«Студия», блин…

Кроме дурацких картин в нашей палате ничего от студии нет. Реанимация, процедурная – это да. Причем, всё в одном помещении. Здесь и аппарат гемодиализа, который иногда называют искусственной почкой. Медицинский шкафчик (железо плюс стекло), в котором хранятся хирургические инструменты. В углу штативы для капельниц. Операционная – рядом, в соседней комнате. Вообще, две трети второго этажа – это маленькая, но вполне оборудованная больница.

Будуар тоже на втором этаже, но в другом конце особняка. Туда можно попасть двумя способами: во-первых, пройти дальше по коридору, – за операционную, за кладовку, за туалет для персонала. Во-вторых, снизу по отдельной лестнице, что прячется возле «черного хода» (этим путем Эвглена обычно и приводит возбужденных мышек в мышеловку).

Попасть, наоборот, из будуара в «студию» для постороннего человека возможно только одним способом – на каталке…

И персонал имеется. Помимо тети Томы иногда появляется улыбчивый, приветливый китаец по имени Сергей, который на любой отвлеченный вопрос реагирует так: «Я попробую что-нибудь для вас сделать».

Иди в жопу, отвечаю я в таких случаях. Мысленно, конечно…

На тумбочке возле моей кровати красуется статуэтка, подаренная мне Эвгленой много месяцев назад, еще на 23 февраля. Стойкий оловянный солдатик. Изготовлен, правда, не из олова, а из чугуна, – качественное художественное литье. Одноногий, естественно, как ему по сказке и положено… Что это, намек? Издевка? Или искреннее проявление чувства прекрасного?

Я не в обиде на свою супругу за этот подарок. Лично мне статуэтка нравится вовсе не изяществом форм; просто она увесиста и очень удобно лежит в руке…

Аккуратно уложив инструмент, Елена уносит снаряженные биксы в операционную. Там у них есть сухожарый шкаф, куда биксы с инструментом и должны быть поставлены. Все правильно – без термообработки нельзя. Вынимать непосредственно перед операцией. Я теперь многое знаю по части хирургии, жизнь научила. Куда бы этот мусор из башки вытряхнуть?

Уцепившись рукой за спинку кровати, я сползаю на пол.

Единственной моей руке любой атлет позавидует – жуть, а не рука. Машина. Заменяет мне три недостающих конечности.

Кровать целиком стальная, спинка сварена из трубок; предусмотрена также скоба для наручников, за которую я возьмусь, когда буду залезать обратно. Одет я по-домашнему: в майке и бриджах. Штанины в бриджах наглухо зашиты, вдобавок, кусками войлока проложены, чтобы культям комфортнее было. Культи на ногах уже не болят. Ноют и чешутся сами ноги, которых нет… впрочем, это общее место в ощущениях всех калек. Рана на левой руке еще тревожит, все-таки трех недель не прошло, как Эва отсекла мне остаток предплечья, пощадив локтевой сустав…

Со стороны, наверное, я похож на толстого червя, который, суетливо извиваясь, перемещается по полу. Держать равновесие – не проблема, давно привык. Добираюсь до розетки и включаю телевизор. Выбираю канал и перекидываю Алику пульт управления. Я читал программу передач и знаю, что сейчас этому человеку нужно. Шум стадиона врывается в нашу студию.

– Кто болеет за «Зенит», у того мошна звенит, – провозглашаю я.

– Все, кто ходит на «Спартак», получают там в пятак! – мгновенно оживляется он.

Алик прибыл в Москву из Ленинградской области, поэтому фанатеет за «Зенит». И потому же – никто его здесь не хватится. На недельку приехал, бедолага: столицу посмотреть, на футбол сходить, то-сё…

Когда Елена возвращается, «Зенит» как раз забивает «Спартаку» гол. Алик вне себя от счастья, поэтому преспокойно берет три маленькие таблетки, которые протягивает ему наша медсестра. Послушно глотает, – одну, вторую, – не отрывая сияющих глаз от экрана… И только через минуту вдруг соображает:

– Стой, это зачем?

Кто ж тебе скажет, зачем? Глупый.

– Чего ты мне дала?

