Розана почувствовала, как густая струя спермы ударила ей в шейку матки и стала медленно растекаться по влагалищу, обволакивая липкой теплотой его внутренние стенки.

– Ты мой маленький! – тихо протянула она тоном разговора с ребёнком, игриво улыбаясь. Снова присев на колени, поглаживая своей правой рукой ему по грудине и всё ещё с небольшой амплитудой двигая тазом. И, сама удивившись своим словам, с усмешкой добавила: – Ничего себе маленький? Пополам разорвать может!

Иван очнулся, от стука ключей о железную дверь. Сразу накинул на себя шорты. Член был возбуждён и пульсировал. Нужно было скорее успокоить его.

Со службы пришёл Олег.

Они что-то совместно приготовили и поужинали.

Чуть позже пришла Соня – подруга Олега. Как всегда с дочуркой – Таней. Они, как обычно, втроём закрылись в своей комнате и тихо разговаривали, смеялись.

Ваня позвонил Розане. Выяснил, что у неё всё в порядке. Посмотрел новости. И ушёл спать.

Стоял прекрасный тёплый вечер, конца июля. Сидя где-нибудь на пригорке, можно было бы ещё наблюдать закат солнца. Но за окнами, особенно первого этажа, где находилась весёлая компания, о которой пойдёт речь, было уже сумрачно, почти темно. Видимо, из-за густой зелени старого широкого советского двора. Состоящего из трёх-четырёхэтажных домов. И только несколько современных элементов могли рассказать о том, что «на дворе» «Миллениум», а совсем не середина ХХ века. Например, двенадцатиэтажный дом в торце этого двора со стороны главного проспекта города, пристроенный к одноэтажному магазину «Океан». Их тыльную сторону можно было наблюдать из окон уютного пристанища весёлых молодых людей. Ещё домофоны на некоторых подъездах, и кое-где выделявшиеся своей белизной из общей серости стареньких домов, пластиковые окна.

Этот чертог, называй его как хочешь – «квартира», «дом», «хата», «блат-хата» или даже «кабак» – это маленькая однокомнатная «хрущёвка», любезно предоставленная курсанту военного училища Соловьёву Ивану бабушкой, на время его отпуска. Он, будучи в отпуске, всегда использовал её для отдельного проживания от родителей, попросив бабушку поменяться с ним жилищем. Бабушка, видимо понимая «молодое дело» внука, предлагала ключи сама, её даже просить не нужно было.

На алюминиевой табличке с тонким кантиком, чёрным, значился номер квартиры «1». Квартира угловая. Заходишь в подъезд – слева. При входе маленькая прихожая. Слева дверь в совмещённый санузел. В конце прихожей, налево, коридорчик: прямо – маленькая кухонька, направо – широкий дверной проём. Ныне правая половина которого наглухо заделана. Раньше комната была одна, большая, угловая, с двумя окнами на внешних угловых стенах дома, что и позволило разделить её на две части деревянной перегородкой, приходившейся как раз на середину этого проёма.

Левая часть бывшей большой комнаты квадратная, три на три – гостиная или «зал». При входе слева старенький диван, за ним вдоль окна расставлены несколько стульев. Посередине большой тёмно-коричневый лакированный раздвижной стол, накрытый тёмненьким полушерстяным покрывалом вместо скатерти. В «Красном углу» – телевизор на тумбочке. В правом дальнем углу трёхстворчатый шкаф с антресолью… Просто в правом углу, ведь ближнего правого нет, здесь угол перегородки. На шкафу всё то, что не уместилось в шкафы, под диваны и в другие места хранения. Там же старые любимые бабулей Соловьёва игрушки. Большая кукла уже не говорившая «МА-МА», но всё ещё закрывающая глаза. Примерно такого же размера белый плюшевый пудель. Всё это игрушки старшей сестры Соловьёва, в которые они играли в далёком уже детстве. Хотя пуделя, может быть и для него покупали, но мальчику мягкие игрушки менее интересны, чем девочкам, поэтому он всю жизнь считал его тоже игрушкой сестры.

Правая часть бывшей большой комнаты представляла собой крохотную спальню, глубиной на длину кровати. Дверной проём для прохода туда – точно посередине перегородки.

