В тот поздний ненастный вечер у ворот раздался стук копыт, запылённого всадника спешно провели к матери, затем она позвала к себе Меркурия… Хватит на сегодня, завтра бой, спать! И послушное тело по воинской привычке подчиняться командам сразу провалилось в целительный сон.
Ждан нёсся по крутым и извилистым улицам Смоленска и кричал во всё горло: «Победа! Победа! Встречайте Меркурия!» Жители высыпали из домов и кланялись молодому воеводе. Тот ехал на усталом коне от Духовских35 ворот через Козлову гору мимо детинца к себе на Подол. Город ликовал, Меркурий устало кивал в обе стороны, но нерадостно было у него на сердце. Они разбили небольшой отряд, пробившийся через леса и болота. Эти воины хотели быстрым приступом взять город и пограбить, пока не подошли основные силы. Его сотник Волибор – огромного роста и неимоверной силы детина потолковал с одним из полонённых татар вполне варяжской наружности (и в монгольском войске хватало наёмников, даже славян видели среди убитых). Не знал вражина кроткой души и доброго сердца сотника, не видел миловидной его жены Душаны, которая, сказывают, из него верёвки вьёт… А как они идут в храм по воскресным дням! Могучий Волибор с тремя детьми на шее и плечах и хрупкая, маленькая твёрдая, как орешек, Душана! Да. Так вот сотнику достаточно было только закатать рукав грязной после боя рубахи да показать раненому пудовый кулак, как косматый рыжий детина в ржавом шлеме стал рассказывать торопливо и сбивчиво…
Говорит, что десять минганов36 собралось у Долгомостья, десять минганов – это целый тумен, даже если и привирает, всё равно много. Обложат со всех сторон, ни еды, ни воды… Да и приступом взять с такой силой могут… Хоть и хорошо укреплён город: с двух сторон высокий тын по верху оврагов, с третьей река, с четвёртой стена на валу, но оборонять со всех сторон силы не хватит. Он не отдаст врагу этот город! Судьба лишила его семьи, родины, дома… Смоленск стал ему домом, жители, любившие его за доблесть, крепость веры и чистоту, – его семьёй… Тётка Зорица, соседка, что ставит ему молоко с хлебом в сенцы каждый вечер, Волибор с Душаной, его братья – дружина, малец Ждан, в глазах которого страх и надежда… И вдруг он понял, что ради этих работящих и добрых людей, ни в чём не виноватых перед Богом, он готов отдать всё, что ради грядущего боя он, моравский лех королевской крови, доблестный римский воин, и прожил всё, что он прожил!
Меркурий приехал домой, отдал коня одному из дружинников, вымылся чисто, взял свежую рубаху, опоясался дорогим трофейным византийским пояском дивной работы и пошёл сначала к князю, затем к своей дружине… Ждан вился рядом, как рыба-вьюн37, и всё норовил заглянуть в глаза. Воин взгляд не отводил, но и обнадёживать не спешил, молчал… На крыльце дружинной истопки сидел на корточках полонённый монгол, молодой парень, мелкий и юркий, озирался затравленно и злобно, что-то выкрикивал, когда дружинники дразнили его для потехи. Осмотрел монгола – рядовой воин: малгай – шапка из войлока и меха, закрывающая уши и шею, валяется рядом; макушка бритая, узкая короткая челка «ласточкин хвост» спускается к переносице, несколько тощих косиц свёрнуты в колечки; на теле тонкая шёлковая рубашка (если стрела или копьё пробили доспех, то ткань не порвётся, а только вомнётся в тело: и вытащить легко, и рана быстро затянется), у нас таких делать не умеют, мелькнула мысль… На рубашке кафтан из кожи с металлическими пластинами, ремень с пряжкой, на ногах войлочные сапоги с кожаными же подошвами. Кожа да войлок – вот и все доспехи. Сверху монголы надевали дегель – стёганый халат, а на переходах суконный плащ с разрезом сзади от пояса. В дождь или сильный ветер воин, не слезая с коня, накинет себе на плечи и голову полы этого плаща сзади – и укрыт… Чуть поодаль было сложено оружие монгола: простой лук, круглый деревянный обтянутый берестой колчан на три десятка стрел, кривая сабля, боевой нож, топорик…
