– Ты подумала насчет собаки? – спросила Елена.

Ответ пришел после долгой паузы.

– Не уверена, что это нужно.

Дочь в сердцах бросила вилку и откинулась на спинку стула. Ну что за дура, подумала она. Такие ясные вещи, и то разжевывать приходится… уговаривать…

– Клиент, приходя к нам в дом и увидев абсолютно здоровую, холеную собачонку, что подумает? – объяснила она, стараясь сохранить терпение. – Что наш дом «исключительно порядочный», как ты выражаешься. Что здесь живут люди того же круга.

– Ты знаешь, почему я не решаюсь, – с деланным спокойствием сказала Эвглена Теодоровна. Сорвалась высокая, истеричная нотка, и тут же была придушена. – После того случая…

– Я не ротвейлера предлагаю завести и не питбуля. Купим пекинеса, девочку, назовем ее Лули – как английская королева. Или, например, карликового пинчера. Безобидные, как хомяки.

Мать закрыла на секунду глаза. Лицо ее поплыло – не справилась, не удержала в себе воспоминания. Там, за закрытыми веками, увидела она нечто страшное; и застыла перед раскрытым ртом вилка с фаршем, и задрожала вдруг нижняя губа…

– Обидные, безобидные… После того случая – не могу забыть, и все тут. Прости, дорогая, но собака в доме – не в моих силах.

Елена знала, о каком случае речь. В раннем детстве, на глазах маленькой Эвглены Теодоровны, которой тогда было годиков пять, здоровенная овчарка разодрала ее отцу (покойному деду Елены) левую кисть. Двух пальцев человек лишился, а ребенок психотравму получил… Страшный образ всю жизнь мать преследует. Но ради дела можно бы и потерпеть, разве нет?

– Ты почему плохо ешь? – восстановила мать дистанцию. – Поднажми. Я кое-что хотела с тобой обсудить, поскольку мы компаньоны. Есть перспектива расширить дело…

Несколько минут Елена слушала, молчаливо закипая, не веря своим ушам; наконец не выдержала, вскочила:

– Ты что, ничего не понимаешь?

– Чего не понимаю?

Самое возмутительное, что мать не советовалась, а ставила в известность! Наверное, внутри себя все уже решила.

– Что происходит – понимаешь?

Мать распрямилась и спросила ровным голосом:

– А что происходит, моя дорогая?

…Обнаруженная ею перспектива состояла в том, что товаром очень заинтересовались в Скандинавии. Финны, датчане и прочие шведы. Увы, доставать подобные редкости там, в оазисе цивилизации, затруднительно, тогда как мы – у них под боком. Короче, намечается крупный заказчик, готовый брать товар «аккордами». «Аккорд в Скандинавию» – это ж какая сумасшедшая выгода! Откуда он взялся, этот заказчик? Очень просто: Сергей на него вывел. Какой, пардон, Сергей? Наш китайский повар, какой же еще… Вот такой, можно сказать, казус. Господин Лю, оказывается, не только слуга, но и посредник с великолепными связями…

Странное чувство наполнило Елену. Черное, как смола. Чернота выплеснулась через край. Кровь остановилась и стала черной, легкие окаменели, мир распался на множество черных кубиков… длилось это лишь мгновение.

Позорное мгновение страха.

Сказали бы Елене, что это был именно страх – убила бы наглеца на месте. Никого и ничего она не боялась. Что же случилось сегодня, в дождливую октябрьскую пятницу, в священный День Ворона? Ей хотелось взять скарификатор и исколоть себе пальцы, чтобы выпустить поганую жижу на волю, но все медицинские инструменты хранились выше этажом…

Она так и не села обратно за стол. Стояла и смотрела на мать сверху.

– …Новый канал, новая респектабельная клиентура, – говорила Эвглена Теодоровна. – А если ты Сергею не доверяешь… ну, и правильно. Только не забывай, что до тебя, пока ты маленькая была, он был моим ассистентом. И сейчас помогает. Не сорваться ему с крючка…

И вдруг выяснилось, что терпение кончилось. Адская горечь распирала рот. Елена опрокинула недоеденную розетку прямо на скатерть.

– Короче, кого мне к завтрашнему готовить? Старого или нового?

– А ты как думаешь? – спросила мать, заулыбавшись (выходку дочери она приняла за свою победу). – Кого бы ты сама реализовала?

