Есть на него ответ, есть! Внезапная вспышка не озарения, но той самой памяти, словно в разуме приоткрылся доселе хорошо спрятанный, укромный уголок, куда засунули, утрамбовали и как следует замаскировали то, что и знать не требовалось. Невольно морщусь от головной боли, но иду по «нити Ариадны» в глубины прошлого, случившегося ещё тогда, в прежнем мире. И не за несколько дней или там недель до гибели там и попадания сюда, а в куда более ранний период времени.
— Чезаре? Что такое? — обеспокоилась Белль. — Если голова… Нет, ты сейчас так сосредоточен. Молчу! — отстраняющийся жест и понимание в глазах. — Похоже, не одна я позабыла нечто особенное.
Нечто, хм. Неплохой термин использовала подруга, оченно подходящий к ситуации. Действительно, вспоминать то, что как будто специально — и не тобой самим, что особо характерно — было спрятано, то ещё сомнительное удовольствие. Зато необходимое, зато показывающее, что это однозначно не хлам, не «мусорные» воспоминания, каковым только и место в самых далёких закоулках разума человеческого, который окончательно ничего не забывает, но некоторые воспоминания прячет так глубоко, что и не представить.
Моё прозвище в бытность наёмным убийцей, оно ж дано было не сразу. Со временем так сложилось, причём имелся в виду не абы какой кардинал, а аккурат тот, в чьё тело я в итоге и попал самым неожиданным для себя образом. Ай, не о том речь!
Тогда о чём? О случившемся несколько позже того, как прозвище Кардинал не просто прозвучало, но и окончательно укрепилось, да и мной было принято, что называется, от глубины души. Известно, если что-то принимаешь самой своей сутью, то не можешь не начать интересоваться не просто далёким прошлым, но ещё и тем, которое связано со вполне конкретной персоной, а именно Чезаре Борджиа и его семейством. Не фанатичным манером, а просто, банального любопытства ради. По миру меня носило хорошо так, в разные уголки, тем более европейские. Носило так носило и занесло…
Меч Чезаре Борджиа, с давних пор, с XVIII века являющийся частью так называемой коллекции Каэтани. Что за Каэтани такие? Так один из родов «лордов Романии», которые в той ещё истории родного мне мира как следует огребли от семейки Борджиа, вязавшись в противостояние за Италию отнюдь не на стороне ни разу не святого семейства. Неудивительно, что глаза рода был отравлен, а другие разбежались, после чего довольно обширные земельные владения и неплохие крепости стали подвластны роду Борджиа. Потом же, после смертей обоих Борджиа, отца и сына, намного после, аж в середине XVIII-го века, глава Каэтани выкупил у «князей церкви» из числа растащивших важные для Боржиа предметы тот самый меч. Вот он и хранился у новых хозяев до того момента, когда род Каэтани окончательно пресёкся. Род то того, канул в небытие, а вот учреждённый фонд остался. Управляющие же этого самого фонда и выставили, помимо прочих экспонатов, на всеобщее обозрение тот самый меч.
Меч, да. Не боевой, а парадный, специально заказанный и созданный мастерами-оружейниками в качестве символа объединения Италии, тогда не существовавшей, но вот-вот готовой образоваться в результате усилий Борджиа, отца и сына, Папы и полководца-политика, двух самых, пожалуй, опасных людей того времени.
Символ, вот в чём была его важность. Не зря же большая часть широкого лезвия клинка была покрыта не абстрактными узорами, а вполне осмысленными картинами, этакой иконографией.
Восемь сцен, по четыре на каждую сторону лезвия, причём выполненные так, что «переплетали» воедино «цезарей» прошлого и настоящего, Гая Юлия и Чезаре Борджиа. И там было многое. Постоянно возникающий бык, фамильный герб Борджиа, который словно вторгается в самые яркие моменты триумфов того Цезаря, который Гай Юлий. Переход Рубикона, его «триумф мира и гармонии», преобладание «Веры над оружием» и символ Меркурия, обозначающий здоровье и процветание не только и не столько Цезаря, сколько его воплощаемых в жизнь планов.
Символы на мече, сам меч как символ, что явно должен был стать одной из реликвий образовывающейся страны, для создания которой Борджиа приложили все возможные усилия, которых не хватило лишь самую малость. Да и не усилий, а простой удачи, как по мне.
Тогда он произвёл на меня сильное впечатление. Как говорится, достал до самой глубины души. Стоя рядом с этим воистину историческим экспонатом, ярко выделяющимся даже на фоне всего иного, мысли приходили в голову самые разные, но среди них не было ни одной легковесной, пустой, бессмысленной. Пожалуй, как раз тогда я и получил некий «заряд» особой уверенности в собственных силах, которая незримо, незаметно даже для меня самого помогала выскальзывать из таких передряг, которые по меркам многих даже реально крутых профи могли окончиться исключительно гибелью либо попаданием в лапы властей. Ан нет, всё никак не получалось меня ни прибить, ни отловить.
И ведь одним мечом не ограничилось! К нему прилагались его «родные» ножны, составляющие с оружием одно целое. Только по странной, непонятной мне причине, хранились они отдельно от клинка, не в собрании Каэтани, а в лондонском музее Виктории и Альберта.
Там я тоже побывал, тоже, хм, «прикоснулся» к ощущению, схожему с испытанному мной от клинка, пусть и несколько менее интенсивному. Клинок и ножны действительно являлись двумя частями одного целого. На ножнах присутствовала монограмма «ЦЕЗАРЬ», личная эмблема того Чезаре в виде языков пламени, а также сцена поклонения. Не ему, а «богине мира», но символистика и тут была очевидна.
Две разделённые и по сути не соединённые воедино части. Физически не соединённые, в то время как духовно — тут дело совсем другое. Я тогда почувствовал, как ощущения от меча и испытанное при внимательном, длительном взгляде на ножны, они словно притянулись друг к другу, переплелись, становясь единым целым. Одно из самых ярких впечатлений в моей жизни, даже несмотря на всё произошедшее потом, включая случившееся уже здесь, в ином мире.
Почему? Как я вообще мог забыть подобное? Вопрос, однозначного ответа на который я бы не смог дать. Если бы не случившееся с Алисой-Изабеллой, сходное по сути. И она и я забыли нечто очень важное, вспомнив лишь сейчас, после того, как самым краем сумели прикоснуться к загадке нашего тут появления, к понятию Дорога Миров и идущим по ней Шаг за Шагом людям, называющим себя Странниками.
— Чезаре? — вырвал меня из неоднозначных мыслей голос подруги. — Ты ведь что-то понял, да? Важное?
— Более чем, Белль, и это ещё очень мягко выражаясь. По ходу, мы сумели влезть так глубоко, что теперь, даже если б и захотели, обратно не вернуться. Слушай…
Слушать Алиса-Изабелла умела. Вот и на этот раз что в её уши влетело, то в голове и осталось, даже малой частью не вылетев. Единственное, что потом вылетало, так это уточняющие вопросы в большом количестве: дельные, уместные, помогающие нам обоим сложить мельчайшие детали мозаики в единое целое.
Общая картина, она таки да выстраивалась. Хрупкая, способная развалиться на составные части от малейшего дуновения, но затона ней начинали проступать контуры чего-то нового, ранее неизвестного.
— Перенос из одного места в другое, но при этом блок на части памяти, — задумчиво цедила слова девушка. — Но у меня «неуместный артефакт», память о нём, а вот у тебя вполне себе обычный меч и ножны.
— Не обычный, а символ. Важный, к тому же бывший олицетворением надежд и планов сама понимаешь кого.
— Но не артефакт. Обычный, хотя и очень умело сделанный. Или не такой обычный? Карта, которую мы нашли, она тоже простой лист бумаги.
— Зато изображено нечто очень непростое, — киваю, соглашаясь с подругой. Карта мира, которую тут никто не мог знать. А на мече… Два «цезаря», одна… Что одна, страна или судьба?
— Всё вместе! — прищёлкнула пальцами Белль. Румянец на щеках, глаза горят, кубок с вином давно забыт, отставлен в сторону, а сама она уселась «по-турецки» на одной кровати со мной. — Страна, которая была, но которой не было. «Цезари», похожие по взглядам на мир, замыслам, даже чертам характера. Взлёт к самым вершинам у одного, почти удавшийся взлёт туда же у другого. И оборванные жизни. У первого сразу, явными предателями. У другого похоже, но не так.А ведь мысль о создании Италии из ничего, из множества разрозненных кусков, она была такой… несвоевременной, такой чуждой всем. Только кое-кто плюнул на все препятствия и, пробивая преграды головами врагов и собственными силой и хитростью, чуть было не сотворил невозможное.
