Глава 3

1504 год, май, Коба, империя Теночк

Внезапность порой способна на многое. Разумеется, если удаётся верно использовать эту сильную, но очень уж особенную карту. Очень уж она зависима от тайны, которую необходимо обеспечить, чтобы противник не узнал о том, что именно и как ты собираешься делать. Это верно и в простых, житейских делах, а уж в военных особенно.

Слободан Никшич, комендант Тулума, не зря считался довольно изобретательным, а ещё скрытным и довольно коварным по отношению ко всем не являющимися его друзьями человеком. Давало о себя знать тяжелое, полное лишений и постоянных угроз детство. То самое, в котором ещё не было никакой Сербии, а имелись лишь подвластные ненавистным османам земли. И отрыв тогда ещё почти несмышлёного мальца от родной семьи по страшному и кровавому османскому «налогу крови», девширме. Тому, по которому из семей завоёванных народов — далеко не всех, а лишь признаваемых опасными — выдергивали детей, чтобы потом воспитать из них частицу основной опоры султанов — янычара, то есть забывшего кровь, суть, семью, что заменялись на исламский фанатизм и обращённую ко всем врагам османов ненависть.

Слободану не повезло — он оказался одним из тех, на кого попал этот омерзительный жребий. Ему повезло — отец, узнавший об этом чуть ли не в последний момент, сумел укрыть сына, вот только сам поплатился жизнью. Небольшим утешением для Слободана было то, что отец был не зарезан, как жертвенный баран, а пал с оружием в руках, защищая свою кровь и честь семьи.

Кровь. За пролитую кровь и потерю близкого человека он дал клятву мстить. Кому? Всем османам, причём не останавливаться в святом для себя мщении до той поры, пока Сербия не станет вновь свободной, а столица ненавистной империи не обратится в руины.

Наивная, данная ещё мальчишкой клятва. Вот только всё сбылось. Ну или не всё, но большая часть. Сербия освободилась от османского владычества, выметя тех, словно нанесённый долгими годами на двор мусор. Потоки уже османской крови смыли горечь поражения на Косовом поле и долгое, очень долгое время владычества тех, кого сербы ненавидели люто. Да и Стамбул был пусть и не разрушен, но полностью очищен от расстилающих молитвенные коврики для намаза по несколько раз на дню и слушающих вопли с минаретов. Казалось бы, все.

Так, да не совсем! Османская империя продолжала существовать, пускай и скукожилась, и окончательно лишилась всех своих европейских владений. Однако в Риме даже не скрывали, что спустя некоторое число лет вновь вернутся к разгромленному, но до конца не добитому врагу. Благо и повод имелся — тот самый объявленный Европе джихад, под знаменем которого, поднятым мамлюкским султаном, в конце концов оказался и султан османский, понимающий, что иначе его не поймут собственные приближённые. Но то потом, а сейчас…

Переполнявшая серба ненависть и жажда вражеской крови помогла тому взлететь довольно высоко как при освобождении его собственной страны, так и при последующем Крестовом походе, когда сила мусульманских государств Европы и Северной Африки была окончательно сломлена. Ну а жажда деятельности, нежелание сидеть и ждать, когда начнётся новая большая война против главного врага в его жизни — именно она привела Слободана Никшича сюда, в Новый Свет, после чего забросила и на пост временного коменданта Тулума.

Ненависть? Она хоть и оставалась, но тут у него просто не было ни кровных врагов, ни мусульман, которых он готов был резать и отстреливать в любом числе. Зато оставалась кипучая жажда деятельности и желание проявить себя перед гроссмейстером Ордена Храма. Ну или императором — сербу было абсолютно безразлично, под какой именно маской сейчас пребывает лицо того, кто, не зная ещё о существовании какого-то Никшича, помог тому исполнить главную в его жизни клятву.