Меркурий кивнул глаголичу, тот подошёл, коротко доложил: «Ничего не говорит, только лается, как собака, да грозит, что Батый их город возьмёт, всем кишки выпустит… – тут он запнулся, покосился на Ждана. – Так, лает всякое непотребство…» Меркурий внимательно осмотрел монгола: молодой, бедный, за добычей пришёл… Тихо наклонился к дружиннику: – Что нам нужно, и так знаем… Князь на совете говорил про монголов, что на их курултае Великим ханом избран Угедей – сын Чингизхана, он послал на завоевание наших земель войско в пятнадцать туменов, командует всем войском его племянник Батый – внук Чингизхана, руководит войском Субудай или Субедей – воин отважный и толковый, а в помощь им посланы царевичи Бури, Менке и другие… К нам пришёл туменбаши Бурундай (по-нашему, тёмник38) с остатками войска; после боёв в Поволжье он пошёл на Новгород, да повернул назад, в степи, то ли распутица им помешала, то ли мало их осталось, теперь подошли к городу, быть битве… – Эти злые, битые, так не уйдут, от них не откупишься, им добычи хочется…Про Бурулдая говорят, что он свиреп и огромен, как бочка, но неповоротлив. Так ведь их всё равно правильно не сосчитать. Наша прелага доносит, что идут двуконь, троеконь, а кто и пятиконь… – Как это, дядька Крив, пятиконь? – встрял крутившийся возле них Ждан, с любопытством разглядывающий монгола… Тот отвесил ему лёгкую затрещину больше для порядка, но на вопрос ответил: – Не встревай в разговор военный и не слушай, себе потом забот меньше… А едут они, значит, на коне, а рядом два-три налегке, чтобы пересаживаться и долго скакать, а на каждом пустом коне свернут войлок и стоймя к седлу приторочен, вот и сосчитай их издаля: три джагуна39 скачет или целый минган!
Стемнело, Ждана забрал Крив, Меркурий распорядился о пленных и пошёл к себе, нашёл наощупь кринку да краюху, сел в темноте на лавку… Слабо светился огонёк лампады в углу перед образами Спаса и Богородицы… Лампада и Спас из Византии, куплены у купцов на Смядыни, а небольшой коврик из Персии – это уж подарок… Знакомый варяг, которого он спас от татей, подарил ему пушистый коврик для молитвы. А вот образ Богородицы он попросил списать для него с той иконы, что Владимир Мономах привёз в Смоленск, да и построил для неё каменный Успенский собор. Образ этот Одигитрии – путеводительницы – намалевал ему известный смоленский богомаз40 монах Пётр из Богородичного41 монастыря… Вот и всё его богатство, да и не стремился к нему никогда Меркурий, так что имя, данное отцом (снова больно кольнуло в груди – отец! Кто его отец? Он не будет больше говорить это слово: только король или лех)… Теперь имя, данное лехом, похоже на шутку или насмешку. Он опустился на колени и ушёл в долгую молитву… Когда поднялся, была уже глубокая ночь. Тихо лёг на лавку, накинул вотолу42 – похолодало сегодня, а печь истопить некогда было – провалился в воспоминания… ещё один узелок его чёток: брат Вацлав…
Оказывается, они родились в один год, мать рассказала, что королю была присуща «неукротимая чувственность» и противостоять ей было очень трудно. Но тут произошло чудо: король-лев влюбился как отрок, он был нежен и кроток, пылок и щедр. Но когда узнал, что Агнес беременна, король взял верх над мужчиной, он выдал её замуж за леха из Велеграда Собеслава. Лех был добр, образован, благороден, любил мать, любил своих детей, увлекался древней греческой философией и историей Моравии, не любил католиков, немцев и пиры. Тишина, книги… В доме было много книг… Он хотел, чтобы старший сын вырос мужественным, отдал его учиться военному делу, когда понял, что купца из него не получится…
