– Пойдём, что ли, сестрёнка.

Первым заметил случившееся пронырливый внучек старейшины Хряпы, выглянувший зачем-то из дому. Он сразу рассказал деду, и набольший пришёл в ужас, но потом подумал как следует – и испытал немалое облегчение. Не то чтобы ему уж так не нравились венны. Он был на них зол за собственную оплошность, но и только. А вот то, что теперь псиглавцы наверняка снарядятся в погоню, а значит, хоть на время оставят в покое деревню, – это поистине дорогого стоило. Не жаль даже поплатиться полезной рабыней, какой была хромоногая…

Правда, немедля погнаться за веннами у наёмников не получилось. Псы быстро смекнули, что остались без главенства, и тут же передрались. Чуть ли не каждый желал занять место убитого, и далеко не все суки ожидали исхода, отсиживаясь в сторонке: три или четыре тоже дрались за первенство, и даже свирепее, чем кобели. Хозяева не пытались никого унимать. Всю ночь в деревне Парусного Ската продолжалась чудовищная грызня, рядом с трупом вожака легло ещё два, многие оказались нешуточно искалечены, и их недрогнувшими руками добили сами псиглавцы.

Но зато теперь в стае опять был вожак. Такой же честолюбивый и сильный, как прежний, только моложе.

И многим показалось, будто ржаво-бурые полосы на лапах молодого кобеля в одночасье сделались ярче.

Эврих не без содрогания ожидал, как что будет, но всё произошло, пожалуй, даже с пугающей обыденностью.

– Ты просил показать место, где меня купил Ксоо Тарким, – сказал Волкодав. – Вот оно.

Могучие и немыслимо древние леса северного Саккарема успели остаться далеко позади, кругом расстилались кустарниковые пустоши, порождённые холодными сухими ветрами, постоянно дувшими с гор. Место же, которое Волкодав указал Эвриху, не являло собой ничего примечательного. Это даже не был перекрёсток дорог, заслуживавший такого названия. Просто узенькая – небольшой тележке проехать – тропка, не то вливавшаяся в невольничий большак, не то ответвлявшаяся прочь. Чтобы двадцать лет спустя узнать подобное место, оно должно быть врезано в память не иначе как калёным железом. Или, по крайней мере, кандальным железом, которое в общем-то ничем калёному не уступит…

Небо оставалось всё таким же мутным, пепельно-голубым, и с северо-восточной стороны в нём уже проступали белёсые мазки горных вершин. Эвриху показалось очень закономерным, что совсем рядом с памятным местом, у не до конца высохшего озерка, расположился на отдых рабский караван. Пасущиеся лошади, среди которых выделялась пегая красавица кобыла. Повозка с добротным кожаным верхом, где сохранялись припасы и, вероятно, ехал кое-кто из рабов, нуждавшийся в сбережении от тягот дороги. Костерки, небольшая палатка для господина…

И кучка пропылённых людей, расположившихся позади повозки, вдоль уложенной наземь длинной и толстой цепи.

При виде подъехавших поднялись на ноги не только надсмотрщики, но и – неожиданно – кое-кто из невольников.

– Наставник, Наставник, я здесь!.. – сорвался отчаянный молодой голос.

В сторону кричавшего, держа наготове палку и негромко ругаясь, сразу пошёл старший надсмотрщик – могучий седоволосый мужик, выглядевший неутомимым в движениях. Не дошёл: крупный серый конь, слегка высланный седоком, оттёр его в сторону.

– Не стоит бить этого человека, почтенный, – глядя сверху вниз на постаревшего, но как прежде крепкого Харгелла, сказал Волкодав. – Я привёз грамоту о его свободе. И выкуп, который достойно вознаградит твоего хозяина за хлопоты с невольником, по ошибке осуждённым на рабство. Можем ли мы видеть достойного Ксоо Таркима?

В стране веннов наступила осень, а с нею – свадьбы и ярмарки. И случилось так, что на весёлом и шумном торгу женщине из рода Пятнистых Оленей, с самой весны сильно горевавшей об ослушнице дочери, приглянулась связочка копчёных кур, выложенных на лоток почтенной полнотелой Зайчихой.

Да не сами курочки привлекли взгляд. Померещилось нечто знакомое в узлах плетения сеточек, куда румяные тушки были заключены…

– Скажи, сестрица милая… – начала было Оленуха, однако совсем рядом послышался горестный плач, и обе женщины обернулись. Поблизости от них стоял племянник доброй Зайчихи, ученик кузнеца. Смущённый парень держал в руках кованый светец в виде еловой веточки с шишками и не хотел отпускать, но приходилось: заливаясь слезами, вещицу тянула к себе, прижимала к груди женщина из рода Щегла.

И надо ли упоминать, что чуть позже одна из трёх выставила кувшин горького пива, другая принесла пирожков, третья разломила, угощая, тех самых кур, – и новые сестры, породнённые своевольными чадами, до позднего утра сидели все вместе, и наговориться не могли о своих детях.

Его звали Гвалиором, и когда-то он думал, что его служба здесь должна была вот-вот завершиться. Он копил на свадьбу, без конца подсчитывал свои сбережения и прикидывал, сколько ему ещё остаётся. Сперва годы, потом месяцы, потом чуть ли не вовсе седмицы… И вдруг настал день, когда приехал дядя Харгелл и он получил известие, что в родном Нардаре милостью кониса вышел новый закон о женитьбах. И его девушка, ради которой он пошёл на проклятую, но очень денежную работу в Самоцветные горы, тут же выскочила за другого.