А про себя Нерад тоскливо подумал: «Ой, не отворят!»

Да было ли тут кому отворить? Деревня, что вынырнула из лесной мглы, казалась нежилой. И не потому даже, что из крайней избы, под окном которой сейчас надрывался Нерад, не доносилось ни звука да не мелькал сквозь ставни огонек. Это ладно, ночь ведь… а вот почему собаки не брешут? Сейчас бы катился лай со двора на двор: чужак пришел!

«Мертвая деревня, брошена людьми! – стиснул зубы Нерад. – А всё ж лучше, чем под кустом спать. Выбрать дом, где окна не заколочены да крыша цела…»

Но тут дверь, тихо скрипнув, отворилась.

Высокая баба в серой кофте, черной юбке и низко повязанном платке отступила, пропуская незваного гостя в темные сени. Молча распахнула перед ним дверь в горницу.

– Уж простите, честные́ хозяева, что разбудил вас… – начал было Нерад – и осекся.

Хозяева не спали.

У стены за столом сидел здоровенный мужик, такой плечистый, что и в дверь, видать, боком проходит. Рожа утонула в густой черной бороде.

А разглядел это скоморох не потому, что в горнице горела лучина или свеча. Не было ни огонька! Зато настежь распахнуты были ставни. И когда только хозяева успели открыть окно? Пока Нерад поднимался на крыльцо?

– Ты, что ль, живая душа? – негромко, с насмешкой спросил хозяин дома. – Ну, входи, коль ноги сюда принесли. Садись вон на лавку.

Нерад сел на лавку, положил у ног свой узелок.

Лунный свет плыл по горнице, как болотный туман. Не помогал разглядеть хозяев. Прятал их, окутывал, играл с тенями.

Баба ушла в угол, к печи, тихо там завозилась.

А мужик спросил придирчиво:

– А что ж ты, балабол да пустобрех, один шляешься? Ваш веселый народец ватагами бродяжит.

– Отстал я от ватаги, – вздохнул Нерад. – Заболел, а мои ждать меня не могли. Договорились на постоялом дворе встретиться, вместе идти в Звенец… А сейчас от Кистеневки топаю. Мне там посоветовали, чтоб путь спрямить, старой просекой пойти. Вот я и того… спрямил… эх!

– Заблудился, стало быть… А имя у тебя есть, живая душа?

Вот тут бы и сказать напрямик: мол, мать Не-радом назвала, во крещении Никита… Но словно за плечо кто-то тронул, предупреждая: не смей! И парень, почти не запнувшись, затараторил:

– У меня их столько, имен-то… Назвался Ермилом, так дали по рылу. Сказал, что Демьян, так порвали кафтан. Сказал, что Антип, так чуть не погиб… А тебя, хозяин, как величать прикажешь?

– А ты уже повеличал. Назвал хозяином – так и впредь зови. А жену мою – хозяюшкой…

– Буду, – покладисто отозвался Нерад. – А ежели у вас с хозяюшкой осталось от ужина чего-ничего для прохожего человека, так я вас хоть князем со княгинюшкою назову. Поздно зашел в гости, так хоть поглодать кости…

– А мы с женой еще не ужинали, – ухмыльнулся хозяин. – Только сейчас собираемся. Да не обессудь, скоморох, тебя к столу не посадим. На незваного гостя не запасена ложка.

«Только сейчас садятся есть? – толкнулась в сердце тревога. – Среди ночи? Да что за люди такие? Куда я попал?»

Нерад бросил взгляд на окно. Мимо пролетела ночная птица, взбаламутила своей тенью лунные полосы.

– Не страшно тебе, хозяин ласковый, среди ночи окно открытым держать? Твоя изба с краю, в лес глядит, забора нету…

– Леший в гости не зайдет, не дрожи. Он деревню стороной обходит.

Нерад уже и сам жалел, что не обошел это недоброе место стороною. Но виду не показал:

– А ежели я тебе, хозяин, на дудке сыграю али песню спою? Может, подобреешь?

– Я не князь, чтоб застольными песнями меня тешить… – начал хозяин… но вдруг замолчал. А потом продолжил другим голосом, помягче: – Когда-то я сказки уж больно любил. Умеешь сказки сказывать?

– Скомороху – да не уметь?

– Тогда так сделаем. Расскажешь ты мне три сказки-небывальщины. Да так соври, чтоб я не поверил. Коль все три раза я тебе поверю, то мы с женой трапезничать начнем, а ты…

Он замолчал, и на это короткое мгновение сердце скомороха замерло, пропустило два удара.

