Он попробовал другую катушку и нашёл её загадочной. На третьей катушке был список, который показался ему смутно знакомым. Наряду с простыми словами, там были и мысленные картинки.

Он узнал, что «Zale» — это мера расстояния, эквивалентная семнадцати тысячам, умноженным в десятой степени на длину волны спектроскопической линии evaalorg.

Кэрролл наткнулся на раздел физических понятий, который встречается в большинстве учебников по физике.

Он также узнал множество физических характеристик, не имеющих никакого значения. Единица гравитации, выраженная в инопланетных терминах, ничего не значила для человека, привыкшего к динам и фунтам. Слишком многое оставалось невыясненным.

Что за элемент этот evaalorg, Кэрролл понятия не имел, хотя, если бы он проявил настойчивость, то мог бы наткнуться на учебник по химии — и можно было с уверенностью предположить, что периодическая таблица атомов будет одинаковой в любой галактике.

Он улыбнулся. Это было всё равно что пытаться вычислить истинный размер Ноева ковчега, исходя из длины в локоть. Когда вы закончите вычисления, у вас будет плюс-минус тридцать процентов.

Он уже собирался заняться чем-нибудь другим, когда дверь тихо отворилась и вошла Райнегаллис.

— Почему вы продолжаете? — спросила она.

Её голос и манеры были такими, как будто она не слышала его вопрос, заданный почти восемнадцать часов назад.

— Почему? — повторил он глухо.

— Да, почему? Почему вы упорствуете перед лицом невозможного?

— Потому что, — сказал он, намеренно поворачиваясь к ней лицом, — когда я признаю своё поражение, Джеймс Форрест Кэрролл умрёт!

— Вы не самоубийца.

— Безумие, — сказал он, — это самоубийство разума!

Райнегаллис кивнула и опустила глаза. Он подошёл к ней и приподнял её лицо, взяв рукой за подбородок.

— Райнегаллис, — мягко сказал он, — поставьте себя на моё место. Вы — пленник культуры, враждебной вашей собственной. Вас держат как музейный экспонат, образец жизни, который отказывается подчиняться механизмам управления сознанием. Из всех людей вашей расы вы единственная, кто знает и верит.

Смерть — или что-то похуже — ждёт вас и ваших близких через неопределённый промежуток времени. Вы единственная, кто может что-то сделать. Скажите мне, Райнегаллис, вы бы спокойно сидели, смирившись с этим?

— Поскольку я не смогла бы ничего сделать в одиночку, — ответила Райнегаллис, — я бы приняла судьбу.

— Тогда умрите! — огрызнулся Кэрролл. — Ничего не делайте! Ничего не пытайтесь! Это застой, а застой — это смерть!

— Я думаю, Кингаллис это знает, — сказала инопланетянка с проблеском понимания.

— О, — удручённо сказал Кэрролл. — Так значит Кингаллис дал мне поиграть с несколькими старыми томиками, как своевольному ребёнку дают разрезать старые тряпки вместо кружевных занавесок. Поскольку я должен играть в игры, непременно дайте мне игры, которые никому не причинят вреда!

Игра в ножички с надписью «опасно» и целлулоидные игрушки, сделанные в виде острых ножей, исходя из теории, что дети предпочитают такие игрушки, кубикам и погремушкам. Бутылочки с цветным песком, на которых изображены череп и скрещённые кости, и указаниями не смешивать их.

Американские горки в парке развлечений, которые кажутся опасными — кто-то знает кого-то, кто знает о несчастном случае на них — но на самом деле менее опасны, чем поездка на автомобиле в пробке.

Райнегаллис помолчала.

— Тогда что же мне делать? — бушевал он. — У меня здесь нет никого из своих. Ни единой понимающей души, на которую я мог бы опереться в трудную минуту. Одинокий человек во враждебном окружении — и от меня ждут, что я буду исполнять за вас ваши трюки!

— Вы…

— Разве я должен помогать вам?

— Нет, — честно ответила она. — И всё же из уважения к вам…

— Уважения? — презрительно рассмеялся он. — Уважение! Нет, Райнегаллис, не уважение и даже не почтение. Я подопытный пёс, которого нужно баловать, потому что моя жизнь, мой разум и моё тело должны быть изучены. Не уважение, Райнегаллис, а смертельный страх перед распространяющимся ядом. Изоляция.

