Сергей медленно шел домой.

Нюра с подругой нагнали его и пошли рядом, продолжая свой разговор.

— Ты сама с Федором Васильевичем говорила? — спросила Нюру подруга.

— С ним разве поговоришь? А технорук еще хуже… Он мраморного дела и не понимает, впервые взялся за него.

Впереди послышалась музыка и громкое на всю улицу пение.

— Что это? — спросила Нюра.

— Забыла? Женька замуж выходит. Ты же на свадьбу обещала придти.

— Не пойду я, Дуся, — грустно сказала Нюра. — Не идут песни в голову.

Они поровнялись с домом, где играли свадьбу. Все пять окон были раскрыты.

Слышался тяжелый топот танцующих, женский голос задорно выкрикивал:

Подруги замедлили шаги.

Дуся жалобно попросила:

— Пойдем, Нюра. Ведь обещала…

Нюра ответила не сразу.

— Иди одна, Дуся. А я, может, потом подойду.

У себя в комнате Сергей присел к столу и стал перебирать этюды. Взгляд его упал на рябиновую ветку. Стало досадно, что надо уезжать, и обидно, что от такого ограниченного человека, как Федор Васильевич, зачахнет тут старинное камнерезное дело. И так оно уже захирело, а тут его вовсе губят.

За стеной слышались легкие шаги Нюры и поскрипывание половиц. Она что-то напевала. Пахло углями — видно, Нюра гладила. «Как и когда родился в ней художник? — думал Сергей. — Где начало ее мастерства? Не от той ли веточки, принесенной осенью домой, веточки, которую ей захотелось повторить в камне? Как сложится судьба этой девушки из маленького поселка мраморщиков? Надо бы помочь ей… Нельзя уступать Федору Васильевичу. Но что можно сделать? Вот я и сам оказался выкинутым».

— Да ты покушай, — громко сказала Варвара Михайловна дочери.

— Потом, — весело отозвалась Нюра. — Я скоренько вернусь, — ласково пропела она.

Сергей увидел Нюру на улице. Она была в шелковом пестром платье, в босоножках на высоком каблуке, волосы лежали аккуратным узлом. Лицо было веселое: «На свадьбу, — догадался Сергей. — Не выдержала».

Он крикнул в окно:

— Нюра, подождите! — и заторопился на улицу.

Нюра ждала его.

— На свадьбу?

— Обещала подруге… В школе вместе учились.

— Вы можете вернуться поздно, Нюра. А я завтра рано уеду. Хотел попрощаться.

— Уедете? Куда?

— Обратно. Не принял меня Федор Васильевич, — виновато сказал Сергей.

— Разве он может не принять?

— Выходит, что может. Я вам, Нюра, оставил адрес. Напишите, как у вас пойдут дела. Может быть, я вам и помогу чем-нибудь.

Нюра слушала, осуждающе склонив голову, решительная, упрямая складочка прорезала ее лоб.

— Вас сюда прислали камнерезами руководить, — сказала она.

— Поеду в другое место. Не одна такая артель у нас.

— Вы говорили: бороться надо, а сами уезжаете. Послали вас — должны остаться, — упрямо настаивала она.

— Не получилось, Нюра, — и Сергей протянул ей руку. Она разочарованно посмотрела на него и молча ответила на пожатие.

Сергей вернулся в дом, а Нюра, постояв в задумчивости, тихо пошла по улице.

Поезд уходил на рассвете, и Сергей, попросив Варвару Михайловну разбудить его, стал укладывать чемодан.

— Не долго вы у нас пожили, — с сожалением сказала Варвара Михайловна. Весь вечер она с жильцом почти и не разговаривала и лицо у нее было недовольное. «Осуждает», — думал Сергей.

Он долго не ложился спать. Хотелось еще раз повидать перед отъездом Нюру. Но, должно быть, загуляла она на свадьбе.

«Кажется, Нюра права, — подумал Сергей. — Что же это я, звал ее бороться, а сам в кусты?»

Он прошелся по комнате, опять увидел рябиновую кисть на столе, подумал, подумал и решительно начал опять раскрывать чемоданы.

— Варвара Михайловна! — крикнул Сергей. — Не будите утром.

