Девять броненосцев с артиллерией в двенадцать дюймов против четырех японских. Семь русских кораблей с 10- и 8-дюймовыми пушками против восьми неприятельских. Общий перевес на треть по числу вымпелов. И двойное преимущество по весу бортового залпа!

Эскадра под его командованием пришла на Мадагаскар в полной уверенности в будущем успехе, соединившись там с отрядом Фелькерзама, что еще больше подогрело энтузиазм в нижних чинах – ведь все понимали, что идут выручать своих. А еще сзади следовал вышедший месяцем позже «догоняющий отряд» Добротворского из крейсеров «Олег» и «Изумруд», миноносцев и быстроходных транспортов, что должен был нагнать главные силы у берегов Индокитая в феврале. А там наступает время туманов и штормов – и можно делать рывок к последнему переходу, хоть в Порт-Артур, или, соединившись с броненосцами первой эскадры, пройти до Владивостока. Мореходность у русских кораблей лучше, чем у японских, да и ненастная погода тут будет в помощь.

Однако новости в наступившем новом году оказались настолько удручающими, что привели весь личный состав 2-й Тихоокеанской эскадры, от адмиралов и офицеров, до последнего кочегара, в полное уныние. Порт-Артур капитулировал, не выдержав полугодовой осады, и всем стало ясно – спешить больше незачем, а идти дальше опасно. Оставшись одна, Вторая Тихоокеанская эскадра не способна победить японский флот, и прорыв во Владивосток может стать для нее последним походом…

– И что делать?!

Рожественский тяжело поднялся из кресла, в который раз задав себе извечный русский вопрос. И пошел по кабинету, не ощущая легкую качку и чуть подволакивая ногу и морщась. В Камрани его настиг апоплексический удар, и пришлось три дня отлеживаться в койке, повезло, что последствия оказались легкими, в отличие от того же Фелькерзама, которого «ударило» уже дважды, и теперь толстяк находится при смерти.

– Все равно с него нет сейчас никакой пользы, «мешок с навозом», и только, – хрипло пробормотал Зиновий Петрович, поминая сменившего его на должности начальника учебно-артиллерийского отряда, потомка остзейских баронов, ставшего и в этом походе его заместителем.

Еще на стоянке в Носси-Бэ, что на Мадагаскаре, он настойчиво просил засевших в Петербурге генерал-адмирала и Авелана сменить его на посту командующего, отправив на замену Чухнина с Черного моря или Бирилева. Но не тут-то было – никто не пожелал отправляться в Индийский океан – идти на погибельное дело в столице дураков не нашлось. И Рожественскому явственно намекали в телеграммах – «раз ты сам заварил эту кашу, то теперь сам ее расхлебывай, полной ложкой» – вот в чем был смысл всех ответных посланий, переданных по телеграфу через тысячи верст расстояния, или присланных в запечатанных пакетах на быстроходных почтовых судах. И что тут делать прикажете?!

Зиновий Петрович потребовал спешного усиления, понимая, что такового не будет, не гнать же «гниль» с Балтийского моря. Попытка прикупить в Чили и Аргентине сразу шесть хороших броненосных крейсеров, предпринятая адмиралом Авеланом, с треском провалилась, как и все дела, за которые брался управляющий Морским ведомством.

На Мадагаскаре он отчаянно ожидал транспорт «Иртыш» со вторым боекомплектом для эскадры, чтобы провести столь необходимые учебные стрельбы и натаскать комендоров и артиллерийских офицеров. Судно пришло, но в трюмах оказался уголь и многие тысячи сапог. Выяснилось, что снаряды решили отправить во Владивосток эшелонами, и когда эскадра прибудет туда, то сможет там в стрельбе и потренироваться. Найти виновника в столь страшном деянии не удалось, что наводило на мысль о предательстве и откровенном саботаже. И на то был еще один сигнал – ему на смену назначили Бирилева, но тот прибудет во Владивосток и там будет ожидать прихода Второй Тихоокеанской эскадры.

А подкрепление отправили, как тут не отправить подмогу, ведь кто тогда будет виноват?!

