Определяя характер общества, основанного Пифагором, мы можем выбирать среди очень немногих вариантов: 1) σχολή — философская школа, наподобие тех, что возникли в IV в.; 2) θίασος (или δργεών) — религиозно-культовое сообщество;[227] 3) εταιρεία — социально-политическое объединение.[228]

Смысл, который вкладывают в понятие «философская школа», весьма различен; мы возьмем за образец структуру тех школ, которые были основаны в IV в. сначала Платоном и Аристотелем, а затем Зеноном и Эпикуром. Академия и Ликей не имели аналогов в VI в., они были основаны как образовательные учреждения для совместных занятий под руководством схоларха, который назначался своим предшественником или выбирался членами школы. Каждая из этих школ находилась в определенном месте: либо в общественном, как Академия и Ликей, либо в частном доме, как школа Эпикура.[229]

Рассматривая пифагорейское сообщество, нетрудно убедиться, что оно носило совсем другой характер, хотя некоторые черты сближают его с философской и научной школой — но уже в более широком и современном смысле этого слова. В источниках по раннему пифагореизму термины, обозначавшие философскую школу (σχολή, διατριβή), не встречаются. Никаких схолархов у пифагорейцев не было,[230] и понятно почему: пифагорейцы были разбросаны по десятку городов Южной Италии, а затем и Греции, так что совместные занятия, равно как и общее руководство из одного центра были для них просто невозможны. Маловероятно, чтобы даже в Кротоне времени Пифагора занятия носили регулярный характер и касались всех членов сообщества.

Если не подходить сугубо формально, а учитывать связанность некоторых пифагорейцев учительством и ученичеством, а также развитие некоторых общих доктрин и научных направлений, то следует согласиться с тем, что в рамках пифагореизма школа все же существовала — в том смысле, в котором мы говорим, например, о милетской школе. Пифагорейцы, как и Платон, придавали большое значение воспитанию и образованию юношества и разработали целую систему педагогических методов, по крайней мере, в конце V-IV вв.[231] Но, хотя в пифагорейском сообществе и практиковалось обучение, не для того оно было создано. Не совместные занятия ради достижения мудрости были его главной целью — ведь подавляющее большинство пифагорейцев (даже те, кто упомянут в каталоге Аристоксена) не имело отношения к философии и науке.

Следовательно, в определении статуса и организационной структуры сообщества мы должны выбирать между гетерией и фиасом.[232] Выбор этот особой сложности не составляет. В наших источниках ни общество в целом практически никогда не называется θίασος, ни его члены — θιασώται.[233] Для пифагорейских сообществ VI-начала V в. участие в политике было одной из основных сфер деятельности. Члены фиасов, как и другие граждане, могли участвовать в государственных делах, но сами фиасы в политику не вмешивались, это были чисто культовые объединения. Никаких свидетельств на этот счет не сохранилось и об орфиках.[234]

В фиасах существовала весьма развитая организационная структура. Управление находилось в руках разнообразных категорий магистратов, сменявшихся через год, культ отправляли специальные жрецы и жрицы, дисциплина, закрепленная в особых νόμοι, поддерживалась штрафами.[235] Ничего подобного о пифагорейцах мы не знаем. Члены фиаса группировались, как правило, вокруг сравнительно нового (чужеземного) культа, который не носил еще государственного характера и не был общим для всего полиса.[236] Из того, что известно о религиозной жизни пифагорейцев, вывести наличие особого культа невозможно. Наиболее почитаемым божеством у них был Аполлон, но его культ существовал в Кротоне еще до приезда Пифагора и носил общегородской характер.[237] По словам Алкидаманта (которого цитирует Аристотель), италийцы чтили Пифагора как героя, так же как клазоменцы — Анаксагора (Rhet. 1398 b 14), из чего, впрочем, не следует, что речь шла о специфически пифагорейском культе, вокруг которого объединялось сообщество, как это было позже, например в платоновской школе. У пифагорейцев имелись свои правила, касающиеся погребения (Hdt. 11,81), но можно с определенностью сказать, что само сообщество было создано не для того, чтобы им следовать.

В любом случае у пифагорейского сообщества гораздо больше общего с социально-политической организацией, чем с религиозной сектой, — вопреки стремлению Буркерта доказать обратное.[238] Среди отмечаемых им характеристик секты некоторые свойственны далеко не только религиозным объединениям, другие не находят подтверждения в источниках, касающихся пифагорейцев. Например, «альтернативный стиль жизни» характерен для философской школы киников, а еще раньше — для Эмпедокла и отчасти Сократа, «регулярные собрания группы» — для политического объединения. «Высокий уровень духовной интеграции, согласие во взглядах и действиях, основанные на авторитете или на священном писании», мало подходят к тому, что мы знаем не только о философии и науке пифагорейцев, но и об их политике и религии. Пифагор, безусловно, стремился к авторитарному правлению, по крайней мере внутри сообщества, но достичь его не сумел. В мятеже, происшедшем еще при его жизни, участвовали и некоторые пифагорейцы: Онат (14 А 15) и Гиппас (18 А 5).

В раннем пифагореизме не было ни священного писания,[239] ни обычного в таких случаях идеализированного жизнеописания основателя. Разногласия велики даже по поводу основной «догмы» — метемпсихоза и связанного с ним вегетарианства.[240] Если средняя комедия смеется над «пифагористами», воздерживавшимися от мясной пищи (DK 58 Е), то Аристоксен (fr. 25) и Гераклид (fr. 40), знакомые с пифагорейцами того же времени, утверждали, что и они, и сам Пифагор ели мясо. Традиция в одном случае говорит о воздержании от всего живого, в другом — от мяса некоторых животных, в третьем — от определенных органов. Пифагорейцы, знакомые Аристоксену, должны были носить чистые белые одежды, «пифагористы» ходили в старых и грязных. Не подтверждаются надежными источниками и «акции против отступников» — ни в одном из текстов классической эпохи об этом нет ни слова.[241]

Особо следует рассмотреть вопрос об общности имущества, о которой впервые упоминает Тимей (FGrHist 566 F 13). Приведя пословицу κοινά τά των φίλων, он приписывает ее авторство Пифагору и утверждает, что у пифагорейцев имущество действительно было общим. Пословица эта много раз встречается и до Тимея,[242] причем в большинстве случаев ясно, что речь идет вовсе не об общности имущества, а либо о готовности поделиться с другом своим имуществом, либо (в переносном смысле) о единстве интересов. Ни один из авторов того времени не упоминает о подобном установлении пифагорейцев,[243] и, что не менее важно, оно вообще не встречается в Греции VI-IV вв.[244] Правда, в IV в. об общности имущества много писали, например Платон и Эфор, но можно только догадываться, что заставило Тимея приписать пифагорейцам реальное воплощение этих утопических взглядов. Не мог ли Тимей, считавший чрезмерную роскошь источником повреждения нравов,[245] предположить, что пифагорейцы, которые всегда выступали против излишеств (Aristox. fr. 35, 37-38), практиковали общность имущества как средство против развращающего влияния роскоши? Как бы, впрочем, ни пришел Тимей к этому мнению, никаких фактов, подтверждающих его достоверность, нет.[246]