– О, здравствуйте, уважаемая Ларочка, – останавливая всевозрастающую лавину отчуждения, ненависти, разливается по палате радостный, ещё пока срывающийся на детский мальчишеский альт голосок. – Это же вы, я вас узнал! Спасибо вам огромное за тот спасительный укол, мне от него сразу стало намного лучше.

– А-а-а, малой, – неожиданно дрогнула в ответ неказисто-безликая, неопределённого возраста масса. – Так это ты?.. – запнулась. – Не больно было?

– Что вы? – смеётся питон-воспитанник. – Ничуть! У вас такая лёгкая волшебная рука.

– Так уж волшебная? – смущается. – Ну, давай, что ли, с тебя и начнём.

– Охотно, – отзывает тот, проворно разворачиваясь на своей неубиваемой железной госпитальной койке-кровати.

…Спустя десять минут в небольшом три на пять метра госпитальной комнате-палате на третьем этаже старинного девятнадцатого века постройки особняка с видом на весёлую Фонтанку, после ухода самой загадочной медсестры госпиталя воцаряется странная благостная тишина.

– Послушайте, – первым прерывает молчание бас, – а она-то, кажется, вовсе даже и ничего.

– Пожалуй, – растерянно подхватывает баритон. – И улыбка у неё красивая, чистая.

– И уколы делает, как никто, приятно, – удивляется белокурый.

– Я же говорил, – кивает довольный питон-воспитанник.

– И что интересно, – мечтательно скрипит немолодой, – она совсем даже и не старая…

Город-герой Ленинград, особняк княгини Шаховой на Фонтанке, третий этаж, второе инфекционное отделение, палата номер одиннадцать.

Всё ещё первое сентября 1980 года.

Почти вечер.

29.12.2021–2023  

Всё ещё начало восьмидесятых.

Год спустя после выпускных торжеств и распределения нахимовцев по высшим военно-морским заведениям во все, как водится со времён Петра Великого, уголки нашей поистине самой замечательной «великой и необъятной».

Лето.

Учебная войсковая часть, проще – учебка, где наши первокурсники, в том числе и вчерашние выпускники-нахимовцы, как обычные восемнадцатилетние моряки-первогодки, проходят свою первую курсантскую практику, постигая азы морской службы перед тем, как отправиться матросами в своё самостоятельное плавание в открытом море, океане.

…Такой колоссальной физической нагрузки на молодой неокрепший организм никто из нас ещё ни разу в жизни не испытывал и, естественно, не ожидал. В результате чего уже к концу первой недели пребывания здесь практически у всех взятые с собой финансовые запасы чудесным образом растворились в местном «чипке» (матросской чайной), вид которой теперь, спустя почти месяц, вызывал лишь грустное урчание в их… наших животах.

Почему грустное?

Так ведь кушать хочется растущему организму, а положенной по норме еды в столовой, на свежем воздухе, просто не хватает, вот денег и нет – финансы поют романсы! – кто мог подумать, что на практике, вдали от привычных мест цивилизации, они летят, словно вода сквозь песок.

И пополнить запасы – попросить у родителей, например! – практически невозможно: ни электронных карт, ни банкоматов, ни гаджетов просто нет, для перевода денег по почте сюда, в тмутаракань, требуется много времени. Сколько? Почти вечность, дней десять – пятнадцать!

В общем, дорога за покупками в буфет учебки нам до конца практики заказан, во всяком случае по собственной воле, а не в качестве какого-нибудь дежурного по буфету, либо грузчиком и вестовым.

Впрочем, как выясняется, всем, да не всем…

– В-ва-ди-ик?

– Ты-ы? – почему-то прячет глаза упитанный курсант с аккуратно причёсанными назад жирными смолянистыми волосами с модным пробором сбоку. – А ты, – растерянно цедит, – как тут оказался?

– Меня в чипок старшина определил, машину с ребятами разгружать отправил, – так же растерянно роняет слова помятый, запаренный работой другой, худой с неуклюже выбивающейся из-под рабочего берета непослушной чёлкой.

– По-нят-но, – несколько оправившись, неопределённо тянет первый. – А я тут, понимаешь, случайно оказался.

