– Спасибо, – отвечает она искренне. – Правда, спасибо, не понимаю, как сразу не узнала. Чувствовала, что-то не так, но не узнала.

– Ты же не энциклопедия, – спокойно замечает Уэбер. – С кем не бывает.

Что?

Флоренс с подозрением сдвигает брови: ее пожалел Уэбер? Это точно тот же человек, что четыре года полоскал ее имя в каждой разгромной статейке? Уэбер, которого она знает, уже сейчас бежал бы домой делать из инцидента сенсацию.

– Все мы люди, – добавляет тот тише. – Флоренс, у тебя есть время? Я бы выпил кофе где-нибудь поблизости.

– Есть.

На то, чтобы выяснить, откуда в Уэбере дружелюбие, она готова найти время всегда. Даже в самый неподходящий момент.

– Тогда пройдемся? – кивает он в сторону выхода.

Флоренс держится рядом с ним, сама себе не веря. Что происходит с этим миром? Она идет по улице со своим врагом, который столько лет превращал ее жизнь в сущий ад. С человеком, из-за которого ей отказала половина известных художников восточного побережья.

Уэбер, напротив, расслаблен и улыбается, как… Флоренс с трудом сдерживает смешок. Он похож на постаревшего и располневшего морячка Попая. Черт, теперь она не сможет есть шпинат, не вспоминая о нем.

– Нам давно пора поговорить, – начинает он, стоит им сесть за столик кафе неподалеку.

– Насколько давно?

– С тех пор, как у тебя выровнялся вкус и выработалось чутье, – пожимает плечами Уэбер. – А это примерно год.

Флоренс проглатывает вертящееся на языке оскорбление и только молча приподнимает брови. Ее образование, ее работа с Лесли – ничего, видимо, не имело значения, ведь вкус у нее начал выравниваться всего какой-то год назад, если верить эксперту.

– У меня есть вопрос. – Уэбер словно не замечает, что его хотят убить.

– Буду рада ответить.

– Как тебе это удалось?

– Выровнять вкус? – уточняет она.

– Не цепляйся за слова. – Тот недовольно морщится и подносит свою чашку ристретто ко рту. – Как ты смогла выкупить галерею?

– Весь Нью-Йорк уже знает? Или только вы?

– Все, кто мог быть заинтересован. История о том, как ты пришла к Эвингу в кабинет с сумкой наличных, будет главной темой для сплетен на этих выходных.

– Я накопила, – пожимает плечами Флоренс.

Уэбер кривится так, словно откусил лимон. Он явно хотел услышать не это, но у нее нет для него другой истории.

– Мы вроде нормально разговариваем, – он разводит пухлыми ручками, – Флоренс, мне не интересно, где ты взяла деньги. Лучше расскажи, как ты уговорила Эвинга продать помещение.

– Его надо было уговаривать? – Теперь интерес просыпается и в ней самой. – Я просто обсудила стоимость и собрала необходимую сумму.

– Грегори не рассказал тебе, откуда у меня с его семьей такое недопонимание?

– Нет, – готовится к долгой истории Флоренс, – меня не посвящали.

– Так ты все эти годы задаешься вопросом, почему я к тебе цепляюсь?

– Я привыкла, – признается она. – На Бруклинском мосту пробки, на Аляске снег, а Майкл Уэбер ненавидит мою галерею. Обычные факты из жизни.

– Большая часть того, что я писал о тебе, была все же по делу.

– Я перестала читать года три назад. Когда мы с Грегом расстались, а статьи не изменились. Подумала – а зачем?

– У меня был журнал об искусстве. Небольшой, конечно, без крупного издателя, но я был в него влюблен. Мы открывали имена, такие как Бронски. Писали о важном, пытались сделать современное искусство доступнее для людей, которые не знали всех перипетий его развития. Часто даже искали простые слова, чтобы не превращаться в элитный кружок.

– «Искусство на возвышенности», – вспоминает Флоренс. – Я на нем выросла. Правда, с тобой никогда не связывала.

Во многом этот журнал определил, чем именно она займется, и теперь удивительно понимать, что ее вкус сформировал Уэбер. Даже смешно.

– Редакция располагалась в одном из зданий Грегори Эвинга-младшего. Когда мы начинали, Эвинг в качестве покровителя предоставил нам это помещение в аренду за смешные деньги. Но чем популярнее становился журнал, тем меньше он нравился другому издательству, покрупнее и позубастее. Теперь это и вовсе холдинг, который держит прессу в своих руках.

