Подошел лоцманский катер. Лоцман — чистенький, вежливый малаец в белом тропическом костюме, в очках и с рацией через плечо, поприветствовав нас, дал команду: «Малый вперед». Впереди уже видны элеватор и причалы. Но начался отлив. Нам пришлось встать на бочку и ждать до утра.

Свободные от вахт ребята столпились у борта, перекидываются фразами с малайцами на катере, те смеются. Моторист Витька Путинцев бросает им «Беломорканал», матросы закуривают, выражая полное удовольствие, закатывают глаза. Но вот выходит их капитан, командует — и парни разбегаются. Катера, взревев мощными двигателями, исчезают за поворотом реки.

У меня такое впечатление, будто мы лежим днищем на дне реки: так неподвижен наш теплоход. А неподалеку возле причала стоит наше владивостокское судно, тоже «писатель» — «Гавриил Державин». Он почти выгружен, задрал нос, обнажив красное днище.

Над головой то и дело с ревом проносятся самолеты. Вон, кажется, и наш, советский, пошел, мигая огнями. Из Москвы в Сингапур давно работает авиалиния. Аэродром где-то здесь, рядом. Вдалеке за ним в вечернее небо поднимается черный столб дыма: горит лес. Лоцман говорил: «Биг файр», большой пожар — неподалеку упал в джунгли самолет...

Смотрю вокруг, не могу идти в каюту. Все еще не верится, что я — здесь!

Как бы ни страшился я этой минуты, как бы ни желал, чтобы наступила она попозже, заставляя мысленно растянуться время, она все же пришла. По трапам и коридорам застучали чужие шаги, и раздалась живая английская речь, не та, которую я (увы, не очень тщательно) готовил к экзаменам в школе и вузе, а та самая, на которой изъясняются в англоязычных странах, в список которых входят и многочисленные бывшие колонии «королевы морей» Великобритании. Сердце мое провалилось и трепетало где-то в районе щиколоток, когда я вошел к капитану. У него собрались агенты и портовые власти. Человек пять молодых холеных молодцов в свежих белых сорочках, набриолиненные и выбритые, сидели, развалившись на диване, и, покуривая, болтали. О чем? Клянусь, я не понимал ни слова. А между тем по Уставу службы именно грузовой помощник, то есть я, и должен быть на судне первым специалистом по английскому языку. Я был, как щенок, выброшенный в реку, — плыви или тони. И я «поплыл»...

Старший из иностранцев с маленькими черными усиками и щегольской бородкой, разговаривая с капитаном и коллегами, все подливал в рюмки выставленную капитаном из холодильника водку в запотевшей бутылке. Однако наши гости больше подносили ко рту наполненные рюмки, чем пили, за всю эту встречу они бутылку так и не располовинили.

Все присутствовавшие малайцы говорили на английском языке и, мне показалось, специально произносили слова не очень внятно, чтобы мне, несчастному, было труднее их понять. Да и сам мастер, чувствовалось, испытывал некоторое затруднение и отделывался короткими репликами и фразами. Я же только слушал, переводя глаза с одного на другого агента, следил за их губами, как глухонемой, но только отдаленный смысл разговора доходил до меня. Даже слова, которые я прекрасно знал чуть ли не с пятого класса, казались мне непонятными. Ясно было только, что агенты обговаривают предстоящие грузовые работы, и я сдержанно кивал и улыбался, не произнося ни слова.

Анатолий Лаврентьевич представил меня. Один из наших гостей заметил, что очень молодой суперкарго, но это хорошо. Все стали задавать мне вопросы. Не «сколько лет», да «где учился», и не «как выглядит ваш город», или «бывали ли в Малайзии». Нет, они стали спрашивать, где мой грузовой план, сколько груза будем выгружать и из каких трюмов, будем ли вооружать стрелы и на какие люки и тому подобное. Я взмолился: «Не так быстро, пожалуйста!» Они, заулыбавшись, с некоторым, впрочем, разочарованием, заговорили медленнее, но тут же забылись, и только вмешательство мастера спасло меня от окончательного позора. Кое-как с помощью Анатолия Лаврентьевича разобравшись с нашими грузовыми делами, они ушли.

Выходя от капитана, я столкнулся с Володей Романюком, третьим помощником.

— Женя, нет у тебя бланков «Порт или рейс»?

