– Дозволь сказать, бабушка, – тихо вмешался мельник. – Человека в грозу в дом не пустить – богов прогневить. Перун-Громовник и покарать может. Молнией в крышу…

За лесом откликнулся дальний гром.

Старуха с прищуром глянула на подходящие из-за леса тучи, словно увидела за ними грозного великана с молнией в руке.

– Ну… будь по-твоему, пусть приблуда остается. Только чтоб в доме не ночевала, еще стянет чего… Пусть ночует в амбаре, что над мельничным прудом.

Кто-то из батраков ахнул.

– Бабушка, – попытался заступиться за гостью мельник, – может, хоть на сеновале? Что она там украдет – охапку сена прошлогоднего?

– Вот дождешься моей смерти – тогда командуй… И чтоб еды ей не давать! Моего добра не хватит – нищих угощать… – Гордея обернулась к путнице: – Как звать-то тебя, гостьюшка дорогая?

На последних словах голос ее задрожал от ненависти.

Странница ответила кротко и спокойно, с глубоким поклоном:

– Ты, Гордея свет Вышатична, мое имя угадала. Сказала ты: «Пришла незвана…» Незваной меня люди зовут…

Незвану отвели в амбар, покосившийся над прудом так, что вот-вот был готов рухнуть в воду, и оставили одну. В амбаре был свален всякий хлам: сломанная прялка, груда протертой до дыр обуви, какую не взялся бы чинить ни один сапожник, и облезлый кожух из овчин, на который путница тут же уселась.

Со скрипом приоткрылась дверь, в амбар заглянула светловолосая, голубоглазая девчушка лет двенадцати. Заговорила веселым шепотом:

– Эй, гостьюшка… Незвана, да? Я тебе поесть принесла. Только тихо!

И протянула путнице ломоть хлеба с горсткой каши на нем.

– Спасибо, девонька, – протянула Незвана руку за угощением. – Как тебя зовут-то, добрая душа?

– Дарёной кличут.

– Родня хозяйская? – поинтересовалась Незвана, делая вид, что не заметила потрепанной одежонки на девочке.

– Нет, батрачу. Да всё равно уйду скоро. Плохое место. А скажи-ка, добрая женщина, пока ты странствовала, не встречался ли тебе человек: по виду бродячий торговец, при нем лошадка навьюченная, а на правой щеке у него – красное пятно от ожога, большое такое, во всю щеку?

– Не встречала. Да я по свету недавно брожу, только как овдовела… А кого ты ищешь, девонька? Родич он тебе?

Дарёна отмахнулась:

– Коль не встречала, так и говорить не о чем… Ты ешь на доброе здоровье!

Пока путница ела, девчушка, стоя в дверях, рассказывала про дела, что творились на мельнице.

Оказалось, Гордея в юности чем-то угодила черту и за то попросила у него долгой-предолгой жизни. А долгой-предолгой молодости попросить, дура, не догадалась. Вот и живет второй век да злобствует на весь свет. Младший правнук, Прибыша, любит батрачку Милану, но старуха запрещает им пожениться. А когда Прибыша с Миланой захотели вдвоем уйти с мельницы – пригрозила проклясть правнука. Проклятие старшего в роду – страшная сила…

– А скажи-ка, девонька, – спросила Незвана, – отчего все испугались, когда хозяйка мне велела ночевать в амбаре?

– Сюда по ночам из тростников шишига таскается, – шепотом ответила Дарёнка. – Задавить может…

И прочь убежала. Незвана с улыбкой поглядела ей вслед: шустрая девчонка ей понравилась.

Затем женщина поудобнее устроилась на кожухе, развязала платок и стала вслушиваться в звуки за стеной – там на пруду сонно вскрикивали дикие утки.

Но шаги раздались не оттуда, откуда ждала их Незвана.

Открылась дверь. На пороге встала Гордея Вышатична.

– Зашла я поглядеть, не взяли ли тебя в дом супротив воли моей… А почему они тебя снаружи на щеколду не заперли, недотепы?.. Эй, чего ты на меня уставилась?

Легко поднявшись на ноги, Незвана ответила:

– Прости, Гордея свет Вышатична, твоя кика нарядная набок сбилась. Дозволь, я поправлю…

– Ой! Больно! – крикнула старуха. – Убери лапы, медведица!

Сама поправила жемчужную кику и ушла. Снаружи стукнула щеколда: заперла-таки гостью, гадюка…

И тут ударила гроза, рухнул на крышу дождь.