Елена пошла к двери. Обернулась:

– Думать – не мое дело. Ты босс.

В нашу с Эвгленой брачную ночь тот, предыдущий ее муж, с фамилией Суриков, был еще жив. Жизнь его поддерживалась аппаратом гемодиализа… впрочем, уместно ли здесь это слово – жизнь? От человека оставалось только туловище – без конечностей, без гениталий, без почек, печени и желудка. Вскоре не стало и этого. Купчиха продала остатки, затем – его голову, а затем – палец с обручальным кольцом.

Последнее, что она продавала, всегда был палец с обручальным кольцом.

Таким образом, пока мы с супругой кувыркались в будуаре, материализуя наши с ней сексуальные фантазии, Суриков находился здесь, в палате. Я узнал об этом уже на следующее утро, когда меня самого привезли сюда из операционной. Чего только не бывает в семейной жизни…

Как Эвглена смогла выйти замуж, если прошлый муж был еще при ней? Как получила штамп в паспорте? Я спросил однажды. Она объяснила. Свидетельства о смерти ей выдают без предъявления тела, вот и вся разгадка. Оказывается, у нас и такое возможно. Любовь творит настоящие чудеса, говорят классики, – любовь мелких тварей к деньгам… Так что к моменту нашего знакомства Эвглена официально числилась вдовой, свободной и законопослушной.

До Сурикова был Серов. А до Серова? Бог весть. Достоверно известно лишь то, что Эва сменила передо мной вовсе не двоих мужей, а шестерых. И все мы, если верить нашей любительнице изящных искусств, отличались звучными фамилиями. Во всяком случае, кто-то из предыдущих точно был Репиным. Теперь, вот, в ее коллекции появился и Саврасов. Неравнодушна она к художникам-передвижникам, что ж тут странного… Ну не смешно ли? До икоты…

Короче, я – седьмой по счету. Счастливый номер.

Любопытно, свидетельство о моей смерти она собирается оформить ДО или ПОСЛЕ?

– …Поди, пожалуйста, сюда, – зову я Елену.

Она отрывается от шкафчика с инструментами, подходит к моей кровати, вопросительно смотрит. Возраст – 15 лет c с хвостиком. Неуловимая грань между девочкой-подростком и молодой женщиной. Иногда она ухаживает за мной, когда тети Томы нет: приносит еду, меняет простыни, в трудные моменты даже подкладывает судно.

Трудные моменты – это дни после операций.

– Завтра утром, да? – тихонько спрашиваю у нее.

Молчит. Смотрит с явным сочувствием.

– Ну ты же понимаешь, если выбор пал на меня, надо на всякий случай дела привести в порядок, проститься с родными, написать завещание…

Нет, не улыбается. Впрочем, шутка моя печальна, слишком много в ней нешуточного. В руках у девочки бикса – емкость круглой формы, похожая на кастрюльку с дырочками, в которую складывают хирургические инструменты. Когда юная медсестра идет от меня обратно к шкафчику, в биксе что-то весело погромыхивает.

Зовут ее тоже Эвгленой. Купчиха дала дочке собственное имя – то ли чтоб себя увековечить, то ли в память о своем пропавшем отце. Эвглена с зелеными глазами разделилась надвое, и возникла Эвглена Вторая. Поистине – простейшие размножаются делением. Есть у девчонки, как ни странно, и отчество: «Викторовна». Что за Виктор? Отец, надо полагать? Надеюсь, не Васнецов… Хотя, какая мне разница?

Ненавижу художников.

А дочка предпочитает, чтобы ее звали Еленой. Как угодно, только не Эвгленой. Это прекрасно…

– Елена… – произношу я тихо и медленно. – Колдовские звуки. Если ты вслушаешься, как звучит твое имя, ты почувствуешь силу. В нем есть то, чего не хватает тебе в жизни. А может, тебе стоит хотя бы иногда произносить свое имя – вслух или про себя? Вот, послушай: Е-ле-на… Е-ле-на…

– Смешно, – дергает она плечами, не оборачиваясь.

Ничего смешного, девочка, откликаюсь я мысленно. Расшатывать твою защиту – это тяжелый труд.

– Когда ты пробуешь свое имя на вкус, оно может быть или сладким, или соленым.