– Странно… Должно быть открыто, – вслух произнёс он больше для Сёмки, вопросительно установившегося на него, чем для себя.

Миры в магазине не было. Сбежала или попала в беду? Никита оглянулся по сторонам в поисках другого входа или каких-то объявлений. Ничего. Честно признаться, он даже не рассчитывал на подобное. Продумывал, что скажет при встрече, как заведёт разговор о кулоне, попытается переубедить. Мысли о том, что девушки просто может не оказаться на месте, даже не возникало. Неужели он ошибся, и Мира ему соврала?

– Пойдём, – тихо сказал он, потянув за собой Сёму.

Вскоре они уже стояли во дворе старого дома. На стенах ещё кое-где сохранилась жёлтая краска, но большей частью виднелись слои извёстки и кирпича. Тусклый свет единственного фонаря и некоторых окон наполнял всё вокруг странными силуэтами. По углам из стен торчали какие-то коричневые округлые шишки. Лишь при близком рассмотрении становилось понятно, что это гнёзда ласточек, сумевших найти для себя тихое место даже в самом центре города. Теперь они пустовали в ожидании новой весны.

Ника появилась неожиданно, так что её голос неестественно звонко отразился в тишине, подхваченный эхом.

– Привет! Простите, я немного опоздала, – улыбаясь, выпалила она, поправляя длинные распущенные волосы, растрепавшиеся от быстрой ходьбы.

– Всё в порядке, – торопливо произнёс Никита, даже не ответив на приветствие. Мысленно он всё ещё стоял у закрытых дверей книжного магазина, думая, что же делать дальше.

Ника перевела вопросительный взгляд на Сёму, но тот, ничуть не растерявшись, тут же деловито махнул в сторону брата:

– Не обращай внимания. Он сегодня странный, – а затем, восхищённо глядя на девушку, добавил, – Ты такая красивая!

Вероника в ответ лишь смущённозасмеялась, и на её щеках выступил румянец.

– Спасибо за комплимент, – проговорила она и, пригладив взъерошенные волосы мальчика, подняла глаза на Никиту.

– Прости. Сегодня работы много было. Пойдём?

Внутри дом выглядел ничуть не лучше. На стенах осыпалась штукатурка, обнажая бесконечные слои пожелтевших газет. Если бы кому-то взбрело в голову их сдирать, то по номерам выпусков можно было бы без труда определить, в какой год проводился ремонт. Редкие настенные бра через разбитые плафоны освещали парадную тусклым жёлтым светом. Запах сырости вперемешку со следами присутствия человека создавали ни с чем не сравнимый аромат. На втором этаже, где всё ещё продолжали своё существование «коммуналки» он чувствовался особенно тонко, так что приходилось ускорять шаг, скрывая проступившие от резкости слёзы.

Добравшись до верхнего этажа, они остановились перед крепкой металлической дверью, резко выделявшейся на фоне других – крашенных или обклеенных клеёнкой.

– Дядя с тётей поменяли, наверное. Последний раз я здесь лет семь назад была, – пояснила Ника, доставая ключ.

С замком пришлось немного повозиться, но всё же при участии Никиты он, наконец, щёлкнул. Сёмка первым пролез в приоткрытую дверь и тут же замер, издав удивлённый возглас.

За дверью нельзя было и шагу ступить, чтобы не наткнуться на башню из коробок, то и дело грозившую свалиться прямо на голову, либо не наступить на что-то из разбросанного по полу. Часть мебели стояла кое-как, словно кто-то её двигал, освобождая побольше места. За стёклами шкафов виднелись упавшие фоторамки, книги, фарфоровые фигурки. Часть из них не перенесли подобного обращения, так что рядом на полу поблёскивали разноцветные осколки.

– Они перевезли сюда часть ненужных вещей. Всё равно здесь никто не живёт, поэтому используют квартиру, как большую кладовку, – будто извиняясь, тихо проговорила Вероника и закусила губу.

С трудом пробравшись в гостиную, она указала на письменный стол.

– Думаю, стоит начать отсюда. Насколько я помню, там раньше лежало много разных бумаг. Надеюсь, с тех пор ничего не поменялось, – уже тише добавила она.

В её глазах проступили слёзы, в то время как губы всё ещё силились удержать непринуждённую улыбку.

