Рот «пиита» был еще открыт, но последних слов никто не услышал. С улицы долетел треск автоматных очередей, а мгновением позже одно из окон брызнуло осколками. Собутыльники повскакали с мест, на свету блеснуло оружие. Моргнул и погас под потолком свет.

— Опять патлатые, мать их так! Такую песню запороть!..

Вместе со всеми Дымов вмиг оказался на улице. Какая-то полуголая дамочка, приняв его за чужака, с визгом мазнула когтями по лицу. Вадим вскрикнул, упершись ладонями в ее липкие груди, с усилием оттолкнул. Девица немедленно затерялась в толпе. Да и сам он о ней тотчас забыл. Кругом уже вовсю шла перестрелка. Палили в темноту, палили неизвестно в кого. Перед узорчатой оградой особняка, угрожающе вращая башней, крутился танк. Стрелку явно не терпелось выстрелить, но цели, похоже, и след простыл. Анархисты опасно скакали у танка под гусеницами, в досаде колотили трассирующими в небо.

К Полю подлетел запыхавшийся мужичок в пиратской косынке, с засученными по локоть рукавами. Указывая куда-то в сторону автоматом, оживленно залопотал:

— Вон оттуда бригада вынырнула. Пятеро или шестеро немтырей. У Коти закурить спросили — и тут же шило в бок. Кажись, насмерть. Хорошо, танкисты не дремали. Дали пару струй, двоих на месте положили.

— Трупы! — прорычал Поль. — Я хочу видеть трупы!

— Ща, Медведь, сделаем! — «пират» скакнул в темноту. Было видно, как он размахивает своим автоматиком, свободной рукой разгребает собратьев, как волны.

— Дисциплинки вам не хватает, — заметил Вадим. — Вон какая толпа. Пара пулеметов — и всем кранты.

Поль обиделся.

— Это они сейчас толпа. До поры, до времени. А попробуй разозли их, — так будут жалить, обо всем на свете забудешь. Такая вот коллизия… Дисциплина и воля, Вадик, всегда порознь. А мы ведь не европейцы какие-нибудь, мы, Вадик, стопроцентные россияне. Как ни муштруй, один хрен, ничего не выйдет, кроме показухи. Терпим до Москвы, как кутузовы, зато потом начинаем. Суворов, Вадик, — исключение. Наше правило — бунт, пугачевщина! Еще Бисмарк говаривал, регулярная армия воюет первые дни, далее в сражение вступают штатские. Так что не надо про опыт, дисциплину и прочее. Или возьми нашу вторую Мировую. Ну, давили солдатиков дисциплиной, заградотряды ставили — и что? Погробили людишек один к десяти. И в плен миллионами сбегали. Вот тебе и весь стих!..

Довести до финала великую мысль Поль не успел. Притащили трупы. Вернее, один еще шевелился, но пинками братва так разукрасила ему физиономию, что с первого взгляда было ясно: пленник — не жилец.

— А, ироды!.. — прорычал Поль, и непонятно было, на кого он злится — на своих за скорый самосуд или на пришлых. — Глянь, Вадя, кого приволокли!

— Думаешь, это «Бульдоги»?

— Ясен пень, они! Кому больше-то? А ты вступаться еще за них вздумал, мира просил. Ну уж, хрена! Чтобы за просто так да палить по моей резиденции?!..

— У них еще и гранаты были, — подкинул полешко в костер смахивающий на пирата мужичок. — Вон у Михи теперь на поясе. Целая гирлянда.

— Слыхал? — Поль вновь обернулся к Вадиму. — Какой же тут, к черту, мир? Сплошная круговая оборона…

Вадим не стал с ним спорить. Стратегия общения с Полем оставалась прежней — застолье, размягченное состояние, скупые слезы друг у дружки на груди и мимоходом — то нужное, важное, ради чего пришел.

— Значит, он у Поля? Большое спасибо, полковник, — Мадонна чуть помялась. — А мне он ничего не просил передать?… Нет? Ну, спасибо… — Она пристегнула микрофон к рации, и гримаса исказила ее смуглое лицо. Гримаса не гнева, скорее — боли. Впрочем, в сложившейся ситуации это означало примерно одно и то же.

Не сразу она возвратилась к действительности, сначала глазами взглянув на столпившихся возле грузовика людей и только затем сознанием.

Стало быть, он снова убежал от нее. У-бе-жал…

Еще несколько секунд понадобилось ей, чтобы справиться с клокочущим внутри пожаром.