– Бывает, – растерянно улыбается второй, невольно сглатывая слюну, нечаянно подступившую к горлу, жадно глядя на мягкую сдобу и полулитровую бутылку свежего молока в руках товарища.

– А я-то, дурак, думаю, куда ты пропал, – окончательно придя в себя, суетится полный. – Хотел тебя с собой позвать, да не нашёл в роте, двинул сюда, наугад.

– Понятно.

– Ну, давай, что ли, – вдруг заторопился, затараторил, – не тушуйся, – протягивает продукты. – Пошли скорее со мной к столу, перекусим, поболтаем.

– Спасибо, друг! – благодарно загораются глаза худого, тут же вырвавшего из рук товарища изрядный кусище городского батона. – И где ж тебе столько денег удалось достать, ты ж вроде ещё на прошлой неделе сказал, что весь наш с тобой «общак» полностью пропал?

– Конечно, полностью, подчистую! – широко улыбается Вадим. – Я ж тогда, на комсомольском собрании это всем прямо в глаза сказал.

– Ты это о чём?

– Да всё о том, – злорадно хихикает, – что у нас в классе появилась крыса!

– Да какая там крыса, – беспечно машет друг, давясь огромным откушенным куском горбушки от булки, едва поместившийся у него во рту.

– Ну, или волк, волчара, – вдруг таращит глаза, – который у своих же, понимаешь, товарищей деньги из карманов тащит.

– Да кто тащит-то, Вадик, кто?

– Да как кто? – сердито сверкает глазами, исподлобья поглядывая на жующего товарища. – Снова-здорово, я ж тогда вам всем битый час на собрании рассказывал о том, что сам видел, как Димка ночью в наших с тобой вещах рылся, только не сразу понял это.

– Да ни в наших с тобой вещах, а в своих, в робе, она у него рядом на рундуке лежала, вот ты и попутал.

– Вот наивная душа, – негодует. – Это он так говорит, что в своих, а на самом деле… И вообще, ты, запомни – просто так из комсомола ещё никого не выгоняли.

– Так ведь и его пока ещё никто не выгнал.

– Вот именно – пока!

– Мы же тогда, на собрании, все единогласно постановили – никого не ставить в известность, пока сами не разберёмся, назначив соответствующую комиссию для выяснения всех обстоятельств, – проглатывая очередной глоток молока, виновато улыбается худой.

– Вот и разбирайтесь, а по мне так нечего там выяснять, – распаляется красавчик. – Ты мне лучше прямо скажи: зачем комсомольцу по ночам в вещах копаться?

– Ну-у, не знаю зачем, – слегка тушуется друг. – Может, он просто что-то искал, сигареты, например, из своего кармана хотел достать, не спалось, курить захотелось.

– Ага, сигареты?! – продолжает бушевать. – А в результате утром у меня в кармане ни кошелька, ни наших с тобой сбережений как не бывало!

– Да почему ж ты вообще решил, что их у нас украли?

– А то как же? – неожиданно теряется.

– Ну-у, может, ты их просто где-то потерял накануне, на занятиях по рытью окопа, например, выронил, то ещё занятие оказалось – столько сил там затратили, нужно было сходить поискать. Да вообще, мало ли что ещё могло случиться?

– Да ты что? – испуганно вскидывает глаза.

– А что? – беспечно жмёт плечами невзрачный, запаренный работой курсант. – Немудрено: дел и событий здесь, в учебке, пруд пруди, а проблем и вводных – хоть отбавляй, в общем, всякое могло случиться в запарке, нечего думать о худшем.

– Этого. Не могло. Случиться, – давит по слогам аккуратно одетый стиляга. – И вообще, ты мне скажи сразу начистоту: что, по-твоему, хуже – поверить врагу или усомниться в товарище? Разве не бдительность прежде всего?

– Ты знаешь, – прекратив жевать, неожиданно каменеет помятый, нелепый, – может, ты и прав в плане того, что этого с тобой не могло случиться, тебе видней, но запомни – хуже, чем ошибочно обвинить кого-либо, а тем более своего, ничего быть не может.