– Можно? – спросил Никита, дотрагиваясь до ручки верхнего ящика.

– Да-да, конечно. Смотри всё, что нужно, – она немного помедлила, словно сомневаясь, стоит ли ей остаться, но потом решительно подняла глаза и с улыбкой сказала, – Я по дороге купила пирожных – пойду пока чайник поставлю.

Сёмка хотел было увязаться за ней, но Никита его вовремя остановил. Нужно было дать Веронике возможность побыть одной.

***

Ника остановилась перед закрытой дверью спальни, чувствуя, как учащённо бьётся её сердце. Разумеется, она спешила вовсе не на кухню. Просто хотелось улучить возможность и зайти в эту комнату без свидетелей.

Что с ней случится там? Заплачет? Ещё сильнее стянет томительной болью грудь или она не почувствует ничего? Вероника и сама не знала, какой будет её реакция. Это произошло слишком давно, чтобы она помнила. Казалось, всё должно уже восприниматься как данность, но ей до сих пор было больно. Она злилась, с трудом сдерживала себя, наблюдая за тем, как Никита подходит к столу, открывает ящик, достаёт стопку бумаг. Словно каждый предмет здесь принадлежал лишь ей, так что любое посягательство считалось недопустимым. Да, она понимала, как глупо это звучит, но ничего не могла с собой поделать. Оставалось только убежать. Но как она тогда позволила им сделать подобное с этим местом? Как всегда. Трусливо молчала, пытаясь доказать самой себе, что это верный выбор.

Кожа коснулась прохладного металла, и ручка мягко опустилась. Вероника поспешно вошла, словно боясь выпустить наружу нечто важное. Дыхание перехватило, и рука невольно потянулась к шее. Здесь не было такого беспорядка, как снаружи. То ли места ещё хватало и без этой комнаты, то ли у них всё же существовали какие-то внутренние границы. Через раскрытое окно в полумрак комнаты врывался луч света, отбрасываемый уличными фонарями. Идеально, без единой складки на большой кровати лежало белоснежное покрывало. У стены нетронутой стояла детская деревянная кроватка. Ника быстро перевела взгляд. С другой стороны на прикроватной тумбочке силуэтом виднелась фоторамка.

Вероника вытащила снимок и, прижавшись спиной к холодной стене, медленно опустилась прямо на пол. Протянув руку, она выставила фотографию на свет. На неё, улыбаясь, смотрели двое молодых людей. Каштановые пряди волос обрамляли лицо девушки, подчёркивая глубину её карих глаз, таки же тёмных, как и у мужчины. Это был день их свадьбы, Ника знала точно. Зарождающееся счастье, которому был отведён слишком короткий срок.

В комнате всё замерло. Стихли голоса за стеной. Слышно было лишь тихий шёпот:

– Почему мне так больно? Я ведь совсем вас не знаю… У меня нет ни одного воспоминания, за которое можно было бы ухватиться… Из глаз текут слёзы, но я ничего не чувствую. И всё же каждый раз мучаю себя мыслью, что не люблю вас. Я не вспоминаю о вас, но стоит лишь напомнить… Возможно, вам хочется, чтобы моя жизнь была свободна от чувства вины. Чтобы я просто приняла и отпустила… У меня не получается…

Ей одновременно хотелось порвать снимок и прижать его к губам. Чувства обманывали, возникали и угасали и, сменяя друг друга, забавлялись этой безжалостной игрой. Безразличие превращалось в съедающее изнутри чувство вины, чем-то похожее на сожаление и грусть. Но никогда не было настоящего тепла любви. Вместо него зияла пустота, постепенно наполнявшаяся злостью на свою жестокость и бессилие.

Вероника хватала ртом воздух, вздрагивая от беззвучных рыданий. То, что копилось каждый день, скрываясь за милой улыбкой, сейчас нашло свой выход. Она позволила себе эту временную слабость. Всего несколько минут, когда ей не нужно было делать вид, что с ней всё в порядке…

Спустя время Ника уже была на кухне. Как ни в чём не бывало суетилась, расставляла на столе чашки, осматривала все ящики в поисках ложек. Но сил хватило ненадолго. Она остановилась, оперевшись одной рукой о край стола, и замерла. Чайник на плите отчаянно свистел. Кто-то позвал её по имени, но она ничего не слышала…