Флоренс опускает глаза, понимая, как многого не знает: она помнит, что «Искусство на возвышенности» понемногу затухло, но никогда не интересовалась почему.

– Эвинг и владелец холдинга – старые друзья. Нам задрали аренду, повышали ее по два раза в год. Рынку она, видите ли, должна была соответствовать. С одной стороны, нас прессовали конкуренты, с другой – арендодатель. Начались бесконечные проверки, менялись правила использования помещения, при этом появлялись новые и новые проблемы, которые не решались никак… Я подумывал залезть в кредит и откупиться от нашего мецената раз и навсегда.

Еще один глоток – и Уэбер с глубоким вдохом продолжает:

– Оказалось, Эвинги не продают свою недвижимость. Как минимум не по рыночной цене. Грегори так и сказал мне тогда: «Не нравится – забирай редакцию и съезжай». В итоге мы так и поступили. И тут оказалось, что никто в городе не собирается сдавать нам помещение. Даже цоколь в Йонкерсе, и тот отказал. Мы попытались работать через интернет, как удаленная редакция, но это не выгорело.

Уэбер ставит чашку на стол и поднимает глаза.

– Когда я узнал о ваших условиях аренды с Эвингом Третьим, подумал: та же схема. Но тебе удалось. Не считай меня злодеем, я только рад. Ты сделала то, что не получилось у меня, это отлично. Но что именно ты сделала?

– Не стала путать Эвинга-младшего с Эвингом Третьим, – тихо отвечает Флоренс. – Они разные, Майкл. Очень разные люди. Наверное, теперь в Нью-Йорке все иначе.

– Может, мне нужно было с ним спать? – задумчиво спрашивает Уэбер.

– Ты и сейчас можешь попробовать, – смеется Флоренс, даже не думая обижаться – слишком уж смешная картинка появляется в голове. – Номер-то его есть?

Того разбирает смех, который тут же передается и ей. Да, ему многое пришлось пережить, и он прав: «Искусство на возвышенности» было великолепным. Наверное, смерть детища сделала его ожесточенным и мстительным, поэтому нынешние статьи больше похожи на брюзжание старика. Но Флоренс может понять: отними у нее кто галерею – она бы и не то сделала.

– Не фантазируй обо мне и Эвинге, – предупреждает Уэбер, – это зрелище только для настоящих ценителей.

– Постараюсь, – улыбается Флоренс.

Когда они расходятся, на душе почему-то тепло: словно первый краешек топора войны оказывается в земле. Она раньше не думала об Уэбере как об обычном человеке. Это всегда были злые слова на экране и унизительные нравоучения во время случайных встреч.

Потерять свое дело… Это ведь могло ждать и ее саму. Флоренс зябко поводит плечами, заходя в галерею: отец Грега оказался еще большим уродом, чем она представляла. Сколько раз проклинала его за то, что поставил сына перед выбором, но это было лишь каплей в море.

И как же все-таки хорошо, что она больше не имеет отношения к Эвингам. Чем дальше от старых семей, тем лучше.

– Он тебя не съел? – Моника встревоженно выглядывает из зала.

– Нет, даже наоборот. Потом расскажу.

Входная дверь приоткрывается, впуская посетителей, и Моника щурит глаза и тихо произносит: «Ирма!» Та мгновенно выпрямляется и выходит их встречать.

Лучшее решение в жизни.

Флоренс скрывается у себя в кабинете: сегодня ей на самом деле нечего делать. Можно разобрать заявки, конечно, но после Бена настроение общаться с молодыми художниками испаряется. Точно, телефон: Джек перезванивал ей, как раз пока она пила кофе с Уэбером. Черт, почему они никак не могут пересечься?

Написать сообщение? Будет выглядеть глупо. Ей так много нужно ему рассказать, и это не укладывается в короткий формат. К тому же она снова может быть не вовремя. Господи, что за нерешительность? Просто позвонить. Не письмо же ему писать, хотя… Джек немного старомоден, да и тема вполне подходящая.

Телефон взрывается звонком, заставляя подпрыгнуть. От имени на экране внутри холодеет: Грег. Что ему нужно? Боже, лишь бы он не передумал насчет галереи – она этого не переживет. После рассказа Уэбера…