Незвана передвинула кожух, чтобы на него не лили струйки с потолка, и принялась переплетать русую косу.

И не услышала за дождем, как зашлепали за стеной по грязи ноги – широкие, не человечьи. Сквозь дверь, не тронув щеколды, прошла-просочилась в амбар шишига.

Была шишига ростом мала, горбата, волочила по полу огромное брюхо. Руки – словно ветки суховатые, ладошки – как у лягушки, а зеленые волосы закручены пучком-шишом. Личико с кулачок, а глаза острые, словно шилья.

– Человечьим духом пахнет, теплой кровушкой, – проквакала она, усаживаясь под текущими с потолка струйками.

– То от меня пахнет, – почтительно откликнулась женщина. – Здрава будь, шишига, шишова сестрица.

– Ишь ты, – удивилась пришелица. – А как же твое имя?

Гостья ответила без запинки:

– Имя мое – Гордея, по отцу величают Вышатичной.

– Смела ты, Гордея Вышатична… – Шишига повторила имя, словно пробуя на вкус. – Смела, да больно проста, доверчива… Что ж, за почтительные речи не задавлю тебя. Заберу к себе. У меня в тине дворец из тростника. Будешь там мне прислуживать.

– Я бы, шишига-госпожа, за тобой бегом побежала. Да куда же в тину в этаких лапоточках! – Женщина приподняла ногу, покачала ступней на весу. – Они же развалятся! Вот были бы у меня сапожки…

– Принести сапожки – невелик труд, – снисходительно откликнулась шишига.

Поползла к двери… но вдруг остановилась. Уселась на прежнее место. Уставилась на гостью глазами-шильцами.

– Ага! Попрошу я знакомого беса, достанет он сапожки. А ты примеришь и скажешь: малы. Я за другими сапогами беса пошлю. Ты скажешь: эти хороши, да к сарафану не идут. Сапожки красные, а сарафан серый. Пошлю я беса за красным сарафаном. Ты к сарафану расшитый пояс потребуешь, потом – цветастый платок, потом – монисто… Протянешь время до петухов. С петухами я уйду, а тебе останутся наряды.

Незвана расхохоталась задорно, звонко:

– Ой, догадлива ты, шишига-хозяюшка!

– Меня в старые времена этак провела одна девица, – с досадой хмыкнула шишига. И вдруг вскинулась, прислушалась: – Что там, на крыше, зашуршало?

– Так дождь стучит, – удивилась путница.

– Нет, вроде бы еще что-то…

– А ты вскарабкайся да проверь, – безмятежно посоветовала Незвана.

– Время тянешь до рассвета? – остро глянула на нее шишига.

– Тяну, – не стала отпираться гостья.

– Боишься меня, стало быть? – во весь свой губастый лягушачий рот разулыбалась шишига.

– Ничего не боятся только дураки, а я не дура! – откликнулась женщина, и вдруг весело предложила: – Я смекалистая, ты смекалистая – а давай загадки загадывать! Коли проиграю – пойду к тебе в тростниковый дворец, в тинные покои. А ты что поставишь?

– Скажу, где горшок с золотом зарыт. Только, чур, мне начинать. Ну-ка, что это такое: брат брата трет, белая кровь течет?

– При мельнице живешь, про мельницу загадываешь? Жернова и мука. А это что: седые кабаны всё поле облегли?

– Туман, – блаженно откликнулась шишига. – Люблю туман… А вот эту отгадай. Кто ее ладит – тот ей не рад, а для кого ее ладят – тот о ней и не знает.

– Ты про домовину-гроб? Кто ее для покойника сколачивает, тот не радуется, а сам покойник про нее не знает…

– Угадала, – с досадой бросила шишига. – Давай свою.

– Сами не светят, а без них темно.

Шишига думала долго, но все-таки сказала:

– Глаза. А вот о ком я сейчас скажу? Пошли двое на дорогу. Первый рукой махнул, второй убил. Обоих люди взяли. Первого казнили, второму рады были.

Путница ответила с неожиданной горечью:

– Это разбойник и его топор. Уж знаю, что топору люди рады, в хозяйстве сгодится. А разбойничья жизнь медяка не стоит…

– Загадывай! – приказала шишига, глядя в упор на женщину.

Незвана так же пристально поглядела на противницу.

«А ежели спрошу про такое, о чем тебе, шишига, и думать противно, не то что говорить?»

И загадала простенькую загадку, какую любой с малолетства знает: