Мы вошли в темную комнату, где проектор транслировал на стену фотографии двух сестер. Слегка полноватая Стефания выглядела застенчивой. У Ойаны были необыкновенные волосы до талии. Ее портрет бесконечно повторялся на плакатах, расклеенных по всему городу. Комиссар с серьезным выражением лица махнул рукой, предлагая нам сесть. Сам он остался стоять.

– Мы две недели бьемся над делом «Холодное сердце» – и все без толку. Теперь еще с покойником разбираться… Можете себе представить, как на меня давят сверху, требуя объяснений по делу Андони Ласаги. Умер ли он естественной смертью, покончил ли с собой, был ли это несчастный случай или убийство? Итак, давайте по порядку: во-первых, что известно на данный момент о пропавших сестрах?

– Обе несовершеннолетние, – начала Эстибалис. – Стефания и Ойана Найера, семнадцати и двенадцати лет. Старшая – ответственная девочка. Младшая еще совсем ребенок и бунтарка по натуре. Родители молоды, преподают в консерватории имени Хесуса Гуриди по классу фагота и виолончели. Семья со средним достатком, своя квартира на улице Пинторерия. По словам отца, дочери хорошо ладили. Однако мать в его отсутствие сообщила, что сестры часто ссорились; она объясняет это различиями в возрасте и характерах. В ночь исчезновения девочек родители отправились ужинать с друзьями и оставили младшую дочь на попечении старшей. Домой вернулись за полночь, в двадцать минут второго. Мы проверили записи с камер видеонаблюдения ближайших магазинов. После ухода родителей и до их возвращения никто не входил в подъезд и не выходил оттуда. Если вы скажете, что такое невозможно, и посоветуете нам просмотреть отснятый материал снова, то мы уже несколько раз это сделали…

– И прежде чем вы зададите следующий вопрос, – вмешался я, – замечу, что улица не слишком оживленная. Девочки пропали в конце августа, в будний день. В городе в это время почти никого, большинство разъезжается в отпуска. На записях нет машин, закрывающих обзор, – входную дверь хорошо видно. Что же до самого здания, здесь начинаются странности. Когда родители вернулись, квартира была заперта изнутри. Девочки всегда так делали, когда оставались одни. Мобильный телефон Стефании был выключен в двадцать два тридцать восемь, что не совсем обычно для подростка, если только она не легла спать пораньше. По словам родителей, это маловероятно. У младшей сестры телефона не было. Опережая ваш вопрос – окна тоже закрыты изнутри. Больше всего настораживает след крови на ковре в спальне старшей девочки. Доктор Гевара только что подтвердила, что кровь принадлежит Ойане.

– И много ее?

– Всего двенадцать миллилитров. Не представляет угрозы для жизни, если вы об этом. Она не истекла кровью – по крайней мере, в квартире. Криминалисты также осмотрели лестницу и вестибюль, крови больше не обнаружили. Деньги и одежда на месте. Родители не верят, что девочки сбежали. Они хорошо учились, не имели проблем с наркотиками, в социальных сетях старшей дочери ничего подозрительного. Версия о похищении с целью выкупа кажется все менее состоятельной: с родителями никто не связывался. Мы с инспектором Руис де Гауна в постоянном контакте с ними; вряд ли они лгут. На всякий случай мы установили наблюдение, а офицер Милан Мартинес отслеживает их банковские счета. Никаких подозрительных переводов, указывающих на то, что они за нашей спиной собирают деньги или просят помощи у знакомых. След крови заставляет опасаться худшего. Нападавший мог ударить Ойану по голове, чтобы оглушить ее и припугнуть Стефанию. Или же сестры поспорили. Короче говоря, неясно, что произошло. Реконструировать события сложно. Мы не уверены, что это похищение с целью выкупа или побег: им некуда было идти и неоткуда взять деньги.

Меня крайне беспокоило, в каком направлении вели наши гипотезы.

– И что вы думаете, инспектор Лопес де Айяла? – Комиссар уселся на стол для совещаний и постучал по фотографии девочек, которая теперь проецировалась на его кожу. Выглядело жутковато.

– Что место преступления говорит само за себя.