Квартирка была довольно вместительная в плане количества одновременно находящихся в ней людей, хотя размеры её были скромные, поэтому и «квартирка». Да ещё всё тесно заставлено совковой мебелью. Но здесь могли собраться шесть, восемь, даже десять человек. А для обжиманий и поцелуев, можно было использовать: спальню, зал, ванную и кухню.

И четыре пары достаточно свободно могли, хоть и с небольшим дискомфортом, но всё-таки хоть как-то уединиться.

В тесной ванной с сидячей чашей негде присесть, но она запиралась, и считалась из-за этого привилегированным местом. Даже в самый разгар веселья там можно было уединиться не только для обжиманий и поцелуев, но и для занятия сексом. Правда, только стоя. Хотя если положить на ванну деревянные дощечки, используемые бабулей для удобства ставить на них тазики и другие приспособления и средства для стирки, то партнёрша могла бы сесть на них полулёжа, но удобнее всё-таки стоя. И только до того момента пока кому-нибудь не приспичит. Хотя и приспичивших можно было «побрить». Могут и во двор выскочить – в кусты. Первый этаж как-никак! Это конечно не хорошо, но ради блага влюблённых можно. Тут всё-таки важным делом занимаются.

Кухня была слишком маленькая. Там конечно можно было составить табуретки в ряд, лучше по диагонали. В длину или в ширину, три табурета поставить можно, но ложиться на них было бы крайне неудобно, тесно, ноги не выпрямишь. Или можно было расположиться на столе. Но первый вариант – слишком узкий – на ширину табурета, а второй – слишком высокий и к тому же жёсткий. На табуретах мягкие накидки. Но сексом всё равно не займёшься. В любой момент может зайти кто-нибудь. Остаётся вариант обжиматься и целоваться, сидя на табуретках или прямо на полу, спиной прислонившись к батарее под подоконником или к столу, ну или опять же стоя.

Удобнее всего для такого рода «мероприятий» конечно были спальня и зал. Там для этого были предусмотрены лежбища. В этих комнатах можно было вольготно расположиться на кровати или диване. Естественно предварительно выключив свет. Не всякая девушка будет готова к лобызанию при включённом свете. А особенно если несколько пар одновременно захотели уединиться, и в соседней комнате кто-то находится. В этих «апартаментах» можно было «плотненько» пообжиматься. Помяв и потерев все части непременно одетого, в крайнем случае слегка приоткрытого, девичьего тела. Неловко как-то полностью раздеваться, осознавая, что в соседних помещениях кто-то есть. Санузла это не касалось. Это был «ВИП-зал». Там можно было всё. А на спальных местах, если аккуратненько, то можно было залезть под одежонку, и даже под бельишко. Пощупать, так сказать, интимные места, но не более того. Шумоизоляции – никакой. Перегородка деревянная. Дверей ни в зал из коридора, ни в спальню из зала, конструктивно не было предусмотрено. Проходы! Арки! Только занавеска из прозрачного тюля с большими красными маками разделяла зал и спальню.

Все лампы старой люстры в гостиной сейчас были включены, придавая уют обстановке своим тёплым свечением. Старинные, можно сказать – винтажные, красивые абажуры светильников в виде низких цилиндров с золотистым обрамлением с бело-красной мозаикой свисали каждый на собственном проводе на разной высоте от потолка.

Было жарко. Окна широко распахнуты. Светло-красные, тяжёлые шторы, были не плотно сомкнуты. Проходящие под окнами люди при желании могли бы заглянуть и увидеть происходящий в комнате «пир», а также услышать не только смех собеседников, его было слышно и в глубине двора, а прислушавшись разобрать о чём говорят весельчаки. Но пирующим было всё равно. Они веселились. Наслаждались молодостью.

Ивану не полных двадцать три года. Остальным – немного за 20.

Сидят. Немножко выпивают. На столе бокалы. В них пенится шампанское. Не совсем шампанское. Даже совсем не шампанское. Вместо него было пиво. Поэтому и пенится больше, чем «играет», как должно «играть» настоящее шампанское. Но тоже всё-таки играет, даже если и пенится. Тоже среднего рода. Тоже жёлтого цвета. Опять же не совсем как настоящее шампанское светло-жёлтого, а более глубокого – янтарного. Но со стороны, если бы кто-то из прохожих захотел бы всё-таки посмотреть на застолье, может и за шампанское принял бы.