Так случилось, что вскоре разразились ещё иные события, отсрочившие для него окончание службы… И, пока они длились, он понял: идти отсюда ему некуда. Он успел подзабыть, что за мир лежал там, вовне, за отвесными на вид, чёрными против солнца громадами, в которые зримо упиралась дорога, тянувшаяся от Западных-Верхних ворот… И, пожалуй, он отчасти побаивался этого мира. Здесь, в рудниках, по крайней мере всё было привычно. Рабы, надсмотрщики, чёткий круг каждодневных обязанностей… А что ждало его там? За пределами?.. И кто ждал его там, кому он был нужен?
Здесь у него имелось положение и весьма неплохой заработок, здесь его знали и даже кое-кто уважал. Отправляться в дальние дали и заново всё начинать?.. А не поздновато ли – к сорока с лишним годам?..
Гвалиор шагал нескончаемыми лестницами вниз и хмуро думал о том, что здесь, в Самоцветных горах, со многими происходило подобное. Человек вербовался сюда, искренне полагая, что останется на годик-другой, поднакопит деньжат, и тогда-то… А потом как-то незаметно проходили сперва десять лет, затем двадцать, а там и целая жизнь. Да. Самоцветные горы крепко держали не только тех, кто был прикован в забоях.
Гвалиор вытащил из поясного кармашка плоскую стеклянную флягу, свинтил крышечку и отпил глоток. Благословенное пламя сладкой халисунской лозы отправилось в путь по его жилам, делая неразрешимые заботы легко одолимыми и почти смехотворными. Гвалиор знал, что облегчение это лишь временное, но всё равно прибегал к нему каждый день, снова и снова. Он и теперь с большим удовольствием опустошил бы всю фляжку, но было нельзя. Запасы подходили к концу. Этак разгонишься – и потом вовсе никакой радости до самого приезда купцов. Гвалиор сделал ещё глоток и вновь завинтил фляжку. Однажды на такой же лестнице его рука дрогнула, крышечка запрыгала по ступенькам и исчезла в отвесном колодце воздуховода. В тот же вечер он отправился к сребро-кузнецам, захватив с собой два серебряных лаура, и ему сделали новую крышечку. На хитром вертящемся колечке с цепочкой, чтобы крепить её к кожаному чехлу, оберегавшему стекло. Иначе давно точно так же бы потерялась.
Гвалиор с несколькими старшими надсмотрщиками спускался на самый нижний, давно оставленный проходчиками двадцать девятый уровень Южного Зуба. Когда-то там добывали опалы баснословной ценности и красоты, но потом гора сурово покарала не в меру алчных смертных, дерзнувших слишком глубоко забраться в её недра. В опаловом забое случился удар подземных мечей, равного которому не припоминали даже рудничные старожилы вроде главного назирателя Церагата. Погибло восемнадцать рабов. И, что существенно хуже, выработку пришлось прекратить. Теперь забой стоял даже не заваленный – запертый здоровенными воротами, целиком отлитыми из бронзы. И старший назиратель Церагат сам, не доверяя помощникам, время от времени спускался туда убедиться, всё ли в порядке.
Раньше этим занимался господин распорядитель Шаркут. Собственно, запертый уровень и теперь должен был находиться в ведении рудничного распорядителя, а уж никак не назирателя, начальствующего над войском надсмотрщиков, но времена изменились. Шаркут умер три года назад от неизлечимой болезни. Никто не заметил, как она к нему подобралась. Он просто начал останавливаться на ходу или замолкать на полуслове, а потом не мог вспомнить, куда шёл и о чём говорил. Сперва изредка, потом всё чаще и чаще. Страшная это была перемена в человеке, чья память хранила все сведения о многочисленных копях и, более того, о рабах, махавших кирками в каждом забое. Спустя полгода Шаркут перестал узнавать старинных знакомых и, наконец, умер, и вместо него появился новый распорядитель. Вольнонаёмный аррант по имени Кермнис Кнер.