— Боюсь, мне не следовало приходить, — сказала она, но это была скорее высказанная мысль, чем попытка что-либо донести.

— Тогда скажите Кингаллису, что ни один человек не будет вечно стремиться к цели безрезультатно. Осёл должен время от времени пробовать морковку.

— Чего вы хотите? — тихо спросила она.

— А если я расскажу вам, услышу ли я правду, узнаю правду — или просто получу ещё больше увиливаний? — спросил он.

— Вы слишком подозрительны, — мягко сказала она. — Почтительности у меня к вам, может, и нет, на самом деле. Но уважение — есть.

— Какое же уважение вы можете испытывать ко мне? — сказал он с неприкрытой насмешкой.

— Вы сильный человек, — ответила Райнегаллис. — Вашей силы достаточно, чтобы преодолеть ментальный луч. Чтобы противостоять попыткам Кингаллиса изучить вас, препятствуйте моим попыткам исследовать ваш разум. Кингаллис может направить на меня дистанционный гипнотический луч и с его помощью прочитать мои самые сокровенные мысли.

Гипноскоп справляется с любым сопротивлением лучше всего — за исключением Джеймса Форреста Кэрролла. Вы, Кэрролл, противостоите этому изучению. Знайте — и почувствуйте удовлетворение — что, как бы мало вы ни узнали от моего брата, он знает о вас ещё меньше!

— И после того, как я бросаю вызов всему до конца, мне стирают память, — с горечью ответил Кэрролл. — Для меня — забвение. Для меня — что?

— Не обязательно забвение — одиночество, — сказала она мягким голосом.

— Радость в тени меча? — кисло спросил он. — Плотские утехи с представителями чуждой расы, которые даже не поймут моего страстного поступка?

Он коротко и грубо рассмеялся.

— Привязанность — это всего лишь прелюдия к взаимопониманию между супругами. Скажите мне, — спросил он с предельным цинизмом, — вы уже потерпели провал в этом году?

— Нет! — быстро ответила она. — Я всего лишь пыталась облегчить вашу участь.

Он мгновенно отбросил свой цинизм. Райнегаллис, казалось, была искренне задета его чёрствостью.

— Вы не сможете, Райнегаллис, — мягко сказал он. — Я больше не юноша, для которого личная страсть и удовольствие превыше всего. Я демонстрирую вам свою привязанность, — он положил обе руки ей на плечи и нежно сжал, потом наклонился и легонько поцеловал её. — Не слишком глубокий, но всё же искренний жест. Вы отвечаете? Нет, не отвечаете, потому что, несмотря на вашу внешность, ваша раса совершенно чужая. Неужели вы ждёте, что я буду продолжать, зная, что вы даже не понимаете, почему я могу получать чувственное удовольствие от подобного контакта?

— Даже если мы и инопланетяне, — сказала она, — тот факт, что вы получаете удовольствие от контакта, может дать мне…

— Прекратите рационализировать, — грубо сказал он.

— Я не согласна, — сказала она. — Это встреча разумов, которая намного превосходит любое грубое сопряжение тел.

— Тогда, — сказал он со странной кривой улыбкой, — давайте оставим всё на ментальном уровне, а?

Райнегаллис спокойно кивнула. Она подошла к боковому шкафу и достала оттуда катушку проволоки.

— Вот то, что вы ищите, — сказала она ему. — Теперь быстро, ибо Кингаллис никогда не должен…

— Кусочек морковки, — заметил он.

— Вы хотите целый обед? — сердито ответила она. — Вы что, совсем ничего не понимаете?

— Мне позволено играть с безобидными пустышками, — сказал он. — Когда я обнаруживаю их неэффективность, меня начинают соблазнять. В противном случае мне предложат какую-нибудь ценную безделушку. Скажите мне, Райнегаллис, как далеко вы зайдёте, чтобы усыпить мою бдительность?

Вместо ответа Райнегаллис повернулась и ушла. Возможно, если бы Райнегаллис была одной из дочерей Солнечной системы, она бы заплакала или, по крайней мере, была бы огорчена тем, что её искренний жест был отвергнут. Какой бы ни была её реакция, Кэрролл пожал плечами, когда она вышла из комнаты, и забыл о ней, глядя на оставленную запись.