Рестлинг происходил в маленьком заднем зале, где имелась собственная сцена и небольшой бар. Пока Эрин танцевала на столах, Урбана Спрол успела побороть одного за другим всех участников устроенного в тот вечер в «Розовом кайфе» мальчишника, вываляв их в девяноста галлонах консервированной зеленой фасоли «Грин джайент». Виновником торжества был молодой банкир, собиравшийся вступить в законный брак; сопровождало его несколько таких же бледных, отнюдь не спортивного вида молодых людей. Ни один из них, конечно, не смог устоять против Урбаны и ее могучего бюста, которым она просто сметала их со своего пути, даже не прибегая к помощи рук.

Что касается Эрин, ее по-прежнему коробило от рестлинга, успешно завоевывавшего одно за другим практически все стрип-заведения, претендующие на звание высококлассных. Ведь, по сути дела, не было ничего эротического в том, чтобы бороться с облаченной только в чисто символическое трико женщиной в емкости, наполненной холодными овощами. Однако большинство клиентов начинало понимать это слишком поздно. К тому моменту, когда раздавался звонок, возвещающий об окончании борьбы, лишь немногие из них были в силах выбраться с «ринга» без посторонней помощи. Молодые банкиры выглядели особенно вымотанными и униженными после схваток с Урбаной Спрол...

Переходя со столика на столик, Эрин не слишком обращала внимание на смехотворную возню в бассейне для рестлинга. Она размышляла о политике, которая нежданно-негаданно вдруг вторглась в ее жизнь таким драматическим образом. Эрин не могла даже припомнить, когда в последний раз участвовала в выборах. Предвыборные кампании наводили на нее тоску. Все политики-соперники надевали на лицо одну и ту же лошадиную улыбку и произносили до омерзения одинаковые речи, суля избирателям златые горы и звезды с небес. Эрин просто поражало, как кто-то может верить хотя бы одному их слову. Она помнила, что у нее самой дико разболелся живот, когда она попыталась следить по телевизору за дебатами между Бушем и Дукакисом.

Агент Клири, добропорядочный гражданин и государственный служащий, не раз упрекал ее в цинизме. В день выборов он собрал всю свою команду и произнес маленькую речь, особо подчеркнув, что демократия не принесет плодов, если не будет опираться на хорошо информированных и активных избирателей. Он сказал тогда, что народ всегда получает то правительство, которого заслуживает, и что те, кто не считает нужным голосовать, не имеют никаких оснований жаловаться. «Он прав, – подумала Эрин, вспомнив об этом. – Я не принимаю участия в политике – вот за это я сейчас и расплачиваюсь. Такие, как Дэвид Лейн Дилбек, не прорвались бы к власти, если бы не апатия масс».

«И вот она, моя кара, – сказала себе Эрин, – мне придется встретиться с этим сукиным сыном».

Эл Гарсиа обрисовал ей ситуацию в своей обычной манере – четко, исчерпывающе и до того лаконично, что ей в очередной раз захотелось стукнуть его. Эрин, уже привыкшая к самым различным проявлениям человеческой низости, на сей раз испытала настоящий шок, услышав, что подлинным виновником гибели Джерри Киллиана является Большой сахар. Безобидный влюбленный очкарик был убит из-за того, что мог повредить карьере свихнувшегося на почве секса конгрессмена. По словам Гарсиа, основной вклад Дилбека в управление страной состоял в том, чтобы направлять миллиарды долларов на помощь сахарным картелям. Бедняга мистер Квадратные Зенки поставил под угрозу эту хорошо отлаженную систему, поэтому его и прихлопнули как муху.

Гарсиа сказал, что хочет накрыть убийц прежде, чем они возьмут на прицел Эрин. Она ответила, что это великолепная идея и что она будет помогать ему чем сможет. С одной – и главной – стороны, ею двигало чувство самосохранения, с другой – чувство вины. Эрин не могла забыть о том, что именно ее танцы породили в несчастном Киллиане любовное безумие, оказавшееся для него роковым.

«Мужчины такие беспомощные, – подумала она, – их так легко прибрать к рукам. Права, права Моника-младшая: ради этого они готовы на все. На все, что угодно».

Именно этого и не понимала мать Эрин: в стрип-заведениях не женщины, а мужчины являются объектом использования и унижения. Она считала подобные места рынками плоти, и они действительно таковы, только следует иметь в виду, что речь идет не о женской плоти, а о мужской. Опытные танцовщицы всегда уголком глаза приглядывали за входной дверью, намечая очередную жертву. Зная хорошо свое дело и свою клиентуру, можно весь вечер обрабатывать одного и того же парня, да так, что в конце концов в его бумажнике не останется ни единого бакса. Причем вовсе не обязательно идти с ним в постель или позволять лапать себя. Детски невинная улыбочка, сестрински невинное объятие, несколько минут болтовни за его столиком – как говорила Урбана Спрол, это самые легкие деньги на свете, если только тебя не смущает собственная нагота.

Потому что вскружить мужчине голову – проще простого. Это уж факт.

Но с этим конгрессменом – совсем другое дело. Уж он-то не будет таким вежливым и застенчивым, как Джерри Киллиан, как другие постоянные посетители. Нет, этот с ней церемониться не станет, да наверняка еще и потребует чего-нибудь особенного, на свой вкус. Эл Гарсиа предупредил, что она должна быть готова ко всему.

– Вы думаете, это он украл мою бритву? – спросила Эрин.

– А вы поинтересуйтесь у него самого, – ответил Гарсиа.

Самым худшим для Эрин был не страх, а необходимость вновь расстаться с Анджелой. Но делать было нечего: Анджи не могла оставаться в новом доме – да и вообще нигде поблизости от матери, – пока опасность не минует. Эрин чувствовала себя ужасно. Ей так не хотелось опять оставаться одной! Просыпаться одной в тишине пустого дома, завтракать и обедать в одиночестве... Дэррелл не знал их нового адреса, так что с этой стороны проблем не предвиделось. Но...

– Эй, детка!

Чья-то ладонь, хлопнула ее по ляжке. Вздрогнув, Эрин вернулась к окружавшей ее действительности: Урбана боролась с кем-то в кукурузе со сливками, в усилителях громыхал «Аэросмит», а ее собственные бюстгальтер и трико легким комочком кружев лежали у ее ног на столике, среди бутылок. Вокруг столика сидели трое молодых банкиров, силясь выглядеть спокойными и невозмутимыми. Самый пьяный из них методично оттягивал и отпускал подвязку Эрин, за которую были засунуты свернутые банкноты – чаевые. Эрин попросила его перестать, но он продолжал дергать подвязку. Она оттолкнула его руку и сделала пируэт на столе, после чего несколько секунд отбивала чечетку; но, как только она остановилась, нахальная рука снова улеглась ей на бедро и поползла вверх. Эрин быстро оглядела зал в поисках Шэда, но его нигде не было видно. Тогда она сказала парню, глядя на него сверху вниз: