Я продолжаю размышлять о его огромных размерах, когда с моих губ срывается звук. Испуганный, забавный звук, который кажется чужим.

Но я не обращаю на это внимания, меня больше волнует причина этого звука.

Николай хватает меня за запястье и тянет к себе так быстро, что я приземляюсь на него, моя грудь ударяется о его, а маски сталкиваются.

Нападение на мои органы чувств на этот раз гораздо более сильное, поскольку в его до того приглушенных глазах появляется этот дурацкий блеск.

— Ну, привет. Как мило с твоей стороны наконец присоединиться к вечеринке.

Я сдерживаю ругательство, пытаясь встать. Николай позволяет мне это сделать, но тут я совершаю ошибку, поворачиваясь к нему спиной.

Грубые руки ложатся мне на бедра, и я подавляю все звуки, которые пытаются вырваться наружу. Ругательство. Это определенно было еще одно ругательство.

И неважно, что я вообще-то не ругаюсь.

Николай тянет меня вниз, и моя задница упирается в твердую поверхность. Его бедра.

Что за…

Паника разливается по моим венам, и я начинаю вставать, но он тянет меня назад с такой силой, что мои кости ударяются о его.

— Сиди, блять, смирно, если только ты не в настроении позаботиться о стояке, который ты у меня вызываешь.

Мое выражение лица меркнет, фигурально, конечно. Но я бы заплатил за то, чтобы оно исчезло буквально. На неопределенный срок.

Я пытаюсь снова, желая как можно скорее сбежать от этого извращенца. Но прежде, чем я успеваю пошевелиться, он обхватывает меня за талию и проводит ладонью по моему животу.

— У кого-то хороший пресс.

— Прекрати трогать меня и бросаться сексуальными намеками, — шиплю я себе под нос, впиваясь пальцами в его руку и отталкивая ее. — Я натурал, и меня не интересует твой бред.

Он смеется, и звук отдается эхом, словно неправильная симфония.

— Ты не мог этого сказать.

— Что, черт возьми, это значит?

— Не знаю. Возможно, тот факт, что такой опрятный мальчик как ты говорит о сексуальных намеках.

— Что?

Что бы он ни хотел сказать, его заглушают голоса и шарканье ног снаружи. Из другой двери справа, которую я не заметил, появляется Зеленая Маска, и я напрягаюсь.

Ситуация, в которой я нахожусь, быстро обрабатывается в голове, и мозг накрывает волна жара. Я сижу на коленях у случайного парня.

Я. Брэндон гребаный Кинг.

И все же я остаюсь совершенно неподвижным, не желая привлекать к себе внимание. Все равно на мне маска. Если я не буду двигаться, он не посмотрит или не заметит меня…

Моя челюсть едва не падает на пол, когда в дверь вбегает не кто иной, как моя младшая сестра с красными щеками и взволнованным видом. Глин смотрит на меня, и я чувствую себя так, словно меня раздели догола, и я свободно падаю с неба без подстраховки.

Я опускаю голову, глядя на свои ноги, и вскоре эта чернильно-темная вода поглощает их целиком, поднимаясь по моим икрам до колен.

Похожие на вены усики сжимают мою плоть в тисках, тянут, захватывают, погружая меня в бесконечную дыру.

Ниже.

Ниже.

Ниже…

— Она ушла, — шепчет леденящий душу голос мне на ухо, и я вздрагиваю.

Черные чернила медленно рассеиваются, и я поднимаю голову и вижу, что Глин и Зеленая Маска исчезают за третьей дверью слева.

Я выдыхаю, но воздух застревает у меня в горле, когда Николай гладит рукой мой живот.

Его ладонь лежит поверх моей рубашки, но ощущение такое, будто она царапает поверхность моей кожи, почти сдирая ее. Внизу моего живота разгорается жар, который распространяется на остальные конечности.

— Такой ответственный брат. Сначала ты пришел сюда, потому что я выдумал историю о Лэндоне, а теперь беспокоишься о сестре. У нас есть кое-что общее. Мне это нравится.

У меня кружится голова, в основном из-за его дыхания у моего уха, его руки на моем животе и его твердых, как камень, бедер под моими.

