Вымокли тогда изрядно. До дома бежали, радуясь как дети, не обращая внимания на потяжелевшие одежды, нарочно топали по лужам, обдавая друг друга водой — мокрый насквозь мокрее не станет. В дом Марии ворвались шумной толпой, со смехом и криками, не застав, впрочем, пожилую женщину врасплох. По-матерински дидактично она отчитала десятерых здоровенных мужиков за то, что они наволокли с собой кучи грязи, приказала раздеваться и развесить одежду возле очага. Все это было сказано строго, тоном, не терпящим возражений, но все-таки по-доброму: не может же мать злиться на сына за то, что на улице идет дождь? А ученики Иешуа для нее были такими же близкими людьми, как и сын. Вот и едва познакомившись с новеньким — Фаддеем, Мария общалась с ним, будто знала с рождения.

Наевшиеся досыта, высохшие и неожиданно осознавшие грандиозную усталость, завалились спать, чтобы проснуться лишь к середине следующего дня. Даже Мастер, с его профессиональным умением отдыхать за рекордно короткое время, решил позволить себе роскошь выспаться по-человечески, а не по-мастерски.

Следующие несколько дней не принесли никакого разнообразия. Иешуа и ученики постепенно вливались в неспешный ритм жизни, какой был и до событий на Фаворе, Опять привычные до уныния, до ломоты рук сельхозработы, опять бесконечные занятия рукопашным боем, опять деревенская скука. В новоприобретенном Фаддее неожиданно вскрылся талант певца, и он вечерами развлекал жителей Назарета высоким, почти фальцетным пением. Петру оставалось иной раз бездумно сожалеть о том, что его невозможно увезти в двадцать второй век, где из него быстро сделали бы звезду глобальной величины, а Петр мог бы почивать на лаврах, став продюсером… Ну что за дурь в голову лезет со скуки!

Однажды, когда тоскливое безделье достигло апогея и Петр уже было решил совершить что-нибудь грандиозное — выкопать колодец в одиночку, например, или порубить на дрова с десяток дубов на склоне Фавора, — в Назарет явились зилоты. Их появление было, мягко говоря, неожиданным. Группа из двадцати человек с копьями и гладко обструганными дубинами вошла в деревушку с севера. Дойдя до того места, которое здесь громко именовалось площадью, они расположились возле источника, утолили жажду и принялись чего-то ждать. У каждого на голове, как и полагается, имела место отличительная красная повязка — здесь-то, в Галилее, им бояться некого, и маскировка ни к чему. Вид у бойцов был довольно мрачный, и это заставляло мирных жителей, остерегаясь неприятностей, обходить группу далеко стороной. А уж если идти по воду, то — не глядя на незваных гостей, вроде бы не замечая их. Ну фантом, ну показалось…

Прознавший о визите зилотов Иуда извлек припрятанную до поры свою красную повязку и, нацепив ее, бесстрашно направился к бывшим «коллегам по цеху», чтобы выяснить цель их визита.

Иуду в «цеху» помнили. Наблюдавшие за происходящим Натан и Фома увидели: лишь Иуда приблизился к сидящим прямо на земле зилотам, те вскочили и с радостными криками принялись его обнимать, хлопать по плечам и по спине могучими ладонями. Потом уселись вместе и долго о чем-то беседовали. Натан даже заволновался: а не переметнется ли Иуда назад, к своим братьям по нехитрому оружию?

Не переметнулся.

Вернулся как миленький, немедленно доложил, что зилоты намерены оставаться здесь до воссоединения с другим отрядом, ожидаемым к вечеру. После того они двинутся в пределы Иерихонские, чтобы примкнуть к силам предводителя всех воинов Вараввы. Что дальше собирается делать такое войско, зилоты и сами не знали, а если бы и знали, то отщепившемуся от стаи волку — ну не другу же! — не сказали бы. Оно и правильно: если ты не с нами, то зачем тебе знать чужие секреты? Меньше знаешь — дольше живешь.

— Неправильная истина, — пробормотал Иешуа, работая долотом: из Магдалы привезли чинить очередную лодку, и Машиах опять превратился в древодела.

Слава плотника Иешуа в Галилее вполне могла посостязаться со славой Иешуа-учителя.

