– Доркас, я уже и так избалована вниманием больше, чем дорогая домашняя кошечка. Вулфред запретил мне заниматься тяжелой работой, внимательно следит за тем, что я ем, кормит только самым лучшим из всего, что есть на его столе. Единственное, что омрачает мои дни, – его постоянное присутствие рядом. Я, естественно, не хочу поощрять его стремления стать ко мне еще ближе. Достаточно того, что уже есть. Что я еще могу получить от его повышенного внимания к своей персоне, о котором ты все время твердишь? А кроме того, позволь заметить, что я отнюдь не чувствую подобного влечения к себе со стороны «главного монстра»! Он всего лишь терпит меня, и я плачу ему тем же. Вот и все!

– Неужели ты все еще не видишь, что он не такой, как все они? И тебя он считает не просто римлянкой. Его чувство к тебе гораздо сильнее, чем ты думаешь!

– Так или иначе, но он для меня остается всего лишь грязной сакской свиньей! И не более того! Какого черта я буду перед ним плясать?

Доркас замолчала и только опустила голову, продолжая остервенело мять и щипать мышцы рук бывшей хозяйки. Мелания же, чуть приподнявшись на локтях, спросила:

– Ну что ты замолчала?

– Я подумала, что ты могла бы не проявлять перед ним так открыто своей враждебности. Право, он не такой уж…

– Оставь, Доркас! Я понимаю, что тебе один из них доставил кое-какое удовольствие. Но повторяю: для меня любой сакс навсегда останется грязной свиньей. В том числе и Вулфред! Ибо он мой смертельный враг. И я никогда не забуду, что он испортил мне жизнь. Думаю, что и он тоже!

Доркас не стала больше продолжать разговор, вызвав тем самым благодарность Мелании. Броситься в объятия к сакскому болвану? Что за идиотский план? Право, Доркас просто не понимает, что говорит! Задыхаться под его большим, тяжелым и грязным телом, прижимающим ее своим весом к походной койке главного сакса? Разве так она хочет победить? О, Вулфред славно бы повеселился, глядя на нее! И отметил бы для себя победу над ней.

А что досталось бы ей? Да ничего! В памяти Мелании возникли очертания его тела, заставлявшие порой содержание желудка подпрыгивать чуть ли не до грудной клетки. И если бы в такой момент Вулфред дотронулся до нее или же, не дай Бог, попытался обнять, то его прикосновение скорее всего вызвало бы у Мелании рвоту…

– Римлянка больше не выбрасывает еду, которую ей дают, – таинственным голосом сказал Синрик, ходивший за Вулфредом с обнаженным мечом и готовый отразить любое возможное нападение на своего хозяина. Особенно опасался он маленькой римлянки. – Она ест, когда ты велишь.

Вулфред в ответ лишь пожал плечами, продолжая карабкаться на невысокий, но очень крутой холм, соседствующий с домом Мелании, Мысли его были заняты пленницей. Впрочем, в последнее время он о ней постоянно думал, что злило Синрика, которому пленница вообще испортила все лето.

– Как же ты надеешься отправить ее на тот свет? Вулфред остановился и недоуменно посмотрел на Синрика:

– Ты считаешь, что я не смогу ее убить?

– Я просто не понимаю, как ты это сделаешь, если своим оружием избрал хорошее питание пленницы и здоровый сон? Прости, в моей голове не укладывается твой метод! И вообще, я никак не могу понять…

– Да, ты не понимаешь, – прервал его Вулфред. – Не понимаешь, что она римлянка. А потому борьба между нами совсем не похожа на привычные тебе схватки. Логика подобной борьбы, видимо, тебе недоступна.

– Но мы же провели здесь все лето!

– Она хитрая и изобретательная.

– Но она женщина, которую очень легко убить!

– Ты забываешь, что она римлянка. Значит, ее смерть станет ее победой, а не моей!

– Да, Вулфред, она римлянка! Но разве ты не поклялся…

– Я поклялся заставить ее страдать. И она страдает!

– Что-то не похоже! Согласись, что человек, надменно поглядывающий на окружающих, сытый и изнеженный, вряд ли похож на страдальца.

– Дорогой мой, она уже на пути к вечности. Я лишь постепенно затягиваю роковую петлю и наблюдаю, как она медленно и молчаливо терзает себя, неумолимо приближаясь к смерти.