— Ну? — это тоже был ее голос, но эти интонации и этот тембр ни Вадим, ни Пульхен, ни Панча никогда не слышали. И именно он заставил стоящих возле машины содрогнуться. Они ожидали приговора, и по глазам этой женщины теперь угадали его.

К Мадонне шагнул Луговой, ее секретарь и помощник, личность, по ее мнению, омерзительная, но для ТАКИХ дел стопроцентно подходящая. Мадонну не зря прозвали железной леди. Она не любила карать, но карала, потому что считала это единственно верным в сложившейся ситуации. Она понимала и оправдывала существование пожарных команд, института Бори Воздвиженова, интерната Ганисяна, но каждый делает свое и по-своему, а своим делом она считала истребление той части человечества, что полагала пир во время чумы нормой. Не раз и не два муниципалитет пытался встревать в ее операции, но, как и в случае с Полем, власть осталась ни с чем. Отстаивать принципы гуманизма в нынешнем Воскресенске представлялось делом не только сомнительным, но и опасным. Лишь устоявшаяся богатая держава может позволить себе дискуссию о правомерности смертной казни. Во времена войн и катастроф реалии наплывают черной волной, затыкая рты самых ретивых поборников добра.

«Что делать, Вадик, люди понимают только силу. Не я это придумала…»

Она и впрямь верила в закономерность силы, с легкостью принимая слова Белинского, любившего твердить о том, что к счастью людей следует тащить за волосы. Сами, по доброй воле, они способны поворачивать только к бездне. «Пример — и только пример! — восклицала Мадонна. — Убийцам, совратителям и торговцам наркотиков нужен убеждающий пример!» Луговой кивал и подхихикивал. За подобные примеры он голосовал двумя руками. И потому именно этого человека она отправляла на специальные операции — операции «избавления мира от чумных палочек».

— Ну? — повторила она чуть тише.

Луговой тряхнул полиэтиленовыми мешочками, разлепив их, взвесил на правой и левой руке.

— Это, кажись, опиумная дурь, — примерно с полкило, а это конопля вперемешку с синтетическим чхином. Научились, собаки, варить! Узнать бы — где.

— А ты расспроси.

Луговой вернулся к толпящимся у грузовика людям, вполголоса заговорил, видимо, повторяя вопрос. Мадонна распахнула бардачок, пошарив, достала пустую пачку, с досадой смяла в кулаке, выкинула через открытое окно. Заметив, что глаза водителя опять скользнули к ее обтянутым черной кожей ногам, вполголоса пробормотала:

— Отвернись, петушок. Глазки выцарапаю.

Крякнув, шофер послушно выпрямился. Он тоже успел изучить все ее интонации. Спорить или шутить с Мадонной отваживались немногие.

Почти бегом к джипу вернулся Луговой. Чуть присев, с улыбкой ткнул указательным пальцем себя в грудь.

— Видали? Харкнул, падла! Прямо на титьку. Спросил про плантации, а он взял и плюнул.

— А ты стерпел?

— Ну… Пока — да. Но это ж до поры, до времени. Вы просили узнать…

— Так ты узнал?

— Нет, но в общем картина ясная. Работали на Байчика, малолеток под себя подминали. Три сеанса, и любая, пардон, девочка что хочешь для тебя сделает. Когда зависимость — это уже сурово. Считай, навсегда. А Байчик всегда малолеток обожал.

— Кто-нибудь ушел?

— Трое или четверо. Но главное — Байчик здесь. Очень уж растолстел, чтобы бегать. Форму потерял. Он, кстати, и стрелял. Теперь бабки сулит, алмазы какие-то.

— Вот как? — Мадонна скользнула взглядом по пленным у грузовика, пытаясь отыскать фигуру наркокнязя. — Сколько их там всего?

— Взяли двенадцать человек…

Уже наперед догадываясь о предстоящем, Луговой не сдержал улыбки.

— Так что? В расход этот гадюшник или потреплем еще на допросах?

— А сам ты как?

— Я бы, честно говоря, еще побалакал с красавцами. Однако, сделаем, как пожелаете, ваше сиятельство.

Он пытался шутить, потому что шутил исключительно в моменты, когда предстояло последнее решающее действо. Этим завершалось большинство их операций. Анализ слухов, сыск, наконец окружение притона и захват — все это являлось для него скорее даже не работой, а необходимой прелюдией к главному. Наградой для этого человека было то, что когда-то в прессе объяснялось и оправдывалось принципом жестокой необходимости.