Иконы православные, Розана татарка, мусульманка. Она даже боится туда заходить.

Справа по коридорчику напротив двери в ванну – их с Розаной спальня.

Там тоже никого.

Прямо в конце коридора комната соседа Олега и его подруги. С Олегом Ваня «на двоих» хату снимает. Розана туда обычно тоже не заходит. Тем более сейчас там её быть не может, но всё же заглянул.

Пусто.

«Опоздал», – подумал он.

Звонит:

– Ты где?

– В больнице уже… «Скорая» приезжала… – со всхлипываниями ответила Розана.

– Какая больница?

– Шестая. Городская…

– Еду.

«Опять, шестая… – снова подумалось ему. – Преследует меня эта цифра. Ладно. Я не суеверный».

Выбежал на улицу. Через дворы, бежит к дороге. С руки, поймал «тачку». Едет в больницу.

Да! «Куда же он, всё-таки бежит?» – спросите вы. – «Кто в больнице? Почему?»

Его жена. Розана Загибова. Гражданская жена. Поэтому и фамилии разные.

Нет. Не рожает. Живот болел. Сильно болел. Что-то по-женски.

Приехал в больницу. Прошёл в приёмный покой.

В широком тамбуре справа деревянное с многослойной бежевой окраской двухстворчатое окно, как окно раздачи пищи в столовой.

Разузнал что-где. Где Розана? Что с ней? Как к ней пройти?

Ему сказали, что к ней пройти нельзя, можно только подождать в коридоре направо. Что её сейчас вывезут.

Прошёл в конец тамбура, за глухие двухстворчатые двери, сейчас распахнутые – лето. Попал в узкий коридорчик, ведущий направо, огибая будку с окошком. Выход из него через двухстворчатую дверь, с мутными толстыми зеленоватыми стёклами. За дверью, пустой длиннющий широкий коридор, расширяющийся вправо, так как на уровне дверей, задняя стенка будки приёмного окошка в стене дверь для прохода внутрь будки. Стены и двери такого же бежевого цвета. На полу коричневый кафель, с редкими вкраплениями белых, но уже пожелтевших плиток. Справа большие окна. У подоконников стояли, отдельно друг от друга, несколько человек. Видимо, тоже кого-то ждали. В левой стене посередине коридора двухстворчатая широкая деревянная дверь с табличкой: «Посторонним вход запрещён».

«Надо ждать, здесь, – осматриваясь, думал он. – Сейчас должны вывезти. Вывезти?! На каталке что ли? Тут даже присесть негде. Хотя, что это я? В армии тоже обычно в коридорах сидений нет. Мы военные к этому привыкшие. Да и смогу ли я сейчас вот так спокойно сидеть?»

Волнуется. Места себе не находит. Ходит туда-сюда, как тигр в клетке.

«Хорошо, что военные туфли на мягкой подошве и с мягким каблуком, не стучат, – сообразил он, – а то сейчас начали бы фыркать. И так-то вон посматривают недовольно, как я хожу».

Вывезли.

Пухлая круглолицая санитарка с недовольным лицом натужно сдвигая после остановки, но сдвинув с места уже непринуждённо толкала перед собой большую, но очевидно нетяжёлую каталку.

Розана лежит на каталке. Дрожит. Плачет. Прикрытая, аккуратно заправленным, шерстяным тёмно-коричневым одеялом.

«Заправлено прям как по-армейски!» – всплыло у него в мозгу.

Простыня к телу, сверху одеяло. Простыня загнута сантиметров на двадцать, со стороны головы, поверх одеяла. Такие же белые – простыня на матрасе и наволочка на подушке.

Он подошёл к каталке. Взял Розану за правую руку.

Рядом с каталкой шёл мужчина. Высокий темноволосый с аккуратной бородкой. В белом халате и в очках с чёрной тоненькой оправой. Видимо врач. Напомнил Соловьёву, по внешности, его друга – Бороду. Тоже в очках с чёрной, только потолще, оправой, тоже с бородкой, тоже в халате, тоже медик. Только его друг ростом небольшой.

Мужчина с бородкой спросил у Ивана:

– Вы Загибов?

– Ну… э… да… – немного растерявшись, кивнул он.

– Вещи заберите… – вежливо сказал врач, потом задумавшись, добавил: – Из-под одеяла тоже.

Часть вещей: верхняя одежда – джинсы, кофточка лежали в ногах на одеяле. Заглянул под одеяло. Нижнее бельё и футболочка лежат рядом с ней. Она голая. Только огромная прокладка между ног, изнутри испачканная кровью. Кровь немного проступила и на наружную сторону прокладки, пропитавшись насквозь.