Скорее всего, седуксен. Премедикация. Болельщику предстоит тяжелое утро. Елена, не отвечая ему, подходит ко мне, – я жду, сидя на полу; гляжу на нее снизу вверх. Она, как всегда, в штанах: ни юбок, ни платьев не носит. Вряд ли стесняется моих взглядов, просто характер такой.

– Мне тоже? – спрашиваю.

– Вам – нет.

Мне – нет… Это хорошо.

Ох, как хорошо! Короткие секунды триумфа.

– Стой! Думаешь, я полное дерево? – кричит Алик. – Чем ты меня травишь, сука? (Футбол его больше не интересует.) Да я просто вытошню это дерьмо, и всё!

Елена ухмыляется краешками губ.

– Не советую, – говорю я мальчишке. – Хуже будет.

Он смотрит на меня и утыкается лицом в подушку. Насчет того, что будет хуже, он мне верит…

Елена проверяет, хорошо ли закрыт шкаф с инструментами.

– У тебя есть парень? – начинаю я разговор.

Она только хмыкает.

– Предположим, был бы, – говорю я ей. – И что бы он сказал, если бы узнал, чем вы с матерью на жизнь зарабатываете?

– Нужно платить за мою учебу, – вдруг решает она ответить. – Нужно платить за дом.

– Понимаю, очень престижная школа. Учиться в ней – показатель незаурядной крутизны… Неужели ты вправду думаешь, что все на свете продается?

– Нет, не все. Только то, на что есть покупатель.

– Это все теория. А на практике, я полагаю, нет у тебя парня. Нет и быть не может. Твоя простейшая будет недовольна, а ты не захочешь ее огорчать.

Лицо девочки костенеет. Кто такая «простейшая», она не спрашивает.

– Захочу – огорчу, – цедит она.

– «Захочу», «не захочу»… Я, наверное, неправильно выразился. Чтобы завести нормального парня, тебе придется перешагнуть через свой страх. Для этого нужно быть сильной. Твоя беда в том, что ты боишься… признайся себе, КОГО ты боишься?

Сейчас, думаю я. Сейчас она повернется, рванет дверь на себя…

– У меня есть парень, – сообщает она, глядя в пол. – Мы вместе учимся. Говорит, что любит.

Что-то изменилось в ее голосе. И в лице. Дрогнуло что-то – появилось на миг и спряталось…

– Ого! – искренне удивляюсь я. – Слушай, я тебя поздравляю. Честно. Нынешние молодые люди редко признаются в любви, нет у них в лексиконе такого слова.

– Ну только не надо! – все-таки срывается Елена. – Что вы в этом понимаете, вы все!

Она делает стремительный шаг к выходу на лестницу. Однако я не даю разговору так просто оборваться.

– Ты потрясная девчонка, я завидую твоему неведомому другу. Извини, что влез не в свое дело, но…

Дверь, готовая вот-вот хлопнуть, притормаживает.

– …Насчет понимания. Может быть, я единственный здесь, кто тебя понимает. Понимает и ценит. Может быть, ты сама еще не знаешь собственной ценности. Подумай об этом.

Елена уходит из палаты.

Через пару секунд дверь приоткрывается, и в щель просовывается искаженное гневом лицо.

– Если парень меня любит, – чеканит Елена, – то ничего плохого обо мне не скажет, чем бы я там ни зарабатывала на жизнь.

Дверной косяк содрогается.

Поразительно. Я уже и забыл, с чего начал разговор, а она помнит… Неужели и правда – «парень»? Неужели простые чувства не чужды каменной принцессе? Может, она даже… влюбилась?

Нелепое предположение. Но – вдруг?

Размышляя об этом, я не смог заснуть до утра…

Отсчитывая сердечные сокращения, пищал монитор; в его электронном чреве еле слышно шумел вентилятор. По одному экрану ползла кардиограмма, по другому – ритмы мозга. В целом параметры были не критичны: АД чуть повышено, пульс чуть учащен, насыщенность крови кислородом – в норме.

– А теперь сама, – сказала мать. – Не забудь – разрез ступенькой.

Обращается со мной, как с несмышленышем, подумала Елена.

Предстояло отнимать пальцы на обеих руках. Впрочем, с левой рукой мать уже закончила. Товар был уложен в контейнер, пять ран на кисти – зашиты. Голый Алик Егоров спал на столе под многофокусной лампой: дыхание свободное, лицо безмятежное. Парень хорошо переносил наркоз.