Это было очень странное событие само по себе. До сих пор арранты в Самоцветные горы нанимались исключительно редко, на рудниках даже поговаривали, будто жители просвещённой страны брезговали трудиться в этой вотчине страданий и смерти, – не брезгуя, правда, получаемыми оттуда камнями. Удивительно ли, что про Кнера немедленно поползли самые разные слухи! Кое-кто утверждал, будто он повздорил с придворными учёными Царя-Солнца и был вынужден покинуть Аррантиаду, не дожидаясь гонений. Другие были уверены, что его, не иначе, застигли в спальне младшей царевны, и именно этот проступок стал поводом к бегству…
Слухи подогревались ещё и тем обстоятельством, что у Шаркута были очень знающие и опытные помощники, ожидавшие, что в ранг распорядителя возведут кого-то из них. Однако с Хозяевами не было принято спорить. А кроме того, понятная ревность этих людей быстро утихла. Кермнис Кнер оказался полной противоположностью Шаркуту. Он предоставил унаследованным помощникам вести дела в забоях и распоряжаться каторжниками так, как они находили нужным. Сам же урядил несколько мастерских – и с головой погрузился в постройку и опробование разных механизмов для подземных работ. Шаркут предпочитал действовать по старинке, используя лишь подтвердившие свою надёжность устройства вроде водяных воротов и подъёмников, и всего меньше заботился о сбережении дармового невольничьего труда. Кнер, напротив, без конца налаживал какие-то новые приспособления. Когда они начинали работать, то работали, как правило, здорово. Но при наладке обязательно случались разные неприятности, а поскольку механизмы были всё тяжёлые и громоздкие, почти каждый был оплачен жизнью рабов. Это ни в малейшей степени не останавливало Кермниса Кнера. Погибших сбрасывали в отвалы, и распорядитель невозмутимо продолжал делать своё дело, и вот тут они с Шаркутом были поистине родственники.
Но люди, как всем известно, очень не любят никаких новшеств, и особенно в деле, которым много лет занимаются. Люди начинают думать, от каких Богов идёт то или иное новое веяние, от Светлых или от Тёмных, и приходят к убеждению, – что не от Светлых. Удивительно ли, что затеи Кнера чем дальше, тем больше обрастали очень скверными сплетнями.
Последняя по времени состояла в том, что – конечно же, вследствие его работ! – из подземелий, чуя неизбежность погибельных бедствий, якобы начали уходить крысы.
Так совпало, что первым выпало узнать об этом именно Гвалиору.
Он был едва ли не единственным на все три Зуба надсмотрщиком, у которого среди рабов водились друзья, – насколько вообще возможна дружба между каторжником и свободным. Собратья по ремеслу смеялись над ним, но он своих привычек не изменял. Даже подручных подбирал себе под стать, тоже таких, кто без крайней необходимости не хватался за кнут. Смех смехом, но рабы, вверенные Гвалиору, вели себя тихо, не набрасывались на надсмотрщиков и не затевали между собой свар. И вот однажды двое опасных с двадцать третьего уровня, к которым только он ходил в забой без кнута и кинжала, пожаловались ему, что уже несколько дней им не удаётся раздобыть рудничного лакомства – крысы, убитой метко пущенным камнем.
“В соседних забоях то же самое, господин, – сказал один из прикованных. – На всем уровне и внизу. К чему бы такое?”
“Если вдруг что… ты уж побереги себя, господин Гвалиор”, – тихо добавил второй.
Получив ещё несколько подтверждений этого слуха, нардарец для очистки совести рассказал Церагату. Старший назиратель очень обеспокоился и почему-то принялся чаще обычного мотаться на двадцать девятый уровень, к бронзовым, надёжно запертым воротам, – вот как теперь. И вместе с ним, в сорок петель кроя бесконечную череду лестниц, были вынуждены тащиться вверх-вниз его ближайшие подчинённые, такие как Гвалиор.
Самому же нардарцу с того дня повадились сниться очень скверные сны.
Ему снилась рудничная легенда, родившаяся здесь, под Южным Зубом, лет этак десять назад, и с тех пор чтимая, пожалуй, побольше, чем связанные с Белым Каменотёсом и Горбатым Рудокопом, вместе взятые. О ней строго запрещалось упоминать, ослушника из числа рабов ждало полсотни плетей, то есть почти верная смерть, а надсмотрщика – ощутимая убыль в заработке. Легенда была очень опасная, ибо призывала чуть ли не к бунту. Но куда было деваться Гвалиору, если волею Священного Огня он присутствовал при рождении этой легенды и, кажется, даже сподобился чуть-чуть в ней поучаствовать?.. Что ему было делать, когда друзья-рабы просили его поведать о невольнике, прозванном, как пелось в опять-таки запретной Песне Надежды, Грозою Волков?.. Только надеяться, что его не выдадут.