Прозвучало не очень, знаю. Иногда я словно сам с собой разговариваю.

– Что вы имеете в виду?

Во взгляде Альбы, брошенном на меня, читалось: «Пожалуйста, давай без шуток».

– Сцена постановочная, – уточнил я.

– Не могли бы вы пояснить?

– Это типичная загадка запертой комнаты. Двери закрыты изнутри, жертвы растворились в воздухе, тел нет… С другой стороны, кровь младшей сестры предполагает борьбу, принуждение либо насилие и ведет нас к старшей сестре, как бы указывая на то, что она причинила вред младшей или случайно убила ее. Мы осмотрели мебель, стены и пол: следов ДНК девочки больше нигде нет. Орудие преступления мы также не нашли. Скорее всего, им стал случайный предмет, достаточно тяжелый, чтобы поранить до крови. Вот почему я говорю, что сцена поставлена для того, чтобы сбить нас с толку и повести в двух совершенно разных направлениях.

– И что вы предлагаете?

– Единственное, что в наших силах: продолжать их искать, живых или мертвых. Давайте не будем строить гипотезы о том, что произошло, пока девочки – или их тела – не найдутся. Сцена исчезновения создана для того, чтобы отвлечь нас от главного, а именно – от поисков. Но мы не сдадимся. Мы продолжим операцию «Холодное сердце».

В этот момент нас прервал робкий стук в дверь.

– Милан, стучаться необязательно, – в сотый раз повторила Альба. – Ты часть команды.

Агент Милан Мартинес работала с нами уже три года, но оставалась все такой же неуклюжей великаншей, лепившей на столы яркие стикеры. Она очень сблизилась с Эсти и Альбой, и по выходным все трое отправлялись в горы, чтобы ненадолго забыть о службе. Помощник инспектора Ману Пенья почитал Милан как богиню любви, секса и всего прочего. Однако она решила двигаться дальше, и теперь мне приходилось утешать разбитое сердце скрипача за выпивкой в одном из баров в центре города.

Проскользнув через полуоткрытую дверь в затемненную комнату, Милан достала из кармана оранжевый стикер.

– У меня сообщение, – сказала она, в темноте приглядываясь к написанному. – Кантаридин. Доктору Геваре только что позвонили из токсикологической лаборатории и подтвердили, что в теле жертвы обнаружены два грамма Lytta vesicatoria.

– А человеческим языком? – спросил комиссар.

– Жук-нарывник, он же шпанская мушка, или кантарида.

Я пришел в сознание от ударов клювом по голове.

– Перестань, ради всего святого! Хватит! – крикнул я.

– Вы живы! – раздался голос Аликс де Сальседо.

– Можете снять с меня эту бестию? – взмолился я, расталкивая груду бревен.

Вокруг царило смятение: люди вытаскивали соседей из-под завалов, слышались стоны.

– Как вы меня нашли?

– Вас нашел Мунио, моя сова. Он запомнил вас после вчерашнего, – с тревогой в голосе ответила Аликс. – Вижу, вы такой же синий, как и всегда, значит, с вами всё в порядке.

– Синий? Как мертвец? – озадаченно спросил я.

– Нет, не в этом дело, – поспешно объяснила она. – Просто… мои чувства перемешиваются: цвета обретают запах, а звуки – вкус. Для меня у каждого человека свой цвет. Я всегда была такой[19]. Только никому не говорите – еще подумают, что я сумасшедшая.

– Значит, мой цвет – синий? – с улыбкой уточнил я, ощупывая огромную шишку на голове.

– Словно у вас в глазах капелька моря. Она довлеет над вами, но в то же время является вашей неотъемлемой частью. Так странно, ведь вы родом из города, окруженного сушей…

– А как насчет остальных? Или я – единственная ходячая радуга?

– Гуннар белый. Ваш кузен Гектор, сеньор Дикастильо, землистого цвета. Граф Нагорно красный. Мне продолжать?

– Если честно, с удовольствием послушал бы, – сказал я, пока Аликс помогала мне подняться на ноги, – однако сначала давайте определим, кто жив, а кто мертв, и поможем раненым.