Утерев пот и завязав веревочкой растрепавшиеся волосы, Иешуа вышел из мастерской, где вкусно пахло свежими стружками, на пыльную улицу с совсем иным запахом. Впрочем, не хуже, но — другим: близкого жилья, дальнего поля, очень дальней воды… Вздохнул полной грудью, сказал:

— Среди этих зилотов есть один… Я его чувствую. Он сегодня должен остаться здесь, в Нацрате.

Вошедшие в роль подмастерий плотника Матфей и Яаков недоуменно переглянулись: опять Машиах говорит загадками. А Иуда прозаично прояснил картину:

— Да, это, наверное, будет Шимон. У него со здоровьем что-то неладное. Кровью кашляет. Они его не хотят брать с собой, боятся, что по дороге ему станет хуже. Но он не желает оставаться, страшится одиночества, говорит, что с ним все в порядке. Лжет?..

«Кифа, приведешь ко мне его?» — Иешуа мысленно спросил Петра. «Конечно! Какие вопросы?» — Петр ответил утвердительно, хотя еще не знал, каким образом он будет действовать. Ну не силой же…

Машиах вернулся к работе: лодку следовало закончить к нынешнему вечеру, к вечеру пятого дня недели, проще говоря — к вечеру пятницы. Иначе все отложится до воскресенья: шабат помешает, суббота, категорически нерабочий день.

Петр внутренне порадовался неожиданно свалившемуся на него пустячному, в общем, заданию. Тем более надо подойти к вопросу творчески. Безделье, тянущееся уже, как Петру казалось, целую вечность, наконец-то, пусть и на короткий срок, отступит. Машиах знал, кому предлагать такое дело. Он видел, как томится Петр, не в состоянии применить себя куда-либо с пользой и толком. Рукопашный бой да, сад и огород — тоже можно, но он же — Мастер…

Но настолько нестандартного подхода Петр не ожидал даже от себя.

Зилоты по-прежнему сидели на площади возле источника. Редкие женщины с кувшинами, боязливо поглядывая на разомлевших от жары звероватого вида мужиков с оружием, торопливо набирали воду и уходили прочь быстрым шагом. И хотя галилеянам вроде бы незачем бояться зилотов, кто знает — чего можно ждать от этих разбойников…

И тут из узкой улочки на площадь выбрался старичок. Дряхленький седой дедушка, каких немало в любом городишке, опираясь на сучковатую клюку, ковылял в сторону источника. Шел медленно, громко шаркая и поднимая тучи пыли. Очень скоро внимание зилотов было обращено на него полностью. Добрые бойцы, вяло перебрасываясь фразами, спорили: споткнется дед, пропашет носом пыль или доберется до воды без потерь?

Дедушка шел очень колоритно. Натужно кряхтя, то и дело роняя свой посох, он через каждую пару шагов останавливался для отдыха, стоял, сгорбившись, потом вздыхал обреченно и отправлялся дальше. Кривые тонкие ноги, украшенные синей сеточкой вен, казалось, сейчас под ним подломятся. Тощие руки судорожно хватались за воздух, помогая удерживать равновесие, когда слабые пальцы в очередной раз отпускали спасительную палку. Дед явно очень давно не передвигался самостоятельно. Наверняка он последние несколько лет обузой для родных лежал в доме, капризничая и скандаля, а вот теперь решил доказать миру, что еще на что-то способен. Дойти до источника, например, и напиться, не прося воды у молодой родни. Но не судьба. На пути попался крупный камень, не замеченный подслеповатым старичком, — он-то и стал причиной нелепого падения в пыль. Дедушка упал как подкошенный, всем телом, даже не попытавшись выставить вперед руки. Может, кстати, и правильно, что не выставил: сломал бы напрочь, Машиах бы не срастил… Дружный смех зилотов стал финальным аккордом комического представления. Все было бы действительно смешно, если бы старик не продолжал неподвижно лежать на земле, не подавая признаков жизни.

— Так и не попил водички! — Громогласная шутка одного из бойцов отозвалась новым взрывом хохота.

Но оный взрыв был потише и покороче: не звери же зилоты, воины они: что смешно, то смешно, а жалкое — жалко.

Тем более что дедушка все лежал.