У неё когда месячные, то как из ведра льёт. Сама главное пигалица, ростом меньше ста пятидесяти, а кровищи идёт – море. Нужны самые большие, самые впитывающие прокладки. Десять капель. Соловьёв теперь в этом разбирается немного.

– Не переживайте, – улыбнулся доктор. – Ничего серьёзного. Острый аппендицит.

– Угум… – покивал Иван с озабоченным лицом, собирая вещи в пакет.

Санитарка, что-то всё время щёлкая, ковырялась в каталке под лежаком.

– Тебе сколько лет-то? – спросил доктор у Розаны.

– Ди-ви… нацать… – проговорила она, всхлипывая.

– Сколько? Двенадцать? – усмехнулся он. – А чего тогда не в детской?

– Ди-вит-на-цать, – стараясь, на этот раз максимально разборчиво выговаривать, сказала она.

– А-а-а-а… девятна-а-адцать… – растягивая, покивал он головой, и снова обращаясь к Соловьёву, продолжил: – Обострение, как правило во время месячных происходит. Я так понимаю, во время месячных, всегда сильно болит? – задал он риторический вопрос, переведя взгляд на Розану и, как бы сам себе отвечая, покачал головой. – Сейчас операционную подготовят, быстренько удалим! И всё! Заберёте свою малявку!

Говоря про удаление, он повёл указательным пальцем на уровне своих глаз, как будто сделав надрез, при этом внимательно следя глазами поверх своих очков за «разрезом», а договорив – улыбнулся.

«Весёлый такой. Улыбается всё время», – подумалось Соловьёву.

– Я не малявка… – обиделась Розана.

– Да не обижайся. Я пошутил, – он потрепал её за другую руку, потом слегка нагнувшись к её лицу и мило улыбаясь, тоном, как говорят детям о том, что те уже большие, добавил: – Ты взрослая женщина.

Затем, он медленно пошёл, ковыряясь в карманах халата, куда-то вдаль по длинному коридору в сторону дверей, стоящих напротив тех, в которые Иван вошёл, попав в этот «коридор ожидания».

Когда врач почти дошёл до конца коридора и уже протянул руку к дверям, тоже со вставками из мутных зеленоватых стёкол – они распахнулись. Оттуда выбежала ещё одна, более стройная и симпатичная санитарка, чуть запыхавшаяся и растрёпанная со сдвинутым на бок чепчиком.

– Э-э-э… всё готово! – запнувшись, сказала она, проехавшись на своих тапочках от резкой остановки по скользкому сухому кафелю, немного опешив перед неожиданно для неё оказавшимся уже так близко с ней врачом, назвав его по имени отчеству.

Он махнул рукой санитарке с каталкой, подзывая её за дверь.

Розану увезли.

Соловьёв снова заходил, как зверь в клетке. Мысли путались. Но он был спокойнее, относительно того состояния, в котором прибывал до разговора с врачом.

«Всё нормально! – думал он. – Аппендицит – это ерунда! Всё нормально!»

Розана – маленькая, миниатюрная девушка. Можно даже сказать – девочка. На вид ей лет четырнадцать – пятнадцать, а на самом деле по паспорту – девятнадцать. Что-то в ней такое карликовое, что ли есть. Хотя с пропорциями всё как надо. Но от миниатюрности складывается ощущение того, что она всё-таки малолетка. Маленькая собачонка – до старости щенок. Черноволосая, с длинными, почти до пояса, прямыми волосами, черноглазая, миловидная татарочка.

Волосы – чёрные как смоль, с синим отливом, всегда аккуратно уложенные при помощи гелей, муссов и лаков. Как правило, приглаженные, с чётким пробором. Всегда минимум макияжа. Ресницы и без туши чёрные, их и так хорошо видно, красить не обязательно. Только они не пушистые. Тушь придаёт объём и немного удлиняет. Глаза вот, так же как и весь организм, маленькие, поэтому их надо подводить карандашом для эффекта увеличения. Но и без подводки – ничего. На фоне общей миниатюрности глаза не кажутся такими уж маленькими. Чёрные тонкие брови. Губки хоть и тонкие и бледненькие, но красит она их довольно редко, а если красит, то почти всегда ярко. Лицо гладкое, без изъянов. Единственный недостаток, бросающийся в глаза, нет верхнего второго справа зуба. Но по приезде в Волжский, Иван отвел её к частному стоматологу, практикующему в собственной квартире, и он ей, вместо импланта, сделал временный вставной зуб. Который легко вставлялся и снимался. Выполнен он был отменно, и, будучи на месте, выглядел как родной. Ногти, чаще короткие, потому что ломкие, но всегда ухоженные, окрашенные, как правило, ярким лаком. На ногах тоже. Круглый год одинаковые и на руках, и на ногах.