Потом до меня доходят его слова, и я прищуриваюсь.

— Ты выдумал историю о Лэне?

Он пожимает плечом.

— А как бы еще я тебя сюда затащил? Я имею в виду, к себе на колени.

Внутри меня вскипает вулкан ярости, и я так сильно хочу пробить его гребаную хэллоуинскую маску.

Слишком, слишком сильно.

Но я не делаю этого, потому что я не такой.

Я использую все имеющиеся у меня силы, чтобы оттолкнуться от него и подняться.

— Убери от меня свой бред. Подальше.

Этот блеск вспыхивает снова, но прежде, чем я успеваю понять, что он задумал на этот раз, Джереми входит в дверь, за которой исчезли Глин и Зеленая Маска, держа в руках свою оранжевую маску и окровавленную дубинку.

Он уступает Николаю только в широте и неприятному выражению лица. Но если этот ублюдок за моей спиной внешне громкий, агрессивный и абсолютно несносный, то Джереми — более спокойная его версия. Тип, который выглядит собранным, но на самом деле такой же пресловутый, как и его драгоценный друг-идиот.

Сейчас он хмурится, будто погруженный в свои мысли, и бросает дубинку на землю и проводит пальцами по влажным волосам, прилипшим к затылку.

— Джер! — Николай подскакивает ко мне и обнимает за плечи, как будто мы друзья. — Познакомься с восемьдесят девятым. Почти уверен, что он единственный, кто добрался сюда и, следовательно, может стать членом Язычников.

Джереми поднимает голову и впервые оглядывает происходящее перед собой. Он был настолько погружен в свои мысли, что даже не заметил нас.

Он поднимает брови, глядя на Николая, затем сужает глаза, когда тот хватает меня.

Я бросаю на сумасшедшего ублюдка смертельный взгляд, который он пропускает через свою окровавленную маску, как будто ее и не было.

Он под кайфом. Это точно.

Нет другого объяснения, почему он решил, что брат-близнец Лэна, его злейшего врага, должен вступить в ряды его драгоценного клуба. Или почему он, возможно, думает, что я это сделаю.

Теперь, когда я знаю, что Лэн вне опасности, у меня нет причин терпеть его неприятное присутствие.

Я сбрасываю его руку со своего плеча, не утруждая себя тем, чтобы скрыть свое презрение, разворачиваюсь и ухожу.

Нет, я бегу.

Далеко. Отсюда.

Глава 3

Николай

Коля-младший был любителем приключений с тех пор, как впервые встал в возрасте пяти лет.

Когда я обнаружил, что мой тогда еще писюн встал, это стало таким чудесным открытием, что я радостно захихикал. Потом я бегал по всему дому, размахивая им и показывая каждому, кто попадался мне на пути, крича: «Смотрите! У меня есть пистолет!».

Папа хохотал во весь голос. Мама выглядела так, словно ее сейчас стошнит или она взорвется.

Хорошие были времена.

Для меня и моего отца. Но точно не для мамы, поскольку она закрывала глаза моим сестрам-близняшкам, заводила их внутрь и говорила мне, чтобы я засунул свой писюн обратно в штаны.

Я обижался и бормотал:

— Но моему писюну действительно нравится дышать свежим воздухом.

Мама смотрела в небо, вероятно, на невидимого Большого Чувака, а когда это не помогало, она направляла свой взгляд на реальное подобие настоящего Бога в нашей жизни. На моего отца.

После того как он от души посмеялся — чувство юмора у этого парня пять из пяти, обожаю его, — он помог мне убрать обиженного Колю в штаны, и да, мой член имел полное право обижаться, поскольку его первое шоу было прекращено без его согласия.

Папа сказал мне, что на самом деле я не могу использовать свой писюн в качестве оружия. По крайней мере, пока — вот видите, я же сказал, что у него самое лучшее чувство юмора, как и полагается моему отцу, — и раздеваться перед моими младшими сестрами тоже запрещено.

Он также озвучил дурацкое правило, согласно которому я не могу бегать голым все время. Гребаные социальные ограничения и все это дерьмо.