемый ими. На грешном месте, ибо что есть свалка?.. И очень не любил праведный Храм за то, что тот велик, богат и надменен.

Парадоксально, но с приходом христианства ничего не изменилось. Во имя Христа понастроили великие, богатые и надменные храмы. То, что он не принимал всем существом своим. Интересно, если бы он увидел наяву то, о чем только начал рассказывать ему Петр, какова была бы реакция?..

Теоретический вопрос. Опустим его…

«Ты слышишь меня, Иешуа?» — спросил мысленно Петр.

И почувствовал ответ:

«Слышу, Кифа».

«Не ставь блок. Я хочу говорить с тобой. Ты не против?»

«Нет, Кифа. Говори. Мне будет легче…»

«Тебе тяжело?»

«Я не крест имею в виду. Я чувствую себя предателем…»

Петр предполагал это.

«Кого ты предал? Тех, кто верил и верит в тебя? Они не остановятся… Знаешь, как будет называться новая Религия, которую начал ты?.. Христианство. От греческого „Христос“».

«То есть Машиах?.. Ты говорил, что все будет освящено моим именем…»

«Прости мне высокий стиль, но сейчас ты идешь путем к бессмертию. И своему, и нашей Веры».

«Ты всегда был склонен к высокому стилю… Странное сочетание: умереть, чтобы стать бессмертным… Я останусь жить?»

«Иешуа, ты меня спрашиваешь?.. Это в твоих силах. Умри для всех — это дело техники».

«Да, я смогу».

«И отключи боль».

«Это совсем просто».

«Один вопрос, если можно… Что тебе шепнул Пилат?»

«Он нормальный мужик, только — раб обстоятельств. Он сказал, что не может спасти меня, но очень хочет. Я ему ответил, что не в обиде на него и не держу зла. Ион успокоился. Ему, как и многим, хватило слов…»

«Человеку нужны слова… Ты сам говорил: кто-то ищет в них отражение жизни, кто-то — ее глубинный смысл».

«Я говорил иначе».

«Суть та же. Вера, которую ты принес и которую назовут христианством, основана всего на четырех коротких историях твоей жизни, на четырех евангелиях…»

«С греческого-„благая весть“?»

«Правильно. Их создателями назовут четырех твоих учеников. Они принесут в мир благую весть о Христе».

«Кого именно и почему только назовут?»

«Иешуа, тебе не тяжело нести крест? Ты же весь изранен…»

«Кифа, не отвлекайся. Ты же знаешь, что я умею убирать боль, а крест не так и тяжел…»

«Между прочим, по евангелиям римляне забрали у тебя крест, потому что ты ослаб и не мог его нести, и отдали некоему крестьянину Шимону Киринеянину, шедшему с поля».

«Так не будет! Что за глупость! Мой крест — мне и нести. Каждый должен сам нести свой крест».

«Хорошие слова! Они станут крылатыми для будущих христиан».

«Ты так думаешь?»

«Я знаю это. Они уже стали крылатыми»:

«Их же никто не слышал, кроме тебя…»

«Значит, услышат. Или от меня, или от тебя — если ты не забудешь к месту сказать их после своего Воскресения».

«Воскресение — это по евангелиям? Ты не ответил: кого назовут их создателями? И почему моя простенькая мысль о своей ноше так противоречит содержанию евангелий? Я об этом Шимоне…»

«Кто создатели?.. Очень трудный вопрос. По моему разумению; двоих мы знаем. Это наш брат Йоханан и бывший мытарь Левин, прозванный Матфеем. Во всяким случае, их имена стоят во главе текстов, а они ли написали или с их слов… Даст Бог — узнаем… Еще одно будет приписано Марку, племяннику Йошиягу, левита, который нас третьего дня впустил в Храм через Овечьи ворота. Он войдет в число твоих ближайших учеников, апостолов, под именем Варнава. А четвертое припишут некоему Луке. Кто он — пока не знаю. Но именно у него в тексте есть ключ к тому, как будут созданы эти четыре твоих жизнеописания. „Как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова, то и рассудилось мне, по тщательному исследованию всего с начала, по порядку описать…“»

«Сначала было Слово?..»

«Как всегда. И как всегда, слово было — Бог».

«Хорошо, Лука не был очевидцем, я не знаю никого под этим именем. Но Йоханан и Матфей — вон они идут…»

«Не знаю, Иешуа, честно — не знаю. Йоханан говорил мне, когда еще был Крестителем, что делает какие-то записи. Я их не читал. Возможно, он напишет сам. Возможно, кто-то — с его слов… Матфей — человек грамотный, бывший мытарь, тоже может сам написать. Но так ли будет — не ведаю… Поживем увидим…»

«Поживем, Кифа?»

«Иного не мыслю…»

Он даже не пытался блокироваться потому что и вправду иного не мыслил, нечего было скрывать от собеседника.

Тот шел легко, улыбаясь мысленной беседе, и люди, бежавшие впереди и сзади процессии, передавали друг другу: он улыбается. Он улыбается — значит, он что-то задумал, как всегда, как обычно. Еще не конец, надейтесь, люди… Хотя были и те, кто не знал о Машиахе, а если знал, то не верила него, кто швырял вслед процессии гнилые фрукты и даже камни, что заставляло солдат — поскольку фрукты и камни не выбирали цели — замахиваться на толпу копьями, больно бить щитами подвернувшихся под бок неловких любопытных. Ну и крики, конечно: «Машиах, мы верим тебе!» — с одной стороны, а с другой — «Кого ты можешь спасти, самозванец, если не спас себя?» Что-то в этом роде, Петр особенно не прислушивался…