На седьмой день, одолев несколько переправ через лесные речушки, обоз достиг первого из помеченных на карте кружочков – погоста Ключинки.

Название у погоста было самое что ни на есть сольвеннское, но и в нём самом, и в окрестных деревнях жили по преимуществу вельхи. Волкодав знал это и не удивился, когда навстречу из-за поворота дороги с гиканьем вылетело сразу несколько колесниц, запряжённых парами резвых коней, подобранных в масть. Вельхи, завзятые лошадники, почти не ездили верхом. Когда-то в древности они почитали верховую езду уделом труса, удирающего из битвы. С тех пор воззрения успели смягчиться, но всё-таки колесница приличествовала вельхскому воину гораздо больше седла.

Охранный отряд схватился за копья, но сразу оставил оружие: рядом с колесницами мирно скакали оба дозорных, высланных вперёд. Собственно, встреча и не была случайной, просто ждали её немного попозже, ещё через несколько вёрст.

В передней колеснице стоял рослый молодой парень, ровесник Волкодаву или чуть младше, красивый и статный, с бисерной повязкой на светлых густых волосах. Вельхи разукрашивали свои колесницы, как другие люди одежду, – их Правда учила, что враг в бою должен сразу увидеть, с кем свело его воинское счастье. Волкодав присмотрелся к выпуклым щитам стремительно летевшей повозки и определил: встречать кнесинку ехал третий и самый младший сын местного старейшины, по-вельхски рига. И что парень, несмотря на молодость, побывал в битве у Трёх Холмов и даже привёз оттуда две головы.

Право же, разобрать это по знакам на колеснице было не в пример легче, чем складывать одну с другой книжные буквы.

Потом внимание венна привлёк возница, управлявший караковыми – вороными в подпалинах – жеребцами. Сперва Волкодав принял его за мальчишку-подростка, может быть, племянника седока, и про себя подивился искусству, с которым тот направлял и подзадоривал могучих зверей. Но вот пришло время остановить колесницу; подросток крепко и плавно натянул вожжи, откидываясь и отводя локти назад, так что расшитая курточка плотно облегла тело…

Девчонка!

Коням хотелось бежать и красоваться ещё, но выучка и хозяйская воля взяли своё. Караковые послушно встали и замерли копыто к копыту. Не хочешь, а залюбуешься.

Кланяясь кнесинке, юная возчица стянула с головы кожаную шапочку. Волосы у неё оказались тёмно-медные, волнистые и блестящие. Парень выпрыгнул из колесницы и пошёл вперёд, неся перед собой в вытянутой руке сразу три тонких метательных копья остриями вниз. Знак мира, покорности и любви. Впрочем, даже вздумай он ими замахиваться, он мало чего добился бы, кроме собственной смерти. Трое телохранителей сидели рядом с кнесинкой в сёдлах, и каждый знал, что ему делать.

Подойдя, сын старейшины молча опустился на колено и сложил свои копья к ногам белой Снежинки. С двух других колесниц немедленно взревели трубы с навершиями, выкованными в виде конских головок. Рёв раздавался прямо из разверстых медных пастей. Парень выпрямился. Вельхи знали толк в красноречии, и он, верно, собрался поговорить, но кнесинка опередила его, произнеся по-вельхски:

– Добро тебе, славный Кетарн, сын Кесана и Горрах, на земле твоих предков!

Она никогда не считалась чинами, полагая: не будет урона правде вождя, если он приветливо поздоровается с человеком ниже себя. Краем глаза Волкодав видел, как скривил тонкие губы Лучезар. Боярин понять этого не мог. Хорошо хоть, помалкивал, со скучающим видом глядя поверх голов.

– И тебе добро, благородная бан-риона, дочь мудрого Глузда и отважной Любимы, – ответил Кетарн. Было заметно, что торжественные слова, заготовленные для встречи, ещё путались у него на языке, мешая вести разговор. Волкодаву, однако, понравился его голос: звучный, глубокий, голос предводителя воинов, охотника и певца.

– Всё ли ныне хорошо в доме твоего отца, о Кетарн? – продолжала между тем кнесинка Елень. Дочь правителя отлично знала, как беседовать с вельхом.

Кетарн ответствовал подобающим образом:

– По воле Трёхрогого, урожай ныне хорош и дичь изобильна, а табуны принесли хороший приплод. Мой род просит тебя изведать нашего достатка и радости, о благородная бан-риона.

