— Я бы вам сказал, пан Мацей, но из уважения к возрасту… — Германов махнул рукой, ругнулся под нос и вышел на площадь.

Он шёл по Львову, совершенно не обращая внимания на людей и всякий шум. Его мысли были заняты обдумыванием плана действий. Первым делом он нужно раздобыть записи Зеленского. Имена тех пациентов, которые отдали Богу душу, и возможно существует список, согласно которому Гольдману объявляли, на какую фамилию готовить документы. Если правильно подать мысль Зеленской, то она спокойно допустит к семейному архиву. Стоп! Зеленскую требовалось устранить на время.

Германов решил немедленно вернуться в аптеку.

— Пан Мацей, мне требуется средство, незаметное в кофе и имеющее свойство вызывать временное недомогание у человека. К примеру, головную боль или сильную слабость и головокружение. У вас такое имеется?

— Пан Германов, у меня имеются разные средства. Для вас я сейчас подберу лучшее.

Зинткевич исчез за тайной дверью и вышел только через десять минут. В руках он аккуратно держал стеклянный пузырёк, плотно закупоренный и наполненный грязно-белого цвета порошком.

— Прошу, — он протянул пузырёк Германову. — С вас двести злотых.

— Это не слишком ли дорого?! — возмутился Германов. — Мало того, что вы устраиваете мне всякие неприятные встречи, так ещё и…

— Как я понял, — хитро улыбался Зинткевич, — эта встреча вам нужна была не менее, чем пану Мрозовскому. А за это средство я с вас попрошу, как со старого знакомого. Вы же понимаете, мы живём в тяжёлое время, что никак невозможно дарить такие подарки.

Германов раскраснелся, желваки гуляли и глаза горели такой ненавистью к Зинткевичу, что тот сделал шаг назад, но продолжил вежливо улыбаться.

— Пан Мацей, не мне вам рассказывать, что все времена тяжёлые! — он бросил на прилавок купюры, выхватил пузырёк из рук аптекаря и быстро вышел вон.

— Надо бы не забыть ещё и документы Зеленского прихватить. Кто там знает, что он умер? Только здесь, в Жолкеве и знают. А вот если меня до сих пор разыскивают, то чужой паспорт очень пригодится. Мы с ним как одной мамы дети, на фотокарточке не разберутся, — Германов размышлял всю обратную дорогу, время от времени выглядывал из-под кожаного верха коляски, но тогда он надвигал шляпу на глаза, и только откидываясь назад, снова сдвигал её на затылок.

Иногда он вдруг заговаривал вслух, совершенно не замечая этого. Извозчик оборачивался, пожимал плечами и понукал лошадь идти быстрее. Бричка подпрыгивала на ухабах, дребезжала и поскрипывала.

— Думаю, Виктор был бы не против такого подлога. Он словно бы мне жизнь одолжит. Вот он — доктор Зеленский. Ну, чем плохо? Точно, что хорошо! А пани Зеленской об этом знать и не надо. Ну, зачем ей деньги? Ведь богата, как чёрт! Есть ведь такие люди жадные, что им того, что имеют всегда мало и большего хочется. Куда ей столько? Она их и не потратит в коляске своей. Очень вы, пан Зеленский, своевременно почили в Бозе. Так вовремя, что нет слов, как мне это кстати.

Германов ещё долго бубнил, а потом его растрясло, он задумался о том, что потребуется чья-то помощь раскопать могилу и задремал.

В Жолкеве начиналась ранняя осень. Одинокие листья каштанов осыпались на землю, неспешно укрывая её жёлто-ржавым покрывалом. Следом падали орехи: сухим щелчком раскалывалась надвое кожура и с глухим стуком ударялись о тротуары ядрышки.

Зеленская, скучая, смотрела с балкона на сквер возле синагоги. Что принесёт с собой эта осень? Тоскливо на сердце и очень хочется уехать за город, где над убранными полями пронзительно-синее небо, а чистый воздух можно вдыхать до опьянения. Иногда пахнёт дымом сухих листьев — сладко, ароматно.

Марта уже принесла с рынка корзину яблок, они разогрелись в кухне у плиты, и душистый запах разносился по всему дому.

