Еще не совсем проснувшийся гаишник ткнул палкой в сторону нашей машины.

— Помаши ему рукой и жми на газ, — сказала я Гагру. — Он еще два часа будет вспоминать, чей ты родственник.

В семь утра мы были у блочного сарая за ржавым забором с надписью «Министерство обороны». Под забором стоял худой несовершеннолетний абрек в потертой кожаной куртке и тоже курил красное Мальборо. Рядом с ним на мимозе висел автомат.

— Взрослые есть дома? — спросила я.

— Нэт, никого нэту, я одын сэгодня.

Я огляделась.

— Это точно Министерство обороны?

— Канешна! Я постовой! — солдат радостно схватил автомат.

— Настоящие? — спросила я, протянув руку к пачке его сигарет.

— Канешна! Брат на горе цех открыл, сам делает!

Я засунула сигарету обратно в пачку.

— Постовой, — говорю, — дружочек! Мне очень нужно найти министра обороны. Смерть как надо!

— Аслан Сосланович дома отдыхает, вчера на свадьбе гулял, утомился, — неожиданно сообщает мне постовой.

Я думаю примерно секунду. И начинаю рыдать.

— Ай-ай-ай, горе мне, горе!!! Вай-вай, не пить мне больше вино, не кушать мандарины, Мальборо не курить! К родной племяннице на свадьбу опоздала! Вах, позор моим дочерям! Дочерям моих дочерей! И их дочерям тоже!

— У Аслана Сослановича вообще-то сын женился, — поправляет меня постовой. Но уже видно, что моих дочерей ему жалко. Мне в тот момент было двадцать два, то есть дочери мои, по местным меркам, могли уже в школу ходить.

— Да-да, — воплю я, — сын женился. Племянниц мой, сын Асланчика моего!

— А ты кто? — наконец-то настораживается постовой.

— Я? Я кто? Я несчастнейшая из женщин, позор матери моей, стыд мужа моего, грех нации моей. Как я мог, на свадьбу опоздал, шакал я паршивый!

Вижу, у абрека глаза увлажнились. Хватаю его за рога и быстро говорю:

— Я министра обороны родная сестра, из Москвы только что прилетела, на свадьбу опоздала, адрес забыла, кошелек потеряла, языка не знаю, ночевать негде, дай мне министра обороны домашний телефон, спаси честь моих дочерей, умоляю, по-братски!

Постовой всхлипывает. Его не смущает ни то, что у меня нет чемоданов, ни то, что я, родная сестра героя абхазской войны, хожу без платка и не знаю ни слова по-абхазски, ни даже то, что в Абхазии нет аэропорта, в который я теоретически могла бы прилететь. Абрек вынимает последнюю сигарету, сует ее себе за ухо и натурально пишет на пачке поддельного «Мальборо» домашний телефон министра обороны.

— Иди с миром, сестра! — говорит постовой. — Аслан Сосланович тебе простит! Он очень добрый человек. Он столько грузинов убил! Очень справедливый и добрый человек.

Через три минуты добрый человек на том конце провода орал прокуренным басом:

— Девочка! Какие, к осла матери, «Вести недели»? У вас совесть где находится? Человек сына женил, человек два ведра чачи выпил! Практически умер человек!

— А если завтра война? — строго спрашивала я министра.

— Какой еще война тебе приспичило? С кем?

— С грузинами! Ведь грузины же агрессивный народ? — Министр на секунду тяжело засопел — задумался.

— Грузины такой агрессивный народ, я их осла маму, какой они народ!

— Вот! Они же могут начать войну!

— Кто? Грузины? Грузины обделаются нам войну делать!

— А вот в Москве так не думают! В Москве думают, что грузины вас порвут, как Ашотик надувной матрас!

— Это кто именно так думает? Как его зовут, где он живет, кто его отец?

— Евгений Ревенко так думает, — рявкнула я, не без сладкого чувства мести. — Он прямо сегодня готовит специальный репортаж о том, что грузины вас порвут, потому что у вас нет армии! Хотя «Коммерсант» написал, что у вас тут проходят учения. Но по вашему настроению я вижу, что лучшая газета страны наврала.

— Ах ты осла матери твоего этого коммерсанта! Как этого коммерсанта зовут? Ревенко? У его отца совесть есть? Конченый он человек, если он так думает! Проклинаемый он человек! Ты ему скажи, что он сволочь последний! Скажи, что у нас лучший армий на Кавказе! И за Кавказом! У нас даже БТРы есть! Сестричка, а что нужно сделать, чтобы такой репортаж не получился?