Даже под шпицем Адмиралтейства понимали, что наличных сил откровенно мало, и нужно как то усиливать эскадру. Отправили еще один отрядец, громко поименованный в разговорах 3-й Тихоокеанской эскадрой. Во главе поставили начальника черноморского учебного артиллерийского отряда старого контр-адмирала Небогатова – «хуторянина», как его сразу стал называть Рожественский после первой встречи. Причем не от «хутора», а от сочетания первых двух букв, которые являются основой многих флотских ругательств. Никчемный человечек, которому место не на военном флоте, а в богадельне, толстовец – но другие адмиралы, видимо, от должности командующего такой «эскадрой» открещивались руками и ногами. А этому деваться просто некуда – сказали, вот и полез в начальники.

Собрали в Третью Тихоокеанскую эскадру, а так ее именовали часто, но неофициально, все остатки, что могли выйти в море и проделать дальний переход на многие тысячи миль. И состоит «оное усиление» из трех маленьких броненосцев береговой обороны, относительно еще не старых, но с совершенно «убитыми» орудиями главного калибра – ведь эти посудины входили в учебно-артиллерийский отряд. К ним добавили броненосец – балтийский «таран» ничтожной ценности, утыканный старыми пушками, что стреляли на дымном порохе. Лишь дряхлый броненосный фрегат «Владимир Мономах» успели перевооружить новыми 152-миллиметровой и 120-миллиметровой пушками, но тот со своими четырнадцатью узлами является не броненосным крейсером, а скорее большой плавучей мишенью для японских орудий.

– С кем воевать прикажете?! С кем?!

Рожественский отчаянно взвыл, ожесточенно растирая ладонью красные, как у кролика глаза. Сон не шел, нужно вести эскадру в сражение, но нельзя – ждет впереди только смерть. Но отказаться выполнить царское повеление еще страшнее, хотя государь-император явно не понимает сложившейся ситуации. Ведь поставил совершенно нереальную задачу, трудно реализуемую даже объединенной с «порт-артурцами» эскадрой – не прорваться во Владивосток, а «овладеть Японским морем»!

– Им хорошо повеления отправлять, не самим ведь на самоубийство идти, – прорычал Рожественский с нескрываемой злостью, зная, что его не подслушают. Будь здоров Фелькерзам, он бы перевалил на него все обязанности, а сам бы перебрался на госпитальное судно «Орел», попав в нежные объятия, в кольце которых можно хоть немного забыться…

– А теперь мне самому идти, скоро «шлюпбалка сломается», – Рожественский усилием отогнал от себя неосуществимые уже мечтания. В эту секунду он ненавидел Фелькерзама, что собственной смертью отнимает и у него право на спокойную жизнь, и с нескрываемой ненавистью в задрожавшем голосе произнес, выплюнув с желчью слова:

– «Мешок с навозом»!

– Ваше высокоблагородие! Их превосходительство просят прийти ваше высокоблагородие к ним в салон!

От услышанных слов вахтенного матроса капитан первого ранга впал в ступор – чего-чего, но такого он никак не ожидал. Возникшую на секунду мысль о розыгрыше, этих невинных, а порой и злых забавах времен мичманской юности, он отмел сразу – тут даже адмиралы не станут так шутить. А для подчиненных это страшнее самоубийства.

Да, нижние чины могут напакостить, как это было на Мадагаскаре, когда подрезали тали у катера, но так и наказали их примерно, во устрашение и для назидания. Всех, на кого указали унтер-офицеры как на предполагаемых виновников, немедленно отправили под суд, потом у них одна дорога – в арестантские роты. Прибывший на борт «Осляби» вице-адмирал Рожественский площадной бранью покрыл всю команду в три «загиба», пообещав, что в следующий раз, если он будет, то на палубе постелют брезент, чтобы кровь не впиталась в доски, и виновников тут же расстреляют на глазах построенной команды. И команда мгновенно осознала, что с ней не шутят, да и сам Бэр поверил в угрозу, настолько она была явственной.

И вот теперь явился новый «шутник» или безумец?! Может, тронулся умишком матрос, вон как глазенки выпучил?!

– Ты что сказал, тля?! Не слышу, сучий потрох?! Душу выну!