Скоро, очень скоро она распрощается и с этим домом, и этим надоевшим пейзажем за окном. Зеленская окончательно решила, что уедет в Буэнос-Айрес. Говорят, что это город-праздник. Там всегда тепло: нет ни зимы, ни осени. Она поселится в доме с видом на площадь и будет любоваться карнавалами. Говорят, там часто устраивают карнавалы. Большущий пароход выйдет из порта, переплывёт океан и новая жизнь встретит с распростёртыми объятьями.

Из кухни донёсся густой и аппетитный аромат борща с клёцками, Зеленская развернула кресло и направилась в гостиную, где заранее приказала накрыть обед.

— Пани Роза, прикажете накрывать для пана Германова? — Экономка замерла, как изваяние: вся в чёрном, бледная, даже белёсая.

— Поставьте приборы на тот случай, если он явится.

Марта, прямая как жердь, молча удалилась.

Германов замер перед массивной дверью и прислушался к звукам из квартиры. Слышно ничего не было, но напряжённый слух выуживал несуществующие звуки, подобно звукам моря из морской раковины.

Он позвонил, снял шляпу и вытянул шею как гусь, ожидая, когда его впустят в дом.

— Проходите, пани Роза вас ждёт.

Иногда равнодушие Марты раздражало Германова до невозможности. Ещё он ненавидел это свойство опытной прислуги неожиданно возникать из ниоткуда и туда же испаряться. Во внутреннем кармане пиджака лежал купленный у аптекаря пузырёк. Его Германов нащупывал постоянно, трепетно поглаживая кончиками пальцев и почему-то облизывая при этом губы. Совсем не хотелось отравить Зеленскую насмерть. А мало ли! Вдруг Зинткевич ошибся и дал много яду? Вдруг его одну щепотку нужно, а не весь пузырёк сыпать. Ведь он же сразу начнёт действовать, а как потом быть?

Германов бы с радостью отравил пани Розу, но в его планы это не входило. Кто его потом сюда пустит? Его же первого и заподозрят. Ему совершенно не хотелось иметь дело с сыщиками из Управы, с этим самодовольным индюком Мрозовским. Да и деньги лишними быть не могут, а Германов рассчитывал получить от Зеленской ещё несколько сотен злотых. Подобные мысли ели его изнутри и даже сердце заколотилось чаще.

Когда он вошёл в переднюю и глянул в зеркало, то оттуда на него взирал совершенно бледный, взъерошенный мужчина, у которого галстук съехал набок, и глаза блестели тем нездоровым блеском, с каким обычно сразу укладывают в специализированные учреждения за высокими заборами.

Причесав наскоро волосы рукой, и поправив галстук, Германов направился в гостиную.

— Здравствуй, Виктор! — сказала Зеленская, совершенно не показывая, что его внешний вид как-то для неё удивителен. Она протянула руку для поцелуя и нежно улыбнулась. — Тебя долго не было.

— О, моя пани! — он приложился к благодатной ладошке, отпрянул и сразу уселся за стол. — Я не был в Жолкеве, ездил во Львов.

— Расскажешь?

— Это вам не будет интересно. Всего-то виделся с Сусанной, спрашивал у неё, как идут дела.

— И как идут дела?

— Думаю, ещё одну неделю нужно оплатить, для подстраховки, а потом прогнать девицу. Пусть не думает, что будет тут кормиться до зимы.

— До зимы здесь и нас не будет, — заметила Зеленская. — А что такой бледный?

— Заходил во Львове в кондитерскую и таки мне продали кусок испорченного торта, — не мигая соврал Германов и коснулся пальцами внутреннего кармана.

Зеленская, как бы понимающе, повела плечами и кивнула. Ей стало немного не по себе, потому что рассказ Германова о торте показался враньём. Недоверие на короткое мгновенье посетило лёгким облаком и испарилось так же внезапно.

— Нельзя питаться где попало. Не нужно было экономить. Это от жадности. Или тебе не хватает на обед? — И тут же, не дожидаясь ответа от Германова, Зеленская позвала экономку: — Марта! Ты собираешься меня кормить?!

Через пару минут в гостиную вошла Марта, она несла супницу и хлеб, а позади неё волочился новенький хлопчик с большим блюдом жареной форели.

— Видишь, каких работников брать приходится? — недовольно сказала Зеленская, подкатывая кресло к столу. — Тот хлопчик, которого прирезали, расторопным казался. Таким расторопным, что помешал кому-то… А этот ни уму ни сердцу. Держу из жалости, потому что нельзя работников выгонять, если не воруют.