Мда, память. Эта жуть случилась за три с половиной года до того, как я оказался в этом мире. Три с половиной там, почти полтора десятка лет тут, но всё, словно вчера. И очень не хочется видеть пусть не отца, но человека, ставшего другом и сподвижником — искренне считающим меня своим родным сыном, но тут уж так карта легла — в не столь тяжёлом, но напоминающем о случившемся с отцом состоянии. А надо! Только и оставалось, что загнать всплывшие тяжёлые воспоминания обратно в глубины памяти, сделать первый шаг. Затем ещё один, ещё и, отворив дверь, оказаться в комнатах, где находились сейчас хлопочущие врачи. «Предбанник», за которым расположилась и та самая комната с Родриго Борджиа, по прежнему остающимся Папой Римским Александром VI.

— Здравия тебе, отец, — приветствую больного и вижу притом, что тот полностью понимает и, более того, вполне способен двигаться, хоть и с ограничениями левых руки и ноги. — Гадостная ситуация, понимаю, но и из неё есть выход. Апоплексический удар далеко не всегда приговор, да и врачи у тебя не чета тем, которые «лечили» предыдущих понтификов. Делают всё, что могут и умеют, работают не только за звонкие монеты, но и за идеалы.

— Т-твои… воспит… танники.

Присаживаюсь на край кровати, благо она большая, места с избытком хватает.Вокруг сейчас никого, даже дежурного врачевателя попросил удалиться, против чего тот и пискнуть не решился. Тут дело даже не в моём императорском и сыновнем по отношению к больному статусе, а в двух совершенно иных причинах: сейчас Родриго Борджиа был в стабильном состоянии, а также всем было известно, что меня отнюдь не просто так прозвали «аптекарем Сатаны». Яды, лекарства от оспы и сифилиса, использование дурманящих средств как обезболивающих, обеззараживание при операциях и не только, новые инструменты для хирургов и многое иное. Пришлось двигать медицину вперёд по простой причине — а ну как со мной что-то случится! А доверять хоть по минимуму тому, что я увидел по прибытии сюда, в данном времени/реальности… Нафиг, я не мазохист и не самоубийца.

Надо отметить, за прошедшие годы изменилось очень и очень многое. Новые лекарства. Отсутствие псевдоврачебного шарлатанства и мракобесия. Доказательство природы болезней опять же, чему сильно способствовало создание первых микроскопов. Используя оные достижения оптики, что логично, легко получалось увидеть различных микробов, появляющихся в определённых условиях, местах и так далее. После подобных исследований уже никак не получалось свалить болезни на «гнев господень» и вообще кару каких бы то ни было высших сил. Вот они, виновники, смотрите и офигевайте! Посмотрели, впечатлились — из тех, конечно, кто не был поражён фанатичной верой и терминальным мракобесием — после чего с ещё большим усердием стали не только перенимать им показываемое, но и сами стараться двигаться вперёд. А это чрезвычайно важный фактор!

Как бы то ни было, но «отца» сразу после инсульта лечили по максимуму от здесь возможного. Могли, конечно, немного, но что могли, то реально применяли. Не исключаю, что именно эти своевременные действия и тщательное наблюдение за пациентом помогли Родриго Борджиа перенести удар легче, чем могло быть, а то и вовсе удержали в этом мире, не дав телу умереть. Дав возможность не просто говорить с ним, зная, что тот понимает и способен разумно отвечать, но и шанс воспользоваться привезёнными из Нового Света — как он сам и все, помимо нас с Белль должны считать — знаниями.

— Если удержался тут, зацепился за наш мир телом и волей, то выздоровление возможно. Полное или частичное, тут уж не знаю, а чрезмерно обнадёживать не буду. Не тот ты человек, чтобы верить слабости успокаивающих слов.

— Сам так говорю. Только… страх.

Слова были искажёнными, приходилось прикладывать усилия, чтобы понимать их значение, но оно и понятно. Слишком мало времени прошло, слишком серьёзное повреждение мозга. Хорошо хоть это самое «слишком» оказалось не столь жёстким. Лишь частичный паралич руки и ноги, успевшее проясниться сознание — сперва же. как мне доложили врачи, речь была несвязной, фрагментарной — способность здраво рассуждать.