Надо ли говорить, что уже через час мы снимали учения абхазской армии.

Небольшой коровник имел наглость именоваться артиллерийским батальоном и был единственной в стране военной частью. Военных в ней насчитывалось ровно тридцать два. Если никто не на свадьбе. И сейчас эти тридцать два военнослужащих в форме разных лет и разных стран, некоторые просто в спортивных костюмах, выпучив большие абхазские голубые глаза, в недоумении смотрели на своего министра, пытаясь понять, что это с ним.

— В шеренгу, я сказал! В шеренгу! — лютовал министр.

Военные топтались вокруг лужи. Наконец один седовласый боец подошел к министру, взял его за рукав и сказал:

— Асланчик, ты че бесишься? Люди откуда знают, что такое шеренга-меренга! Ты объяснил бы людям.

И крикнул в толпу:

— Русик, Сосик, Асик, а ну встаньте рядом, как на фотографию. Бесика позовите, где он в туалете застрял? Бесик, руки в карманы не суй, сигарету выплюнь! Ай, красавчики!

И опять министру:

— Ну во г, Асланчик, тебе шеренга. Че было орать?

Картинка получалась удручающая.

— Ты говорил, у вас есть БТРы? — спросила я.

— Я что, обманывать буду?! — возмутился министр.

— Так, а где они?

— А зачем тебе? Что за манера — БТРы фотографировать! Может, они секретные? Моих бойцов сфотографировала? Хватит тебе! Такие красавчики!

— Ты понимаешь, мне-то хватит, но Евгений Ревенко…

— Я его осла матери! — сдался министр и потащил меня в сторону махровой мимозы.

Под мимозой ржавел старый раздолбанный танк.

— Это ваши БТРы? — изумленно спросила я.

— Это наш… БТ-Р! — горделиво ответил министр. Хотя сейчас я вижу, что это, скорее, танк.

— И что мы будем с этим делать? — спросил Андрюха, оторвав глаз от видоискателя.

— Заводить! — ответила я.

— Заводи, скотина, танк! — орал министр в ржавое дуло. — Завтра грузины нападут, а вы не можете танк завести. Хорошо, вас не видит знаменитый коммерсант Евгений Ревенко!

Через час полумертвый министр уполз в тень лавровишни глотать минералку. Я поскакала за ним петь ему в уши, чтоб не сбежал. Командовали парадом мои ребята.

Гагр десятый раз выгонял танк за ворота, Андрюха десятый раз возвращал его обратно. Ему было надо, чтоб танк проехал прямо по луже и грязь брызнула в камеру под определенным, самым живописным углом.

Несколько женщин в черных платках и черных юбках подняли головы над грядками.

— Мрамза, там опять война, что ли? — крикнула одна другой.

— Наверно, — крикнула в ответ вторая, вытирая руки от черной грязи. — А ты лаврушку делаешь в аджику или только петрушку?

— С ума ты сошла, какую лаврушку?! Чему тебя мать учила?

— Как будто ты не знаешь, что у меня мать — грузинка. Чему она могла научить? — ответила Мрамза, и обе женщины снова нагнулись над красным реганом.

Весь Сухум мгновенно узнал, что началась война. Никто не удивился, а некоторые даже обрадовались. Старшеклассницы вынесли на руках грудных сыновей, чтобы будущие герои привыкали к виду крови. Мужчины похватали лопаты — откапывать ружья в сырых огородах. Справа и слева слышалось:

— Амха! Копай левее от кинзы! Я там гранатомет в прошлый раз зарыл!

Коровы орали как свиньи, петухи трубили походные марши. Младшие школьницы выли о том, что останутся девками. Правда, не было видно нигде агрессивных грузин — что несколько странно, но непринципиально.

Сняв красивые брызги, мы примчались на местную телестудию перегонять материал в Москву.

— Ой, где такая красота? — спросила Москва.

— В Абхазии.

— И какая у вас там в Сочах погода?

— Мы не в Сочи, мы в Сухуме. Это разные города. И даже разные страны.

— Поняаааатно. У них там война, что ли, началась?

— Она у них и не заканчивалась.

— Поняааааатно. Ой, а это что мимоза? Мимоза на дереве растет? Ой, а я всегда думала, что она как розы… Подожди, с тобой Ревенко хочет поговорить.