— Сами встанете? — спросила она.

Утром Сергея разбудило громкое мычание коров. Мимо прогоняли стадо.

Узенькая полоска зари играла на востоке.

На улице у калитки, накинув на голову платок, стояла Варвара Михайловна, провожала в стадо корову.

— А Нюра где? — нетерпеливо спросил Сергей.

— Пляшет… Ох, неугомонная, — вздохнула Варвара Михайловна. — Воскресенье — ей бы отдохнуть, а она, вишь, ночь напролет свадьбу празднует.

Послышался отдаленный гудок паровоза. Оба прислушались.

Варвара Михайловна помолчала, вздохнула и, поджав губы, деловито спросила:

— Поедете? Или раздумали — у нас остаетесь?

— Остаюсь, Варвара Михайловна, — твердо произнес Сергей. — Надо оставаться.

На домашнем совете в семье доктора переезд назначили на конец августа, чтобы на новом месте мальчики могли с первого сентября пойти в школу.

Лето стояло холодное, дождливое. Пожалуй, самое плохое за пятнадцать лет жизни на Севере. В конце июня вдруг ударили сильные утренние заморозки, и высокая картофельная ботва на огородах сникла, почернела, словно опаленная. За все лето и в лесу не удалось побывать: каждая кочка там брызгала водой.

Утром Марья Васильевна, собираясь на службу в банк, с радостью думала: «Последнее лето… Наконец-то! Столько времени собирались уехать».

Муж обещал вернуться из поездки по лесному участку через три недели. Не торопясь, Марья Васильевна готовилась к дальней дороге, думала о жизни на новом месте. Она разбирала книги, журналы, решала, какие взять с собой, какие подарить соседям.

Труднее с вещами. Их накопилось немало, надо отобрать самые необходимые и самые лучшие. Всякий раз, как Марья Васильевна пыталась решить, что именно взять, ее одолевали сомнения. Не следовало, конечно, брать громоздкий, потускневший и подтекавший самовар. Вон и труба в нем еле держится. Но как можно бросить старого друга. Трудно представить вечерний стол без него. Ведь столько передумано и переговорено под его неутомимые песни в длинные осенние вечера, в зимние вьюжные ночи.

Еще труднее с Барсиком. Он появился в доме пятнадцать лет назад, на второй день приезда, и все привязались к нему. В осеннюю и зимнюю пору, когда Марья Васильевна оставалась надолго одна с детьми, ей было спокойнее, если с улицы доносился лай собаки.

Ребята и слышать не хотят, чтобы оставить Барсика. А как его возьмешь? Барсик одряхлел. Редко-редко слышен теперь его голос. Он мало бегает, больше спит на подстилке в сенях. Но когда Марья Васильевна выходит в сени, Барсик обязательно встает и смотрит на нее преданными мутными глазами. Попрежнему для него самая большая радость — побыть в комнатах. Как решить его судьбу? Марья Васильевна ничего не могла придумать.

После длительного ненастья и полосы дождей в августе наступила ясная погода. Низкие серые тучи куда-то ушли, весь день сияло жаркое солнце. Стали видны далекая горбатая вершина Гумбы и острая, словно петушиный гребень, вершина Куралая, заросшая щетинистым лесом.

Марью Васильевну неудержимо потянуло в лес. После работы, сделав все по дому, отпустив мальчиков гулять, она пошла за реку.

На деревянном мосту через Вагран Марья Васильевна остановилась. Быстрая вода бурлила у свай. Желтая пена, похожая на хлопья ваты, пропитанной иодом, кружилась в кустах, застревала в затопленных кустах. Течение было стремительное. Казалось, что мост, вспарывая ледорезами воду, несется по реке. У Марьи Васильевны даже голова закружилась.

Послышался треск. По крутой красноватой дороге из лесу спускался мотоцикл. На мосту мотоциклист сбавил газ, и Марья Васильевна узнала в нем по светлым волосам, выбившимся из-под шапочки, геолога Ирочку Гунину. На багажнике сидел в желтой куртке и желтых сапогах ее муж, тоже геолог. Ирочка помахала Марье Васильевне рукой в кожаной перчатке, а Гунин, несколько смущенный своим положением пассажира, только улыбнулся.