— Если вы перестанете тыкать в меня пальцем, мне станет значительно лучше!

— Думаю, у вас проблемы с сосудами, иначе вы бы так не покраснели, — заметил Зинткевич.

— А как бы я покраснел?! — зло сказал, Мрозовский. Ему совсем не нравилось то дурацкое положение, в котором он сейчас оказался. — Других мест для приватных бесед у вас, конечно, нет?

Аптекарь явно обиделся, он глубоко дышал, раздувал ноздри и постоянно поправлял очки на носу.

— Сняли бы вы их, — заметил Мрозовский, более миролюбиво. — И без того темно.

— Действительно… — Зинткевич засунул очки в карман халата, сложил на груди худые руки и спросил: — Так зачем вы ко мне приехали? Здесь можно говорить без стеснения — нас никто не услышит.

— Вы знакомы с паном Рафиком Гольдманом?

Вопрос получился коротким и неожиданным. Зинткевич раскрыл рот, и стал похож на рыбу, которую выбросили на берег. Он вдохнул и выдохнул:

— Знаком. Надеюсь, в знакомстве с нотариусом дефензива не усматривает криминала?

Мрозовский подумал, что, как для аптекаря, Зинткевич слишком быстро соображает и, надо сказать, стремительно берёт себя в руки.

— Не усматривает, — улыбнулся Мрозовский. — Скажите, вы доверяете пану Гольдману?

Вопрос был с подвохом. Аптекарь сделал несколько лишних движений, которые не остались без внимания. Мрозовский сдержал довольную улыбку, вскинул голову назад и приподнял бровь.

— Откуда такой странный вопрос? — ответил вопросом на вопрос Зинткевич. — Как нотариусу я доверяю ему полностью, а как человека я его не знаю. Вы это хотели услышать?

Мрозовский недовольно прошамкал губами, откашлялся и сказал:

— Не буду юлить. Я знаю, какие дела связывали вас и пана Гольдмана. Расскажите, зачем он к вам недавно приезжал?

Зинткевич громко потянул носом воздух, посмотрел вокруг, словно всё здесь он увидел впервые, и ответил:

— Он приезжал по личному делу. Это никого не касается, кроме меня и пана Гольдмана.

— Конечно-конечно! Но не стоит так нервничать, уважаемый пан Зинткевич! Или вы что-то должны пану нотариусу, что боитесь сказать лишнее слово? А вот правосудия всё касается, пан Зинткевич. Абсолютно всё! Или вы хотите, чтобы в «двуйку» вас пригласили для опроса лично?

Сделав ударение на последнем слове, Мрозовский наконец-то почувствовал себя лучше, и даже смог осмотреться вокруг. Комната была маленькой и круглой. У стен дрожали огни свеч, и казалось, что и сами стены живые и дышат. Мрозовскому снова стало не по себе, и он перевёл взгляд на аптекаря.

— Я, наверное, должен вас отблагодарить, пан Мрозовский, за доброту? — по лицу аптекаря можно было сказать только одно — настроение ему испортили не на один день и пан Эдвард вызывал у него изжогу. — Вы позволите, я не буду этого делать? Давайте уже уточните, что конкретно вас интересует и закончим. У меня, знаете ли, есть чем заняться, кроме беседы с вами.

— Конечно, пан Зинткевич, — Мрозовский был готов согласиться с чем угодно, лишь бы узнать, зачем приезжал Гольдман.

— Рафик Гольдман приезжал, чтобы оставить некие документы для хранения.

— Для хранения?! — Мрозовский округлил глаза, не сдержав эмоций.

— Да. Пакет я не открывал, поэтому, что в нём сказать не могу. Сами понимаете, что большего я вам не скажу, потому что ничего не знаю. О моих с Гольдманом делах вы уже знаете. В общем, приятно было побеседовать с вами, но дела ждут.

Зинткевич скорчил на лице подобие улыбки и рукой указал на дверь. Мрозовскому ничего не оставалось, как только попрощаться и вернуться в аптечный зал.

Он думал, что теперь всё не становится менее запутанным. Если у Гольдмана остались документы на руках, и их некому было вернуть, значит, единственный, кто связывал Гольдмана с заказчиком, был покойный Зеленский.

Выйдя из аптеки, Мрозовский решил отправиться выпить кофе и перекусить.