Потому, зная о необходимости, получив в той или иной форме послание от Чезаре Борджиа, нанести от Тулума отвлекающий удар по Коба, Слободан был преисполнен решимости сделать всё порученное и даже сверх того. Помнил, что гроссмейстер и император никогда не ограничивал разумную инициативу тех, кому отдавал приказы. А что могло быть более разумным, нежели не просто изобразить удар на город науа, а взять его. Тем более зная, что и из Веракруса выдвинутся отряды или сразу небольшое войско под командованием Франциско Писарро. Того самого, который уже попробовал крепость своих зубов на Коба и вынужден был признать, что стены одного из городов Теночка оказались слишком уж крепки.

Комендант Тулума со всей внимательностью изучил попытку испанцев взять Коба, вычленил из неё сильные и слабые стороны, после чего — ещё до получения послания от гроссмейстер — стал творчески всё это перерабатывать.

Привычный для испанцев марш — не медленный, но и не быстрый? Резко изменить скорость, с самого начала задав наивысший темп передвижения. Орудия заметно и по понятной причине тормозят движение? Пустить их второй частью, с отдельным отрядом, в то время как основное внимание науа будет приковано к первому, более многочисленному и нагло себя ведущему.

О прошлом выходе испанского войска из ворот Тулума воины-разведчики науа узнали задолго до того, как тот состоялся? Естественно, после такого им ничего не помешало заранее подтянуть разного рода воинов и до неприличия усилить как гарнизон, так и атакующие войско на марше отряды. Повторять может не ошибку, но обычные в таких случаях действия союзников серб не собирался. Предельная скрытность, сохранение тайны от простых воинов и даже от большей части офицеров. О самом предполагаемом броске в сторону Коба. помимо него, знало шесть человек. Общая же боеготовность находящихся в гарнизоне Тулума войск поддерживалась постоянными учениями, пусть вызывающими некоторый ропот, но… Никшич знал, что как только всё откроется, недовольные голоса стихнут. Ну а не самое лучшее отношение к себе… Ему на это было просто плевать, собственной репутацией он с детства не стремился озаботиться, предпочитая иное — эффективность и готовность принимать для достижения желаемого сколько угодно жёсткие и даже жестокие меры. Как к себе самому, так и к подчинённым. Единственное, что его сдерживало — прямо объявленная гроссмейстером недопустимость сколько-нибудь больших потерь. И всё, больше препятствующих факторов просто не имелось.

Опаска оставить слишком мало войск в собственно доверенном ему Тулуме, к тому же на своего заместителя, сквайра Раду Лупеску? Комендант слишком хорошо знал умения этого трансильванца, в число которых входила способность создать оборону буквально из пустоты, посреди чистого поля. А здесь могучая по меркам Нового Света крепость, к тому же уже успевшая немного, но перестроиться, закрыть очевидные для европейского фортификационного искусства бреши. И грамотно расставленные на стенах орудия, которые и после снятия части артиллерии оставались очень весомым и крайне смертельным аргументом для тех, кто, не имея такого же оружия, попробует устроить штурм Тулума с любого направления.

Оставалось лишь одно — понимание довольно высокого риска всей своей затеи. Только серб привык рисковать с самого детства, считая саму свою жизнь игрой не с подкарауливавшей, но с преследующей его по пятам смертью. В былые годы он этого и не думал скрывать, бросаясь, очертя голову, в любую круговерть боя. Теперь, став и взрослее, и хитрее, научился это скрывать, умея предстать опытным и просчитывающим всё до мелочей командиром.

Да, просчитывать он умел, однако… В самые важные моменты искусно приклеенная с истинному лицу маска срывалась, порой даже с кровью от слишком резкого рывка, после чего Никшич оказывался в своей родной стихии, где риск и идущая по пятам смерть вновь кружились вместе с ним в особенном будоражащем и одновременно заставляющем саму душу замирать безумном танце. И в «отвлекающем» ударе от Тулума на Коба он собирался в очередной раз показать смерти, что опять готов щёлкнуть её по носу, после чего заново ускользнуть от взмаха пожинающей души смертных косы.