Елень Глуздовна наклонила голову под серебристой шёлковой сеткой – вежливая гостья, заехавшая на праздник:

– Воистину не откажусь я изведать веселья под кровом твоего рода, Кетарн, ибо путь мой далёк, а кони устали.

Тут вельх мальчишески улыбнулся:

– Если твою славную кобылицу утомила дорога, прошу, госпожа, взойди на мою колесницу, а я стану править конями.

– И от этого не откажусь, – ответила кнесинка.

Пришлось Волкодаву смотреть, как чужой человек снимает кнесинку с седла, а потом почтительно подсаживает на колесницу. Если бы Елень Глуздовна спросила его мнения, он бы попросил её остеречься бесшабашной лихости, сквозившей в повадке сына старейшины. И уж точно отсоветовал бы ехать с таким возницей да на незнакомых конях. Но кнесинка в его советах отнюдь не нуждалась. Ему показалось даже, она была не прочь за что-то досадить ему и близнецам, в основном, конечно, ему. Только вот за что бы?.. Мысленно он перебрал истёкшую седмицу, когда он и братья Лихие день-деньской не спускали с неё глаз, а ночами по очереди дремали у колёс возка или под свесом шатра. Волкодав не нашёл, к чему она могла бы придраться. Да и сказала бы, если бы вправду была чем недовольна…

Венн даже вспомнил их прошлые поездки на реку. И как она всё изводила его расспросами и разговорами. Со времени выезда из Галирада она не заговорила с ним ни единого разу. Может, негоже просватанной невесте болтать с телохранителями, да на глазах у посла?..

Рыженькая девушка тем временем уступила своё место Кетарну и проворно забралась в другую колесницу, устроившись под ногами у седока. Волкодав, привыкший за всем наблюдать, видел, как Лучезар проводил её взглядом.

Кетарн тронул с места караковых, и венн с большим облегчением понял, что можно было и не молиться Богам, испрашивая достаточной резвости для Серка. Или, наоборот, Боги его как раз и услышали, но поступили, как это у них водится, по-своему. Отлично обученные вельхские кони горделиво выгнули шеи и пошли чуть ли не шагом, разом выбрасывая покрашенные белой краской копыта.

Двести лет назад пределы населённой земли потрясла война, которую до сих пор называли Последней. Не потому, что с тех пор больше не было войн. Просто творилось тогда такое, что люди уже решили – настали последние времена, близится скончание света.

Началось же с того, что в Вечной Степи, лежавшей за Халисуном и Саккаремом, появился некий народ. Отчаянный, озлобленный и готовый переесть горло всякому, кто вздумает оспаривать его место под солнцем. Народ назывался меорэ и появился безо всякого предупреждения и небесных знамений. Просто однажды вечером к известняковым утёсам, которыми от рождения мира обрывалась в море Вечная Степь, причалили несчитанные тучи тростниковых лодок под парусами, сплетёнными из жёстких жилистых листьев. На глазах у изумлённых степняков с них тотчас полезли вверх тысячи мужчин, женщин и ребятишек. С местными жителями никогда не виданные ими пришельцы обращались так, как бедный, но решительный человек обращается с соседом-богатеем, обнаружив, что тот всю жизнь присваивал себе его долю.

Если сегванов медленно, но верно выживали с родных островов ползучие ледники, то меорэ, как выяснилось, в одночасье выкурили из дому извержения огненных гор. Что, конечно, объяснялось кознями более благополучных соседей. Которые по недосмотру Небес и так наслаждались совершенно неумеренными благами!

Меорэ не плавили руды и понятия не имели о колесе. Но безоглядная ярость не столь многочисленного племени на другой же день стронула с места степных скотоводов. Им пришлось искать новых пастбищ и водопоев для своих стад, но оказалось, что у каждого мало-мальски пригодного источника уже жили люди. Так разбегаются круги от камня, упавшего в пруд. Племя за племенем стало нарушать освящённые столетиями рубежи. Кто-то, потеснившись, решал спор полюбовно. Кто-то хватался за оружие и потом уже остановиться не мог, ведь изгнанного захватчика непременно надо покарать и ограбить. А боевые победы, как всем известно, веселят кровь и заставляют жаждать новых сражений.