Я ответил, что нет. Он ужаснулся, ведь это один из важнейших документов при входе в иностранный порт! Почему же я их не подготовил? Сейчас некогда было выяснять, что и почему, надо было искать. Кое-как в ворохе бумаг бывшего третьего помощника мы нашли злополучные бланки. Спустился к своей каюте. Там двое малайцев допрашивали второго помощника: «Уэр из шипс сторз?» Сергей Петухов, не понимая, смотрит на меня, как на «спеца». «Шипс стоуидж?» — переспрашиваю я, полагая, что парни спрашивают об укладке в трюмах, будто не знаю, что никакой стивидор не стал бы расспрашивать об этом в коридоре.

«Дринк, сигаретс», — ухмыляются они нашим познаниям английского. Только теперь доходит: интересуются, где судовая кладовая артелка. Показав, я иду к каюте, понимая, что там ждут меня «офишлз» — начальство. Заранее составляю в уме английские фразы, как предложу сначала сигареты, а там и приступим не спеша к делам. Но по дороге встречает старший помощник Веселков:

— Ну, как, Евгений Львович, договоришься сам или помочь?

Я наигранно бодрым голосом заверяю, что как-нибудь справлюсь сам. Усмехнувшись, чиф идет дальше. Понимает!

О, если б все было, как мы планируем! Не успел я войти, полдюжины начальников всех рангов, начиная от стивидора, кончая чекером, набросились на меня. Вначале я еще пытался понять хотя бы одного, но потом взял все бумаги, какие у меня были, и бросил перед компанией на стол. Они накинулись на мои документы, расхватали, кому что относится, и заулыбались, закивали. Один пошел проверять осадку судна, конечно, не без меня, другой стал замерять танки, третий мерить плотность воды, а самый главный расселся за столом с хозяйским видом и принялся с помощью карманного электронного компьютера производить расчеты. Вообще возни и суеты развели они много, но, приглядевшись, я понял, что здесь вполне мог бы управиться и один человек, что и делается в наших портах, и без электронных калькуляторов, кстати...

— Гив ми дисплейсмент, — попивая сухое вино, которым я его угостил (из запасов сэкономленной тропической нормы), небрежно кивает мне сюрвейер, то есть проверяющий, контролер, как правило, нейтральное лицо, работающее на фирму-получателя.

— Ну, как я могу тебе это дать, это же наш документ, — говорю я по-английски и, сомневаясь, что меня понимают, пишу на листке необходимые ему данные: водоизмещение судна и прочее. Разворачиваю перед ним грузовую шкалу. На складках чертежи уже подвытерлись, сюрвейер укоризненно, качает головой. Я их, что ли, делал, эти чертежи! — Ничего, считай, — говорю, — а я погляжу, что там делается на палубе.

Выгрузка началась еще полчаса назад, сразу после того, как были закреплены швартовые концы. По трапу поднялось человек сорок малайцев.

— Что им тут всем делать? — задаю я вопрос.

— Спать, что же еще! — смеется Серега Топорков; он стоит сейчас у трапа.

Здесь вполне хватило бы десяти-двенадцати человек: лебедчики, вирамайнальщики и подсобники. А рабочие, как и предполагал Сергей, разостлали в коридоре газетки и укладываются спать...

Среди толпы, прибывшей на судно, замечаю одного рыжего, лысого, сухощавого человека. Этот уж, верно, не малаец, а англичанин, следовательно, начальник. Он недовольно крутит носом, заглядывая в трюмы, покрикивает на стивидоров. Я интересуюсь, что ему не нравится.

— Вет, — показывает он на темные пятна, проступившие на куче поташа.

— Да, подмочили, правда. Море есть море.

— Отшень плохо, — брезгливо стряхивает он поташ с рук и записывает что-то в свою книжицу.

Я пытаюсь объяснить ему, что был сильный шторм, что мы имеем морской протест.

— Плехо, плехо, — повторяет рыжий. Я начинаю нервничать, но держусь. Жарко и душно. На термометре выше 30 градусов Цельсия, на палубе, как в парилке. То и дело заскакиваю в коридор, чтобы отдышаться в прохладе, попить воды из сатуратора. Все судно толстым слоем покрыла пыль — поташ. Причал тоже побелел. Но вообще на причале чисто, зеленеют газоны, блестят дюралевые стены складов. За воротами порта трубы и баки химического комплекса, а еще дальше — домики рабочих. Пассир-Гуданг в шести милях от порта, а до Сингапура шестьдесят миль. Все это мне рассказывает пожилой стивидор-индиец. Добрый дядька, сердечный. Сам он долго плавал матросом на судах под разными флагами, бывал и в России.