– Но ведь ничего подобного никто и никогда не станет совершать над собой молча и не сопротивляясь!

– Поэтому-то я и не спешу. Кроме того, мне доставляет огромное удовольствие наблюдать унижение гордой римлянки. И в конце концов она сама поймет, какой становится жалкой и ничтожной!

– Лето уже наполовину прошло. Хенса, верно, станет удивляться, почему мы…

– Не станет. Он понимает, что мы задержались здесь ради борьбы и захвата. Лично я веду борьбу, от которой просто не вправе отказаться. Кроме того, здесь я нашел все сокровища, которые хотел иметь. И мы останемся. А женщина будет жить в неприкосновенности, до тех пор пока я сам не решу ее судьбу.

– И когда же ты ее решишь?

– Пока не знаю. Наша пленница – женщина очень решительная. И гораздо сильнее, чем я думал о ней раньше. К тому же в ней явно живет страстность, которой я не ожидал увидеть в римлянке.

– Наверное, весь секрет заключается в том, что она женщина. А женщины, как правило, очень эмоциональны.

– Ее страстность больше, чем эмоциональность, – рассмеялся Вулфред. – В ней горит внутренний огонь. И она достойна уважения, несмотря на свое римское происхождение. – Заметив на лице Синрика кислую мину, Вулфред хлопнул его ладонью по плечу: – Скажи, знаешь ли ты хоть одну женщину, похожую на нее?

Но Синрик продолжал молчать. Он был очень недоволен восхищением, с которым Вулфред говорил о пленнице.

– Мы останемся здесь до конца лета, – добавил Вулфред. – Тем самым я успею получить от нее все наслаждения, которые женщина может дать. А что касается Хенсы, то с ним я увижусь, когда придет время. Тебя же прошу свято следовать клятве, данной мне, и продолжать преданно служить.

Синрик выпрямился, гордо поднял голову и торжественно объявил:

– Не надо мне напоминать о клятве, которую я добровольно дал тебе, Вулфред! Моя жизнь принадлежит тебе. Прошу не сомневаться во мне!

– А я и не сомневаюсь в тебе, Синрик. И прошу тебя также не сомневаться во мне. Все, что я хотел найти в войне, которую мы ведем, я нашел именно здесь!

Всю обратную дорогу Синрик упорно думал над словами Вулфреда, но так и не мог их толком понять…

За отсутствием других обязанностей, помимо тех, которые неизбежно исполняет любая хозяйка дома, Мелания на досуге сооружала у себя на голове сложную, но очень красивую прическу. Ей помогала Доркас, парикмахерские способности которой всегда были выше всяких похвал.

Почувствовав себя в большей степени женщиной, чем за все прошедшие недели, Мелания наложила скромный грим на лицо, сделавший ее значительно ярче и красивее.

Получив молчаливое одобрение Доркас и посмотрев на себя в зеркало, она накинула на плечи шаль и, решив, что на сей раз ненавистный сакс будет окончательно повержен, вышла из гимнастического зала. Доркас на почтительном расстоянии последовала за ней. Ей очень хотелось посмотреть, как Вулфред теперь будет реагировать на хозяйку, в которой ничего не осталось от грязной забитой рабыни.

Мелания прошла через двор, в котором воины Вулфреда, как обычно, занимались военными упражнениями. Один из них удивленно посмотрел ей вслед. Затем – другой… Третий… Наконец, все бывшие в тот момент во дворе саксы уставились на Меланию, явно ее не узнавая.

– Кто это? – спросил Катред, конкретно ни к кому не обращаясь.

Сенред, внимательно всмотревшись в удалявшуюся женскую фигуру, неуверенно сказал:

– Похоже, что Мелания… Больше вроде бы здесь быть некому!

– А я подумал, что твоя Доркас. – Катред не мог отвести взгляда от Мелании.

– Доркас идет за ней. Ты что, не видишь? Вот они обе остановились! – сказал Сенред.

– Да, теперь я вижу, – проговорил Катред.

– Точно Мелания, – подтвердил подошедший Болдуфф. – Мне говорили, что раньше она отличалась редкой красотой. А ты, Сенред, даже утверждал, будто бы она римская шпионка, пытающаяся к нам внедриться.