— После пережитого тобой это нормально. Абсолютно бесстрашных людей просто нет.

— Не это. Боюсь умереть и оказаться перед теми, кто… судьи. Грехи… Много.

Ах вот оно что. Всё же влияние среды, в которой человек вырос, окружающего его времени, многодесятилетнее пребывание не просто в среде «князей церкви», но на самой верхушке и близ неё — это не могло не отпечататься в личности Родриго Борджиа. причём глубоко, на всех слоях. Вдобавок пугалочки про ад, загробные муки для тех, кто не показал себя «добрым и смиренным рабом божьим» — это звучало на каждом углу, от каждого монаха, аббата, бродячего проповедника. Да и многочисленная духовная литература была подобным перенасыщена. Это лишь в последние годы мракобесы получали не поощрения, а пинки и презрительные окрики, в то время как раньше… Неудивительно, что патриарх рода Борджиа в такой вот тяжёлой ситуации вновь вспомнил о раннем страхе, которого так сложно было избежать. Ведь все мы ни разу не «добрые и смиренные» и тем паче не «рабы божьи».

Если есть страх, должны быть и средства его преодолеть. Иногда они надежные и результативные, как удар шестопёром по не прикрытой шлемом голове противника. Порой менее убедительные, но всё же имеющие под собой чёткую доказательную базу. Иногда же… Дела духовные относились к последней и особой категории, в которой многое, если не вообще всё, приходилось принимать на веру. Веру в кого-то или кому-то, ведь доказательств просто не имелось. Не считать же за оные разного рода «чудеса» типа «плачущих икон» и «чудесных исцелений», которые организовывали предприимчивые «князья церкви», дабы наивные верующие пошире открывали свои кошельки. А летописи о временах минувших, в них многие верили истово, ну а люди с пытливым умом порой и хотели верить, но не всегда и не у всех получалось. По себе знаю, по своему времени.

Зато что тут, что там, в родном мире, люди реально боятся того, чего не изменить, а можно лишь оттянуть. Смерти! И даже самые верующие — неважно, в какого или каких божеств — нет-нет, да и ловят себя на мысли: «А вдруг мы ошибаемся, вдруг вера ошибочна и „за чертой“ нет вообще ничего, кроме всеобъемлющей пустоты небытия?» Там больше таких мыслей, ну а здесь куда чаще опасаются адских мук, как бы они ни назывались. Авраамические религии, они такие, специфические — хлебом их жрецов не корми, но дай попугать своих верующих разными ужасами. Плюс концепция первородного греха, которая проходит ярким следом через определённые их творения. Кстати, нужно было бы как-то её если и не совсем ликвидировать в сознании людей, то хотя бы замести веником в дальний и пыльный угол. Однако это не сейчас. Нынче совершенно иные хлопоты, куда более срочные.

— Есть грехи, нет их. А какая вообще, отец, разница, если нам с Изабеллой удалось привезти из Нового Света ключ к той Дороге, которая позволяет избежать внимания богов и более того, воплотиться в новом теле с полным сохранением личности, то есть памяти, эмоций, взгляда на мир вокруг? Уверен, тебя такое точно заинтересует. И плевать на тех, кто пытается пристегнуть к твоей душе какие-то там грехи. Оценивая их на собственных, а вовсе не на наших весах?

— Это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Однако так оно и есть. Более того, нам удалось лично пообщаться с одним таким переродившимся в чужом теле. Цел, здоров, злобствует, но вынужден разговаривать и давать столь ценные для нас знания. Жаль только…

— Где он? Хочу видеть!

И аж напрягся. Да и голос стал куда громче. Разве что речь оставалась искажённой, но тут уж пока ничего нельзя было сделать. Зато успокоить Родриго Борджиа следовало. Не тот у него диагноз, чтобы позволять такие вот нервные встряски, ой не тот.

— Целого тлатоани империи Теночк сюда не притащишь,- развожу руками. — Пленить такого вот было бы очень сложно. Риск того, что сам себя порешит и тем самым удерёт в новое тело, слишком велик. Пришлось договариваться. Зато мы действительно получили от него всё или почти всё нам необходимое. Только… не волнуйся. Тебе сейчас нужно быть спокойным.