– А ты уляжешься, – договорил наконец хозяин. – Пора тебе уже, пора… А, жена?

Баба не ответила мужу, даже не обернулась. Так и стояла у печи серым пятном – не вглядеться в полумраке.

– А коль не поверю я сказке, – закончил хозяин, – то для тебя получше дело обернется… Ну, начинай, не тяни время.

– Давненько дело было, – затараторил Нерад, – еще мои отец с матерью на свет не родились. Пошел я в те поры ловить рыбу. Вышел в чисто поле, где клюква колосилась, да и вспомнил, что сеть-то я дома забыл! А я и тогда уж догадлив был. Снял сапоги, зачерпнул ими в клюквенных зарослях, где погуще. Правым сапогом щуку вытащил, левым – сома. Дай, думаю, еще раз попробую! Левым зачерпнул – корову вытащил с золотыми рогами, правым – свинью с серебряным рылом. Ай, думаю, молодец! Хороша пошла рыбалка! Сызнова левым сапогом зачерпнул – вытащил раскрасавицу, щеки свекольные, уста сахарные. Правым зачерпнул – вытащил мужика с батогом. Как заорет он: «Ты чего это мою жену и скотину утащил?» Да как пойдет меня батогом охаживать! Я – бежать, а босиком далеко ли убежишь? Хорошо еще, смекнул: сел верхом на щуку, щука вскачь пошла – так я от беды и спасся…

– Это тебе повезло, – степенно кивнул хозяин. – Слыхал я про этот случай. Тот мужик – брат мой родной. Он мне и батог показывал, каким тебя лупил… Но я же тебе велел небывальщину сказывать! Не угодил ты мне… Жена, ставь на стол две миски!

Баба тихим, скользящим движением шагнула от печи к столу, бесшумно поставила на стол две широкие глиняные миски и вернулась к печи.

Нерад тоскливо скосил глаз на миску. В лунном свете видно было, что она покрыта темными потеками.

– А что твоя хозяюшка печь не затопила, коли ужин стряпает?

– А нам наше кушанье греть не надо, оно и так тепленькое… Ты сказывай давай!

У Нерада от страха в животе кишки скрутились. Но язык, длинный скомороший язык не подвел, исправно замолотил:

– Было у меня поле, по наследству от правнука досталось. Хорошее поле, большое, аж с шапку величиной. Посеял я там пшеницу. Выросла рожь, скосили мы ее. Хороша уродилась: от скирды до скирды – две недели езды. А только заметил я, что кто-то мой урожай ворует. Решил всю ночь караулить. Как только солнце да луна рядышком на небе встали, гляжу я: едет баба на козе верхом. Схватила скирду под мышку, козу пятками пришпорила и поскакала прочь. Я за ней бегом! А коза вверх прыгнула, на облако заскочила, по тучам вприпрыжку пошла. Ну, думаю, не поймать мне воровку! Но тут из тучи дождь пошел. Схватил я струи, сплел веревку да полез вверх. Совсем до тучи добрался… а вдруг дождь кончился! Моя веревка исчезла в руках, полетел я вниз да в болото шлепнулся – вот такая со мной беда приключилась!

– Ишь ты! – посочувствовал ему хозяин. – А ведь та баба – моя теща! Шустрая такая, на проказы горазда. А козу ту Зорькой звать… Но я тебе велел небылицу сказывать! Не угодил ты мне! Точи нож, жена!

Из угла послышалось размеренное шарканье стали по точильному камню. Звук этот пробрал Нерада до костей. Он тоскливо, без скоморошьей улыбочки взглянул на хозяина и зло спросил:

– Ты, дядя, всех гостей заставляешь сказки сказывать? С княжьего старосты тоже сказку спросишь?

– С какого еще старосты? – не понял хозяин.

– С какого, с какого… с Ощеры Толстомясого.

Князь Мстивой Всеславич повелел ему объехать княжьи деревеньки и собрать с крестьян подушную деньгу. Как раз я был в Кистеневке, когда он туда нагрянул. Кто заплатить не смог, тех Ощера на правеж поставил, батогами бить велел. А завтра к вам нагрянуть собирается.

В углу прекратились мерзкие звуки: хозяйка тоже слушала Нерада.

– Какой еще староста, чего ты врешь? – вознегодовал хозяин. – Какая с нас подушная деньга, мы давно уже…

И замолчал.

Понял.

Хлопнул себя ладонью по бороде, словно хотел рот запечатать… но поздно уже, поздно, вырвалось словечко!

– Вру, дяденька, – счастливым, нежным голосом выговорил скоморох. – Это ты верно сказал, вру!