Львов звенел трамваями, шумел людьми и вообще очень отличался от тихого и немноголюдного Жолкева. Пан Эдвард шел по тротуару, опираясь на зонт-трость, поглядывал по сторонам, надеясь порадовать глаз приятной панянкой, как вдруг ему показалось, что на другой стороне дороги мелькнуло знакомое лицо. Лицо было скрыто за кепкой и приподнятым воротником пиджака, но весьма напоминало покойного Зеленского. Знакомец скрылся за людским потоком и пан Эдвард подумал, что ему могло привидеться.

Мрозовский возвращался в Жолкев с тяжёлыми мыслями. Его даже не радовало приятное знакомство в кофейне.

Панянка была коротко стрижена, рыжеволоса, в самом соку и игрива. Она, как показалось Мрозовскому, призывно на него смотрела, медленно слизывая кончиком языка с верхней губы пенку от кофе по-венски. Похоже, что панянка была иностранкой, поскольку одета вызывающе — в белый мужской костюм. На шее, поверх белой же рубашки, она повязала длинный шёлковый шарф синего цвета. Это делало её более женственной. Сквозняк теребил шарф, и панянка каждый раз ловила его, хохоча и показывая белые зубки за алыми губами.

Воображение Мрозовского окончательно разыгралось, и он уже вообразил себя с этой дамочкой в уединенном романтичном месте: в мастерской художника, среди сырых, незаконченных картин, мольбертов, красок… Обязательно красный диван, на котором позировала натурщица местами обёрнутая в тонкую, полупрозрачную ткань. Или это был шёлковый шарф? Шарф прикрывал только часть обнажённого тела. За мольбертом стоял он — Мрозовский — собственной персоной. Ему совсем не подходила поза, которую приняла натурщица, потому он подошёл к ней и принялся показывать, как лучше прилечь, и сам расположился рядом. Поправил на натурщице соскользнувший шарф, взял в ладонь небольшую белую грудь, а потом просто развернул её лицом вниз и просунул руку между белых ножек…

Фантазия Мрозовского неуёмно рисовала картинки и он даже перевозбудился. Кажется, панянка заметила его неловкость и теперь выгибала спину, демонстрируя всем своим естеством желание и негу.

Мрозовский закашлялся и залпом допил остывший кофе. Задел локтем зонт, который с треском упал под столик, и случилось чудо — панянка подошла и подняла его.

— Прошу прощения, вы уронили, — сказала она, и так заглянула в глаза Мрозовскому, что тот часто задышал и почувствовал, как к лицу приливает кровь.

Её голос с сильным немецким акцентом проник в самую душу Мрозовского, совершенно лишив воли. Он глупо кивнул и вместо благодарности издал непонятный звук.

— Вам нехорошо? — забеспокоилась незнакомка.

— Нет-нет. Благодарю, — наконец откашлялся пан Эдвард. — Позвольте отрекомендоваться. Эдвард Мрозовский. Сыщик.

— Сыщик? — глаза у панянки заблестели интересом, и она тоже представилась. — Сусанна Баумгартен. Художница.

Мрозовский возбудился ещё более, узнав, что вожделенный объект так совпадает с фантазией его поразившей.

Художница оказалась сговорчива и даже более того — настойчива. Она словно ненароком обронила, что совсем рядом арендует приличные апартаменты, и может угостить отличным кофе у себя дома. Якобы теперь кофе стали продавать паршивый, а ей немецкий привезли, хорошего качества. Пана Эдварда долго упрашивать не пришлось, он быстро рассчитался и за себя, и за Сусанну, и вышел из кофейни вслед за нею, прикрывая возбуждённое причинное место свежей газетой.

Огромная квартира Сусанны занимала весь третий этаж в доме напротив отеля «Жорж», из окна гостиной был отличный вид, а рядом со спальной устроена мастерская, где пан Эдвард обнаружил такой желанный красный диван. Конечно же, он не был буквально красным, просто старую потёртую развалюху накрыли красным плюшем с длинной бахромой.

Когда пан Эдвард повторил фантазию, и его бёдра ритмично забились о бёдра Сусанны, развалюха заскрипела так, что, казалось, все жильцы отеля напротив скоро сбегутся, чтобы дать какой-то совет или просто сделать ставки на то, кто из них двоих раньше закончит. Представив себе эту картину, Мрозовский разволновался, поскорее закончил и, отказавшись от кофе, ретировался, соврав, что опаздывает на поезд.